Я поднялся, прижал Минору к своей груди, и вскоре он с успокоенным видом ушел.
На следующий день я втайне надеялся, что он придет вновь, но он не появился. В следующие дни я с утра ждал его, но от него не было никаких вестей. Я подумывал ради него посетить его отца, но не знал ни адреса, ни имени. Через четыре дня, вечером, раздался телефонный звонок. Я с удивлением услышал в трубке французский язык:
— Mon père! — по телефону это «père» прозвучало отчетливее, чем в разговоре. — Вы меня слышите?
— Минору? Откуда ты говоришь? — спросил я также по-французски.
— Из университета К. У меня все благополучно, хотел вас успокоить.
— Когда же ты улетел из Токио?
— В ту же ночь, прямо из вашего дома отправился в аэропорт…
— Вообще-то мог бы предупредить… Я ведь готов был все, что угодно, для тебя сделать.
— Удивительное дело, папа. У вас же были проблемы со слухом. А сейчас вы все слышите.
— Мои уши пропускают никчемные шумы, а истинные вещи слышат. Ты мне вот что скажи, когда устроишься, не пришлешь ли свою работу? Мне хочется все знать о своем сыне…
— Хорошо. Пришлю все, что написал. Но главное, я успокоился, услышав ваш голос, и поразился, как молодо он звучит.
— Пока мне вменено в обязанность своим пером помогать Великой Природе спасать мир, у меня нет возраста. И твоя работа вменена тебе в обязанность Великой Природой, поэтому и к тебе годы не прибавляются. Главное — преданно исполняй свой долг. Не будем с тобой падать духом, мой сын!
— Вы меня успокоили. Спасибо, папа.
На этом телефонный разговор окончился. Продолжая сжимать в руке телефонную трубку, я чувствовал себя бодрым, как юноша.
После этого регулярно раз в неделю из Америки приходило письмо. Всякий раз оно было написано на плохом французском. Что за дурак, писал бы уж по-японски, думал я, но, решив, что его цель — не дать мне забыть французский язык, время от времени также отвечал по-французски. Отец и сын — два сапога пара.
Из этой переписки я усвоил две вещи, которые меня успокоили и в то же время убедили, что Минору и впрямь мой сын.
Ибо он принял решение смиренно, с полной отдачей осуществлять исследования в области лингвистики, следуя воле Великой Природы. А еще я понял, что, с любовью преподавая свой предмет студентам, он найдет себе друзей по сердцу и по уму.
Я успокоился и простодушно радовался, что теперь могу уже не тревожиться о его драгоценной жизни.
Минору прислал мне из Америки огромное количество журналов с опубликованными в них статьями и исследованиями. Все они были на английском, который, увы, мне не по зубам. Я пришел в замешательство, но все же старался их просматривать.
Мои усилия неожиданно были вознаграждены.
Во-первых, в журналах часто помещали его фотографии. Я радовался, поскольку у меня не было его фотографии, и внимательно вглядывался в каждую: на всех он выглядел непривычно для меня энергичным человеком. Не оттого ли, подумал я, что, когда совершенствуешься в любимом деле, лицо начинает излучать уверенность? Я успокоился и обрел в этих фотографиях большое утешение.
Во-вторых, я обнаружил имена и адрес его родителей. Тем самым появилась возможность посетить его отца. Я страстно мечтал примирить его с отцом, поэтому решил, не откладывая, осуществить задуманное.
И вот как-то раз в три часа пополудни я посетил его настоящего отца, господина Киёси Айту, в его кабинете главы компании. Я заранее договорился о своем визите по телефону, и он лично встретил меня с большим радушием.
Первое, что меня поразило, — его невероятное сходство с сыном. Благодаря этому я смог с улыбкой, раскованно попросить прощения за непослушание Минору:
— Достижения вашего сына Минору как ученого-лингвиста признаны во всем мире, продолжать эти исследования — его предназначение, дарованное Великой Природой. Минору всегда осознавал важность своего долга и неизменно чувствовал свою ответственность. Нынешнее приглашение в университет К. — наилучший путь для выполнения этого долга, поэтому Минору решился действовать как гражданин мира. Даже если это идет вразрез с вашей волей, я бы хотел, чтобы вы соблаговолили признать его правоту и простить сыновнее непослушание.
Вот все, что я мог сказать.
