— Сейчас половина третьего, — сказал он шоферу. — К семи чтобы на заводе.
III
По дороге они захватили «компактный дорожный завтрак», тростниковый баульчик в ремнях, изобретение Карасева, которым он так гордился. Тут было легкое и питательное, на полсотни, перенятое от англичанина Куста вместе со словом «брефест», которое Карасев насмешливо переделал в «брей-хвост».
Вынесло на шоссе — и открылся синий простор в позолоте первых осенних дней, в свежем ветре. Солнцем слепило с прудков и луж;, радовало красной тряпкой на прясле, золотой березкой на бугорке, новой зеленой крышей. Швыряло в лицо дымком, прелью подбежавшей к дороге рощи; то вдруг охватывало весной, слабым запахом первой луговой травки с солнечного откоса, то полыхало душно тяжким жаром машины. Машина пела. Под кулаками настороженного шофера мягко заносилась она на заворотах, рокотала по мостикам, выбрасывая из-под колес пожранное пространство. Далеко выщелкивала, словно из пистолета, кремни, жвакала в редких лужах, секла их, как бичами, сверлила рвущуюся к ней даль, раз и раз отшвыривая камни-версты, тревожа дремлющие деревни, взметая стайки грачей.
— Ах! — крикнула задохнувшаяся в бешеном лете Зойка.
— Ходу! — заревел Карасев, перегнулся к бурому затылку шофера и поднял щиток от ветра.
Вытолкнуло броском, и теперь новая песня сверлила воздух. И уже не разобрать было, столб ли летит, дерево ли, или перила моста. Подымались из-за бугров столбы и проваливались назад, наплывали золотые рощи и бежали, как сумасшедшие, чтобы сгинуть. Мигали искорками оконца, чернели шапки, — стога ли, избы ли, — не видать.
— Свежо-о?! — крикнул Карасев Зойке в лицо, чмокнул и прикрыл пледом. — Дудуська-а!..
Слова срывались и уносились ветром.
Карасев осел и уперся кулаками в сиденье, чувствуя подымающее, победное, страшную силу, словно это он сам — эта бешеная машина и нет ему никаких пределов. Увидал, как треплется выбившаяся черная прядка волос, увидал побледневшее под тонкой окраской лицо, совсем мальчишеское теперь, глянувшие на него, полные задора, о глаза, крепко сжал маленькую руку и подумал сладко: вот оно, счастье!
— Ходу!!
Встречный возок полетел в канаву. Задом наскакал и провалился солдат на лошадке, в шинели горбом, с зелеными шарами сена в сетках. Миг один мчалась собака сбоку. Выкатился на горке и поклонился им белый дом запустевшей почтовой станции в старых ветлах, с черным узеньким орлецом. За версту закашлял и заревел гудок: переходило дорогу стадо. Пришлось сбавить ходу и остановиться совсем. Шершавые коровенки, с провалинами у крестцов, словно одурели от хрипучего кашля гудка и сердитого клокотанья зверя и крутились, задрав хвосты. Пастушонок, в шапке стожком, щелкал кнутом и прыгал. Черные овцы тыкались мордочками в колеса и перебирали копытцами.
— Гони к чертям!
А тут отделился от кучи щебня старик пастух, в полушубке и продавленном котелке; уставился иконным ликом на Карасева и попросил на табак.
— Гони чертово стадо! — крикнул на него Карасев, задрожав щеками.
— Чертово-то без ног бегает, черта возит… — сердито сказал пастух и пронзительно засвистал в пальцы.
Выехали, — и только теперь Карасев заметил, как пусто в полях и на дороге и как тихо. И еще заметил, что уже не под синим небом едут они, что нет солнца и засвежело и засинело впереди, справа.
— Я совсем замерзаю… — кисло сказала Зойка. — Ничего интересного…
— Еще бы, ты в лоскутах каких-то… моды ваши. Стой, запасной вынуть!
Карасев поднял сиденье, но запасного плаща не оказалось. Он обругал шофера болваном и получше укутал Зойку.
— Теперь скоро.
— И почему без верха! Предпочитаю каретку…
— Это гоночная машина… портить фасон! Да и не думал, что тебе вздумается ехать.
— Не знаю уж, кому вздумалось! — сказала она капризно. — Ваши затеи все.
От синевы справа сильней наливало ветром, и по серой полосе было видно, что там идет дождь.
— При чем тут мои затеи! — ворчнул Карасев, чувствуя на лице первые брызги.
— Ах, оставьте!
У ней покраснели глаза и заслезились.
