у себя поблизости от бедра, там у него Стрелец, надо думать. Нет, не понимает он, что за штука этот дублон; он думает, что это старая брючная пуговица, оброненная каким-то королем. Но скорей назад! сюда идет этот чертов призрак Федалла; хвост, как обычно, подвернут и спрятан, и в носках туфель, как обычно, напихана пакля. Ну-ка, что он скажет, с этой своей дьявольской рожей? О, он только делает знак этому знаку и низко кланяется; там на монете изображено солнце, а уж он-то солнцепоклонник, можете не сомневаться. Ого! чем дальше в лес, тем больше дров. Пип идет сюда, бедняга; лучше бы умер он или я; он внушает мне страх. Он тоже следил за всеми этими толкователями и за мной в том числе, а теперь, поглядите, и сам приближается, чтобы рассмотреть монету; какое у него нечеловеческое, полоумное выражение лица. Но тише!
— Я смотрю, ты смотришь, он смотрит; мы смотрим, вы смотрите, они смотрят.
— Господи! это он учит «Грамматику» Муррея. Упражняет мозги, бедняга! Но он опять что-то говорит, — тихо!
— Я смотрю, ты смотришь, он смотрит; мы смотрим, вы смотрите, они смотрят.
— Да он наизусть ее заучивает — тс-с-с! вот опять.
— Я смотрю, ты смотришь, он смотрит; мы смотрим, вы смотрите, они смотрят.
— Вот поди ж ты, не смешно ли?
— И я, ты, и он; и мы, вы, и они — все летучие мыши; а я — ворона, особенно когда сижу на верхушке этой сосны. Кар-р! кар! Кар, кар-р! Кар-р! Кар-р! Разве я не ворона? А где же пугало! Вон оно стоит; две кости просунуты в старые брючины, и другие две торчат из рукавов старой куртки.
— Интересно, уж не меня ли это он имеет в виду? лестно, а? бедный мальчишка! ей-богу, тут впору повеситься. Так что я, пожалуй, лучше оставлю общество Пипа. Я могу выдержать остальных, потому что у них мозги в порядке; но этот слишком замысловато помешан, на мой здравый рассудок. Итак, я покидаю его, пока он что-то там бормочет.
— Вот пуп корабля, вот этот самый дублон, и все они горят нетерпением отвинтить его. Но попробуйте отвинтите собственный пуп, что тогда будет? Однако если он тут останется, это тоже очень нехорошо, потому что, если что-нибудь прибивают к мачте, значит, дело плохо. Ха-ха! старый Ахав! Белый Кит, он пригвоздит тебя. А это сосна. Мой отец срубил однажды сосну у нас в округе Толланд и нашел в ней серебряное кольцо, оно вросло в древесину, обручальное колечко какой-нибудь старой негритянки. И как только оно туда попало? Так же спросят и в час восстания из мертвых, когда будет выловлена из воды эта старая мачта, а на ней дублон под шершавой корой ракушек. О золото! драгоценное золото! скоро спрячет тебя в своей сокровищнице зеленый скряга! Тс, тс-сс! Ходит бог среди миров, собирает ежевику. Кок! эй, кок! берись за стряпню! Дженни! Гей, гей, гей, гей, гей, Дженни, Дженни! напеки нам на ужин блинов!
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Глава C
Нога и рука. «Пекод» из Нантакета
встречается с «Сэмюэлем Эндерби» из Лондона
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Эй, на корабле! Не видали ли Белого Кита?
Это кричал Ахав, снова увидев судно под английским флагом, нагонявшее «Пекод». Старик, подняв рупор к губам, стоял в своем вельботе, подвешенном на шканцах, так что его костяная нога была отлично видна чужому капитану, который, небрежно развалясь, сидел на носу в своей лодке. Это был смуглый, крупный мужчина, добродушный и приятный с виду, лет, вероятно, шестидесяти или около того, одетый в просторную куртку, которая висела на нем фестонами синего матросского сукна; один рукав ее был пуст и развевался позади него, словно расшитый рукав гусарского ментика.
— Не видали ли Белого Кита?
— А это видишь? — раздалось в ответ, и чужой капитан поднял из складок одежды руку из белой кашалотовой кости, оканчивающуюся деревянным утолщением, похожим на молоток.
— Людей в мою лодку! — грозно приказал Ахав, расшвыривая весла. — Приготовиться к спуску!
Не прошло и минуты, как он, не покидая своего маленького суденышка, был спущен вместе с командой на воду и вскоре подошел к борту незнакомца. Но здесь ему встретилось непредвиденное затруднение. Охваченный волнением, Ахав забыл о том, что с тех пор, как он остался без ноги, он ни разу еще не поднимался на борт другого корабля, кроме своего собственного, да и там для этой цели имелось особое очень хитрое и удобное приспособление, которое так сразу на другое судно не переправишь. А взобраться в открытом море из лодки на борт судна — дело нелегкое для всякого, кроме тех разве, кто, как китобои, упражняется в нем чуть не ежечасно; огромные валы то подбрасывают лодку к самому планширу, то вдруг опускают в глубину, почти до киля. И потому теперь, лишенный ноги, Ахав стоял под бортом чужого корабля, на котором не было, понятно, необходимого ему приспособления, и чувствовал себя снова беспомощным, жалким новичком и неумелой сухопутной крысой, бросая неуверенные взоры на эту изменчивую высоту, подняться на которую у него едва ли была хоть какая-то надежда.
Выше уже как будто говорилось, что всякое затруднение, встречавшееся на его пути, которое проистекало, хотя бы косвенно, из приключившегося с ним однажды несчастья, неизменно приводило Ахава в бешенство и ярость. А в данном случае все это еще усугублялось благодаря любезности двух офицеров чужого корабля, которые, перегнувшись за борт над отвесным рядом прибитых к бортовой обшивке планок, спускали ему красиво разукрашенный веревочный трап; им и невдомек было поначалу, что одноногому человеку не под силу воспользоваться их морскими перилами. Но замешательство продолжалось лишь одну минуту, потому что капитан чужого корабля, с первого взгляда разобравшись, в чем дело, громко крикнул: «Понимаю, понимаю! — убрать трап! Живей, ребята, спустить большие тали!»
Случаю угодно было, чтобы как раз дня за два перед этим они разделывали китовую тушу, и большие тали еще оставались на мачте, так что огромный гак, теперь уже вычищенный и высушенный, болтался над палубой. Его быстро спустили Ахаву, и тот, сразу же разгадав замысел, перекинул свою единственную ногу через крюк (это было все равно что сидеть на лапах якоря или в развилке яблони), затем, когда по знаку крюк стали поднимать, он уселся попрочнее и в то же время стал помогать подтягивать себя, перебирая руками бегучую снасть талей. Скоро его благополучно перенесли
