распахнутыми глазами, неловким движением руки она отвела со лба прядь волос. «Какие голубые глаза!» — удивился Воробей.
Девочка вдруг исчезла, в дверях вместе со Шнейдером появился длинный лысый мужчина.
— Здравствуйте, — пробормотал Воробей.
— Вот он, — указал на него Шнейдер.
Мужчина на приветствие не ответил; несколько секунд он задумчиво разглядывал маленькую фигурку в прихожей, потом сделал знак рукой:
— Входите все!
Воробья вытолкнули вперед, он шел сразу же за Шнейдером и отцом Райковича, остальные двинулись за ним, позади всех — Гашпар Узон. Воробей затравленно озирался. «Вот сейчас они все набросятся на меня», — думал он, с опаской ступая по коврам, в которых утопала нога; полированная мебель вокруг сверкала, подавляя и угнетая его. Хотя здесь они на него не кинутся…
Райкович лежал в комнате поменьше. С первого взгляда было понятно, что это его комната: у окна висел настоящий индейский головной убор, на полках выстроились книжки в пестрых обложках.
Голубоглазая девочка стояла у изголовья Райковича, прямо против Воробья, и смотрела испуганно; было видно, что она его боится. Воробей глядел на девочку. На Райковича взглянул лишь мельком. Он сидел в постели с целой горой подушек за спиной, на ночном столике стояла банка с вареньем.
Воробей остановился в дверях. Против Райковича он ничего не имел, но никакого сочувствия к нему не испытывал.
— Вот он, — сказал отец Райковича. В комнату вошла женщина в красивом голубом платье. Воробей чуть-чуть посторонился, чтобы она могла пройти к кровати. Она шла плавно и ловко, голубое платье, шурша, облегало ее. Воробью хотелось плакать, ему стало вдруг невыносимо стыдно, он поглядел на девочку, словно взывая о помощи, но голубоглазая девочка тотчас от него отвернулась.
— Он пришел попросить прощения, — сказал Кеси-Хайош.
Стало очень тихо. Но в глубине этой тишины вновь и вновь отдавался эхом скрипучий голос Кеси-Хайоша — в ушах Воробья повторялись, с каждым разом все глуше, слова: «Он пришел попросить прощения… Он пришел…»
— Чего же ты? Начинай! — сказал Мики Шнейдер.
Даже не глядя, Воробей видел перед собой его нахальную, спесивую физиономию.
— Я ничего не сделал… — выговорил он чуть слышно.
Женщина в голубом платье печально на него поглядела, в ее глазах были удивление и грусть, больше ничего. Девочка опять отвернулась.
И вновь наступила тишина, она длилась, быть может, мгновение, не больше, но показалась долгой, бесконечной.
— Хулиган! — сказал отец Райковича, скривив рот, и добавил: — Хулиганское отродье!
Воробей побагровел, сжал кулаки, вскинул глаза на длинного, словно каланча, мужчину, из глаз у него брызнули слезы, он повернулся и пошел.
К нему подскочил Мики Шнейдер.
— Не трогай его! — испуганно вскрикнула женщина в голубом платье.
Маленький, худенький Воробей шел к выходу, в мягком ковре утопала нога, слезы застилали глаза, он ударился коленкой о стул. Хотелось бежать, бежать отсюда сломя голову, что-то теснило ему грудь, но он сжал зубы и — не побежал. И на улице тоже. Он не хотел плакать, кулаками зажимал слезы, но они лились сами, без спросу.
Тетя Тэта сидела на кухне и что-то напевала себе под нос. Воробей, вступив в свой двор, уже не мог не бежать, он влетел в дверь, остановился посреди кухни, сорвал с головы форменную шапку и швырнул ее об пол. Значок оторвался, с металлическим скрежетом проскользил по каменному полу, шапка осталась там, где упала, и лежала бесформенной тряпкой, словно немой укор. Тетя Тэта испуганно смотрела на него, вытянув шею и уронив руки. Воробей бросился к ней, зарылся лицом ей в колени. Слез уже не было, он только всхлипывал, рыдания глухо вырывались из груди. Тетя Тэта обняла его, прижала к себе.
— Что с тобой? Что случилось, сынок? — спрашивала она и гладила его по голове.
Воробей не отвечал, только всхлипывал горько, без слез. Должно быть, он так и заснул на коленях у тети Тэты. Проснулся на шезлонге, тетя Тэта укрыла его своим пальто.
Некоторое время он устало смотрел в потолок, не думая ни о чем, под пальто ему было тепло, на душе стало мирно и необыкновенно спокойно.
Отворилась дверь, с порога ему улыбалась тетя Тэта. В руках у нее была цистерцианская шапка. Она поднесла ее к Воробью.
— Ну, ревушка, проснулся? — сказала она ласково. — А я привела твою шапку в порядок.
Воробей повертел шапку в руках: тетя Тэта пришила крест нитками, потому что металлические зажимы сломались. Но черные нитки почти не были видны.
Воробей хотел крикнуть — может, услышит парикмахер и поспешит им на помощь. Но Лаци Эрдёг сразу зажал ему рот.
— Тряпку! — крикнул он, и Иван Шнейдер мигом выхватил из-за пояса с медными бляшками чистый носовой платок, словно именно для этого и прихватил его. Они затолкали платок Воробью в рот.
— Вот теперь и вопи, жалкий Бледнолицый! Трусливый шакал!
Его тащили по заросшему чертополохом пустырю. Воробей пытался вытолкнуть платок языком. Ему казалось, он вот-вот задохнется. В горле копился вой, лицо посинело. «Сейчас задохнусь», — мелькнуло в голове, и он крутанулся изо всех сил, вырвался из рук Ивана Шнейдера и Лаци Эрдёга. От резкого рывка он не удержался на ногах и навзничь упал в чертополох, над ним колыхались синее небо и большие, с дыню величиной, липучие шары репейника. Внезапно Воробей покорился своей участи, расслабился — как утопающий, примирившийся с неизбежным, и в ту же минуту легкие заполнил дивный свежий воздух. «Эх, Воробей, Воробей, только-то и всего, главное, не надо пугаться». Если бы не платок во рту, он, вероятно, улыбался бы. И когда два делавара, грубо дергая, подняли его, он крепко саданул Ивана Шнейдера по ноге.
Его тащили к дереву, возле которого в парадном уборе помощника вождя красовался Райкович. «Дурак ты, вот кто, и перья твои крашеные дурацкие», — думал Воробей и попытался обернуться: что там с Шани Ботошем? Его тут же сильно дернули. «Вперед гляди!» — заорал кто-то, но Воробей все же увидел, что в Шани Ботоша вцепились четверо, но все равно удерживают с трудом, туда-сюда болтаясь в зарослях бурьяна. Глухие выкрики, топот ног, то ускоряющийся, то замедленный, неровный, приближались. Воробей уже слышал за спиной прерывистое дыхание, казалось, оно обжигает ему шею.
— Привязать к дереву бледнолицых псов! — распорядился Райкович.
Делавары стали привязывать обоих пленников к дереву — спинами друг к другу; ствол дерева разделял их, но прикрученные по бокам руки соприкасались. Ребят обмотали по меньшей мере стометровой веревкой, так что под конец они уже стали похожи на запеленатые мумии: виднелись только
