Нет, трепку ему не зададут, и врать Петер не хочет. Просто он устал и соскучился.
А дома он увидел, что хорошая верхняя перина висит на стульях перед печкой и сушится. Дядя Карл выкупил ее сегодня. Мать еще не вернулась. Старуха Расмуссен нянчила братишку. Анна сбежала.
— Да, такая глупая девчонка, — говорила озадаченная старуха. — Поди-ка поищи ее, Петер!
В это время вернулась Дитте, до смерти усталая и алая.
— Ах, оставьте, сегодня не стоит затевать историю! — сказала она, валясь на кровать. — Девчонка, конечно, как всегда, к бабушке убежала в Новую слободку. Пусть там переночует, коли ей так нравится!
Дитте жаждала только одного — чтобы все поскорее затихло в доме и она могла бы отдохнуть как следует. Завтра пораньше утром можно сходить за девчонкой.
Вскоре все заснули. Петеру снилось, что он все время толкает вертящуюся дверь и при каждом новом обороте двери сверху падает монета в одну крону. Затем он на все свои деньги покупает швейные машины, но стоит ему только приобрести их, как их снова увозят.
Дитте с усталости заспалась. Да и все заспались — и старуха Расмуссен, и Петер, и братишка. Уж больно хорошо сегодня лежалось в постели— выкупленная перина была положена на место, старуха снова получила свою нижнюю перину, и Дитте с детьми теперь но приходилось ложиться прямо на солому. Это было чудесно, но располагало к лени.
— Да, когда мы выкупим все наши вещи, то заживем! — сказала Дитте.
Жизнь вообще стала казаться чуточку светлее с тех пор, как у Карла появился маленький постоянный заработок, только бы ей-то силы не изменили!
Сегодня Дитте сама стала снаряжать Петера в школу. Время от времени необходимо было заняться им хорошенько, обыкновенно он одевался и умывался кое-как. Возясь с Петером, Дитте со старухой вспоминали Анну. Теперь бабушка, наверное, тоже одевает ее, и когда Петер отправится в школу, Дитте пойдет за девочкой. Было еще очень рано, старая вдова лоцмана долго лежала по утрам в постели.
Вошла жена извозчика Ольсена с газетой.
— Уж не ваша ли это девочка? — сказала она и начала читать вслух объявление о девочке, лет трех-четырех, найденной вчера вечером и отправленной в участок на Большой Королевской улице, куда полиция приглашала явиться родителей, или других близких, или просто лиц, могущих дать сведения о ребенке.
— Догадываются, что девочка сирота, — прибавила женщина злорадно, — оттого и пишут про лиц, могущих дать сведения. Я сначала хотела было сама сбегать туда.
Дитте ничего не сказала, глядя перед собой растерянным взглядом и бессмысленно улыбаясь. Потом вдруг тихо опустилась на пол. Мадам Ольсен взвизгнула, — весь ее задор как рукой сняло.
— Не притворяйся! — сурово сказала ей старуха Расмуссен. — Поищи-ка лучше уксусу.
Они смочили Дитте виски и привели ее в чувство. Она поднялась.
— Глупое. сердце, — сказала она, озираясь, и, вдруг вспомнив о случившемся, кинулась в чем была на улицу и побежала в участок.
Девочки там уже не было. Пришла старушка из Новой слободки и взяла ее.
— Славная девчурка, — сказал полицейский надзиратель. — Она переночевала у нас в дежурной. Такая ласковая. Но как же вы это, черт побери…
Ну, он, конечно, знал условия жизни. Во всяком случае, не докончил вопроса. Но дело-то выходило серьезное.
С Дитте сняли настоящий допрос. Пришлось ей выложить все: и что сама она незаконная, и что у нее двое детей незаконных. Все, что она так долго скрывала, вся ее родословная и весь список грехов всплыли наружу, и все было записано в протокол. До такого унижения она еще ни разу не доходила и сгорала от стыда во время допроса. Слезы душили ее. Теперь она попала в полицейские протоколы — вместе с другими преступниками! Она! Когда она сроду не имела дела с полицией!..
Наконец ее отпустили, и она побежала за девочкой. Дитте понесла ее домой на руках, крепко прижимая к себе и заливаясь слезами.
— Анна была у бабушки. Анна спала у дядей! — повторял ребенок.
— Да, да, ты у меня совсем большая! — захлебываясь от слез, отвечала Дитте.
Когда она проходила по своей улице, все глядели ей вслед, а жильцы ее дома высыпали на двор или на лестницы, — так интересно было всем взглянуть на нее. Она торопливо поднялась с ребенком к себе и заперла дверь на задвижку. Старуха Расмуссен ходила и бранилась — ругала и себя за то, что не углядела за девчонкой, и других за то, что так раздули событие.