— Ходу!
Опять неслись по пустой дороге, словно чем дальше — меньше и меньше было людской жизни. Не было деревень или не видно их было в беге. Низиной пошла дорога, с кусточками по болотцам, чернеющими стенами лесов вдали, за пеленою дождя.
— Как бы не перехватил, черт… — забеспокоился Карасев, вспомнив по лесу о Провотархове. — Надо было телеграфировать! Да или нет? — загадал он Зойке.
— Ах, отстаньте… Ну да, да! Она знала эту его привычку.
Он успокоился и принялся мечтать, как сейчас, перекусив на заводе, махнет к генеральше и закрепится. Теперь-то и закрепляться. Верно говорил Бритый — конъюнктура! И профессора говорят, что конъюн-ктура. Пройдет год-другой, и кончится эта… конъюн-ктура. И уж не дождаться такой растряски. И задумался под напев мотора: по именьям да по лесам надо; стройка большая будет, как накорежили! Вытащил записную книжку и пометил.
— Что ты записываешь? — полюбопытствовала Зойка.
— А чтобы Зойке потеплей было… — наклонился он к ней и крикнул в ухо такое, что она сделала большие глаза и назвала бесстыжим.
— Ужо поговорим! — крикнул он в душивший его ветер, а ей послышалось: «В Рим!» — и она крикнула:
— Поедем в Рим?! да?!
— К черту на рога! — во весь дух крикнул он и хлопнул шофера по плечу: — Ходу! предельную!!
Шофер отмахнул затылком — весь ход! Теперь это был не ход, а свист и мельканье. Крутилось и мчалось все, а что — не видно. Острой сечкой било в лицо дождем. Сизое впереди было уже — вот, и дали пропали в мути. И только хотел Карасев крикнуть — ходу! — дрогнуло и осело под ним. Шофер взял в тормоза и уверенно свел до останова.
Лопнуло колесо под Карасевым.
Шофер молча вылез, молча достал из ящика инструменты и полез чиниться.
— Ужасно хочется есть… — сказала Зойка. — Должно быть, я промочила ноги.
Сильней и сильней сек дождь, и струйки стекали в ковш, напитывая войлочную подстилку. Уныло кричали кружившиеся в дожде грачи и галки.
— Ничего, с нами коньячок есть. На заводе согреемся.
Карасев представил себе пылающую печку. Можно и ночевать, а подумают там чего — черт с ними! — поласкал он глазами Зойку. Ветер упал, и теперь поливало настойчиво. Попадало за воротник, и пришлось поднять капюшон.
— Ой-ой-ой… — истерично засмеялась Зойка. — Ужасно ты похож на моржа!
— А ты на кого похожа!
Она топотала, кончик носа у ней покраснел, а подкраска смазалась и открыла пятнышки на щеках. Карасев хмуро взглянул на нее, и ее лицо теперь показалось самым обыкновенным, как у горничной Маши.
— Ну, скоро ты там?! — крикнул он распластавшемуся на серой грязи шоферу.
— Выдумали катать в какой-то калоше! Только мальчишкам ездить в ваших коробчонках…
— Эта «коробчонка» стоит восемнадцать тысяч! — обидчиво сказал Карасев. — Ее и сандуковская не накроет.
— О господи… Да у него салон, спать можно!
— Только о постелях и думаете…
— Ах, вот что!..
Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил ее и посадил силой.
— Нечего дуру строить… погляди на себя!
Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пузыри, и закусила губы. А тут подошел мурластый странник с клеенчатой сумкой за плечами, пытливо пригляделся и попросил басом:
— Капните пятачишко, господа аристократы…
Карасев поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.
— Еще потягаюсь, кто дармоедней… — сказал странник и тоже плюнул. — Мочиться вам сорок дней, сорок ночей!
Шофер уныло сказал — готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасев злился: давно бы уже был у генеральши!
— Чего болтал тебе Сандуков?
Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собравшейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:
— Это еще что?!
— А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?
Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спереди брызги сменились грязью, и в Карасева ляпнуло целым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло дождем, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.
— Тише!.. — пытался Карасев крикнуть, но шофер не слыхал за ветром.
И вдруг загремело, словно застучали железные кузнецы, шофер ахнул и перевел скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.
— Что еще?!
Стояли в низине, у мосточка. Шофер спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.
— Какого еще черта…
— Ехать дальше нельзя… — объявил шофер, дернул шеей и высморкался в пальцы.
— Почему нельзя?! — крикнул Карасев, грузно подымаясь в ковше.
