Это случилось только однажды. Ничего похожего больше не повторялось. Уже в Вейсенфельзе, когда она опять к нему подошла, он ее встретил изъявлениями радости и нежности и затем дома, послушливое дитя, по пятам ходил за той, что с полным самозабвением — самозабвением, на которое способна только мать, отдалась присмотру за ним. В доме на хуторе Бюхель, где тоже давно хозяйничала невестка и подрастали два внука, он стал жить в той же верхней комнатке, которую мальчиком делил со старшим братом, и опять ветви — только уже не вяза, а старой липы — шевелились под его окном, и он даже выказал удовольствие, почуяв дивный аромат ее цветов в месяц своего рождения. Часто он сидел и на круглой скамейке в ее тени, — домочадцы со спокойной душой оставляли его одного в его полудремотном состоянии, — где мы детьми распевали каноны с крикливой скотницей Ханной. О его моционе заботилась мать и, взяв его под руку, ходила с ним на прогулки по мирным полям и холмам. Встречным он обычно протягивал руку, и она его не удерживала, только обменивалась скорбным кивком с тем, кого он приветствовал.
Я снова увидел дорогого моего друга в 1935 году, приехав уже отставным учителем на хутор Бюхель, чтобы поздравить его с пятидесятилетием. Липа была в цвету, он сидел под ней. Сознаюсь, у меня подгибались колени, когда я, с букетом цветов в руке, подходил к нему вместе с матерью. Мне показалось, что он стал меньше ростом, верно, из-за ссутулившейся спины и склоненного набок плеча; на меня глянул изможденный лик Ecce homo, несмотря на здоровый сельский румянец, со страдальчески приоткрытым ртом и невидящими глазами. Если в последний раз в Пфейферинге он не пожелал узнать меня, то теперь было уже вполне ясно, что никаких воспоминаний, хоть старушка и старалась что-то ему втолковать, моя особа в нем не вызвала. Из того, что я пробормотал о значении этого дня и цели моего приезда, он, видимо, ничего не понял. Только цветы на миг привлекли его внимание, но тут же он и от них отвернулся.
Еще раз я видел его в 1939 году, после покорения Польши, за год до его кончины, которую суждено было пережить его восьмидесятилетней матери. Она провела меня вверх по лестнице в его комнату и с ободряющим восклицанием: «Входите, входите, он вас не замечает!» — вошла к нему, я же, объятый трепетом, остался стоять в дверях. В глубине комнаты на шезлонге, повернутом изножьем к двери, так что мне было видно его лицо, под легким шерстяным одеялом лежал тот, кто был некогда Адрианом Леверкюном и под этим именем остался бессмертен. Бледные руки, одухотворенное строение которых я всегда любил, были скрещены на груди, как у средневекового надгробного изваяния. Сильно поседевшая борода еще больше вытянула в длину исхудалое лицо, ставшее разительно схожим с лицом эль-грековского дворянина. Издевательская игра природы — создать облик высшей одухотворенности там, где дух уже угас! Глаза глубоко запали в орбиты, брови стали кустистыми, и из-под них фантом устремил на меня несказанно суровый, грозно-испытующий взгляд, заставивший меня содрогнуться, но уже через секунду как бы иссякший настолько, что глазные яблоки вывернулись кверху, наполовину исчезли под веками и начали безостановочно блуждать туда и сюда. Повторному приглашению матери подойти поближе я не последовал и, плача, удалился.
Двадцать пятого августа 1940 года ко мне сюда, во Фрейзинг, пришла весть о том, что угас остаток жизни, которая наполнила собственную мою жизнь основным ее содержанием — любовью, трепетом, ужасом и гордостью. У разверстой могилы на маленьком кладбище в Обервейлере вместе со мной стояли, кроме родных, Жанетта Шейрль, Рюдигер Шильдкнап, Кунигунда Розенштиль, Мета Нэкеди и еще неведомая женщина под густой вуалью, исчезнувшая, как только первые комья земли ударились о крышку гроба.
Германия, с лихорадочно пылающими щеками, пьяная от сокрушительных своих побед, уже готовилась завладеть миром в силу того единственного договора, которому хотела остаться верной, ибо подписала его собственной кровью. Сегодня, теснимая демонами, один глаз прикрывши рукою, другим уставясь в бездну отчаяния, она свергается все ниже и ниже. Скоро ли она коснется дна пропасти? Скоро ли из мрака последней безнадежности забрезжит луч надежды и — вопреки вере! — свершится чудо? Одинокий человек молитвенно складывает руки: Боже, смилуйся над бедной душой друга, моей Отчизны!
Нелишне уведомить читателя, что манера музыкальной композиции, о которой говорится в главе XXII, так называемая двенадцатизвуковая, или серийная, техника, в действительности является духовной собственностью современного композитора и теоретика Арнольда Шёнберга и в некоей идеальной связи соотнесена мною с личностью вымышленного музыканта — трагическим героем моего романа. Да и вообще многими своими подробностями музыкально-теоретические разделы этой книги обязаны учению Шёнберга о гармонии.
Томас Манн
Перевод Д. Минаева.
Присягнувший на верность (лат.).
Виола д’аморе (б у к в.: «виола любви») (ит.).
Божественным вдохновением (лат.).
«Деяния римлян» (лат.).
Мать-кормилица Юпитера (лат.).
Жизни (лат.).
Параллельные места (лат.).
Склад (лат.).
Император Римский… Саксонский (лат.).
Остановившееся время; б у к в.: «ныне стоящее» (лат.).
Гобой д’амур (б у к в.: «гобой любви») (ит.).
Виола да гамба (б у к в.: «ножная виола») (ит.).
Дядя (ит.).
Крайность (лат.).
«Адажио очень простое и певучее» (ит.).
«Аллегро фугато» (ит.).
«Слава» (лат.).
«Верую» (лат.).
«Торжественная месса» (лат.).
Святая Дева! (ит.)
Глазами слушать — тонкий дар любви (англ.). (Перевод С. Маршака.)
«Таинство беззакония» (гр.).
Нечто постыдное (лат.).
«Легкая соната» (ит.).
Подражание Богу (лат.).
Будь здоров, прощай (лат.).
«О граде Божием» (лат.).
Университета в Галле (лат.).
Противоречие в определении (лат.).
Сам (учитель) сказал (гр.).
Мышления (лат.).
Если бы дьявол не был лжецом и человекоубийцей (лат.).
Говоришь, а не делаешь (лат.).
«Будем радоваться» (лат.).
З д е с ь: допущенный к чтению лекций в университете (лат.).
Бич еретиков-фанатиков (лат.).
Демонические наваждения (лат.).
Навязчивой идее (фр.).
В полном составе (лат.).
Что мы и доказываем (лат.).
Учеником (ит.).
Сокрушения сердца, покаяния (лат.).
З д е с ь: равным образом (лат.).
Беги, человек! (лат.)
Пока! (англ.)
Введения во храм (лат.).