Неожиданно Айта схватил меня за руку и, поблагодарив, тихо признался: он не только осведомлен, что сын его — всемирно известный лингвист, но и втайне гордится этим. Однако, сознавая, сколько это потребовало от его сына усилий, усердия, труда, он, как отец, постоянно его жалел. И когда сын добился великолепных результатов, он, отец, решив, что сын уже удовлетворен достигнутым, принял серьезное решение и вызвал его в Токио, чтобы избавить от лингвистики. Кроме того, он хотел, чтобы у сына было более широкое поле деятельности, и собирался привлечь его к работе, связанной со своим бизнесом. Сын честно следовал всем его предписаниям, как подобает послушному сыну, поэтому отец был спокоен. Он радовался, что у него вновь появился сын, а не какой-то там лингвист, и был счастлив. И вот однажды, как гром среди ясного неба, сын внезапно заявил, что уезжает в университет К. Это заявление так его ошарашило, что он, к своему стыду, вышел из себя и наговорил много глупостей, недостойных отца. Когда он пришел в себя, сына уже не было в доме.
Выслушав это, я, улыбаясь, сказал:
— Может быть, в таком случае вы освободите его от отцовского проклятья?
— Проклятье — это ерунда. Я ведь им горжусь.
— Вы меня успокоили.
— Между отцом и сыном часто возникают нелепые недоразумения. Я не откладывая пошлю ему письмо, но и вас прошу выступить посредником.
— Охотно. Поистине, отец и сын — это замечательно.
С этими словами я поднялся.
— Нет, отношения отца и сына бывают идиотскими, вот и вам мы причинили столько беспокойства.
Опустив голову, Айта проводил меня.
По дороге домой я несколько раз вспоминал слова отца Минору о том, что отношения отца и сына бывают идиотскими, и громко хохотал.
Мои с Минору отношения, как отца и сына, были куда более идиотскими…
Я хотел сообщить Минору в Америку о встрече с его отцом, но не было времени писать письма, и я со дня на день откладывал это.
Прошло дней десять, как вдруг вечером от Минору раздался телефонный звонок. Он вновь говорил по-французски.
— Mon père, я слышал, вы встречались с батюшкой. Мать мне сообщила, и тотчас пришло письмо от него. Удивительно.
— Извини, что сунулся не в свое дело.
— Да нет же… Только я не знал, что вы такой деятельный. Вот и адрес отца откуда-то узнали.
— Великая Природа меня оповестила, поэтому я с уверенностью отправился на встречу. У меня не было времени тебе сообщить об этом. Прости. У тебя хороший отец, разве нет? Я успокоился.
— Для других он хороший, а для меня — жестокий.
— Но теперь ты, быть может, поймешь, что и для тебя он хороший отец.
— На расстоянии он представляется ласковым, а когда оказываешься рядом, чувствуешь, будто ты — бельмо в его глазу.
— Просто ты не умел приласкаться к отцу. А он этого ждал от тебя… Попробуй быть с ним поласковей! Но по какому, собственно, делу ты сейчас звонишь?
— Хотел услышать голос своего папочки. Подумал, что это позволит мне лучше понять истинный смысл вашего поступка.
— В этом вопросе ты можешь теперь быть спокоен.
— Да. Кроме того, я узнал, что вы бодры и здоровы…
— Я, старик, не унываю, поэтому и ты не падай духом. Мне было радостно услышать твой голос.
На этом наш телефонный разговор закончился. Но весь этот день меня веселило и согревало душу то, что после долгого перерыва я услышал вживе голос сына.
Нет ничего проще, чем выполнять долг, связывающий родителей и детей. Вот только дети этого не понимают.
Время от времени у меня возникало желание увидеться с сыном. Втайне я надеялся, что он приедет на рождественские каникулы.
Но когда Рождество было уже близко, пришло длинное письмо на французском, из которого я понял, что в Японию он на каникулы не приедет.
Минору учтиво одну за другой перечислял причины: и обустройство кафедры еще не окончено, и университетские лекции надо подготовить, — так что я лишь грустно усмехнулся. Хорошо, если ему удастся за время каникул завершить хотя бы одно из перечисленных дел. Конечно, хотелось бы ему помочь, но, находясь по разные стороны океана, можно быть вместе лишь душой…
Против обыкновения, я сразу записал эти свои мысли по-японски и отправил ему письмо. Хоть и ворчал при этом, что занят и нет времени писать письма, а все же написал это никчемное письмецо, — таково уж отцовское сердце. Как все-таки глупы родители!
В то утро, когда, по моим расчетам, мое письмо должно было дойти до Минору, пришло письмо от него. Содержание было весьма неожиданным.