— Не принимай ты этого близко к сердцу, — говорила она Дитте. — Если бы лить слезы из-за всякого дурного слова, иной ведра слез бы наплакал. Анна дома, и теперь будем получше глядеть за нею. Но дурная это повадка у нее — убегать. Прямо порок какой-то.
Дитте хорошо понимала, что это за порок, вспоминая собственное детство. Как много значило для нее тогда сбегать к бабушке хоть на одну ночь! Ничто в мире не могло сравниться с бабушкой. И самая тяга вдаль была ей так понятна, хотя ее самое давно уже не тянуло к себе неизвестное. Но, будучи ребенком, как часто она убегала куда глаза глядят! А мальчики, особенно Кристиан, сколько раз они удирали! Многого, видно, не хватает детям бедняков, что их так тянет из дому.
Дитте оставила все дела, ни за что не могла приняться и все утро просидела с Анной на коленях и тихонько разговаривала с нею. Дитте вся как-то притихла, у нее было предчувствие, что Петера и Анну отберут теперь. С минуты на минуту мог явиться попечитель — обследовать, как она живет, и отобрать детей. И, заслышав шаги по лестнице, она каждый раз вздрагивала.
— Да не бойся ты, — уговаривала ее старуха Расмуссен. — Никому не нужны твои ребятишки. Вот единственное добро, которое не стоит страховать от воров.
Мало-помалу Дитте успокоилась и стала подумывать насчет обеда. Петер всегда приходит из школы голодный как волк. Да вот и он. Бурей мчится по лестнице — гораздо раньше, чем Дитте ожидала. Значит, она и не заметила, как пробежало время. В руках у него зубная щетка, настоящая, патентованная Старуха Расмуссен должна была признать, что он говорил правду.
— Ну, что ж, и отлично! — сказала она. — Ведь сколько пищи застревает в дуплах. Этой же щеточкой можно все в горло спровадить.
Петер и за обедом не выпускал щетки из рук.
Около двух часов дня вышли послеобеденные газеты и принесли новое горе. Один из газетчиков побывал в участке, добыл адрес Дитте и накатал большую статью: «Нерадивая мать». Газетка даже поместила что-то вроде портрета этой матери — пусть читатели полюбуются на нее! Этот удар прямо свалил Дитте. Сил не было снести такое обвинение, такой позор. Она скорчилась на постели и рыдала безутешно; ни старуха Расмуссен, ни дети ничем не могли утешить ее. Захлебываясь слезами, она без умолку жаловалась и оправдывалась. Петер тихонько подошел к ней и сунул ей в руку свою зубную щетку.
— Возьми себе, если хочешь, — предложил он.
Щетка выпала на пол, он украдкой поднял ее и торопливо спрятал.
Заглянула фру Лангхольм с пакетиком печенья. Она подошла к Дитте и поцеловала ее в лоб.
— Я хотела сказать вам, что мы оба за вас — и муж мой и я. Просто стыд, как с вами поступили! Муж мой хочет завтра протестовать в утренних газетах… или поговорить с полицией.
Это немножко подбодрило Дитте. Она встала и занялась домашними делами.
Под вечер вернулся домой Карл, совершенно охрипший, он почти не мог говорить.
— Ну, ты прославилась на весь город, — прошептал он.
Узнав, как сильно потрясена Дитте, он стал серьезен. Пришлось подробно рассказать ему обо всем.
— Право, можно подумать, что все это делается только для того, чтобы доконать бедную женщину, — со слезами говорила Дитте. — Войти же в ее положение никому в голову не приходило, не говоря уж о том, чтобы помочь.
— Ну да, власть имущие считают, что мы, бедняки, — люди с порочными задатками и что нас само небо поручило их надзору, — с горечью сказал Карл. — Эта история для них настоящее лакомое блюдо. Теперь они всласть наглотаются всех этих рассуждений о граничащей с преступлением небрежности и нерадивости бедняков. Но стоит ли обращать на это внимание? Пусть себе газеты расписывают наше жестокосердие и недобросовестность. Я на твоем месте радовался бы, что поднял на ноги всю эту свору. Я бы… — Тут голос у него совсем пропал.
— Но до чего же ты простужен, бедняга! — с испугом воскликнула Дитте. — Ложись скорей в постель старухи. Я заварю тебе чай из бузины.
Но Карл решил отправиться в свою каморку.
— Я думаю, что сегодня ночью не смогу пойти на лов, — просипел он.
Он лежал в постели и потел — горячий кирпич лежал у него в ногах, а шея была укутана теплым платком Дитте. Дети бегали то к нему, то от него.
