Однажды, когда Роза ушла домой, профессор, почуяв в коридоре запах табака, зашел осмотреть комнату для прислуги. Это была длинная каморка с узкой койкой, убиравшейся в стену, и маленьким зеленым шкафчиком, рядом была крохотная уборная и сидячая ванна с холодным краном. Роза часто стирала в этой ванне на доске, но, насколько он знал, никогда там не мылась. Накануне именин невестки она попросила позволения принять горячую ванну в его ванной комнате, и, минуту поколебавшись, профессор дал разрешение.
Зайдя в комнатку, профессор открыл нижний ящик шкафчика и нашел там склад окурков, которые он оставлял в пепельнице. Заметил он также, что Роза подбирает старые газеты и журналы из корзинки для бумаг. Копила она и куски бечевки, бумажные пакеты, резинки и огрызки карандашей, которые он выбрасывал. Узнав об этом, он стал отдавать ей остатки мяса от завтрака и подсохшие куски сыру, и она забирала их домой. За это она приносила ему цветы. Как-то она принесла пару грязных яиц, снесенных невесткиной курицей, но он поблагодарил ее и сказал, что ему вредно есть желтки. Он заметил, что ей нужны башмаки: те, что она надевала перед уходом домой, прохудились во многих местах, и она вечно ходила все в том же черном платье с дыркой на боку, что его очень смущало, когда он с ней разговаривал. Впрочем, решил он, скоро приедет жена — пусть она этими делами и займется.
Роза понимала, что работа ей досталась не плохая. Профессор платил хорошо и аккуратно и никогда не отдавал ей приказаний с высокомерным видом, как некоторые из ее хозяев-итальянцев. Правда, он был какой-то нервный, суетливый, но человек, видно, не злой. Главный его недостаток, что он такой неразговорчивый. Хоть он и говорил по-итальянски вполне бегло, но, даже когда не работал, предпочитал молча сидеть в кресле в гостиной и читать. Во всей квартире их всего двое, казалось бы, почему им не поговорить друг с другом? Иногда, когда он читал, она, подавая ему кофе, пыталась ввернуть хоть словечко про все свои огорчения. Хотелось рассказать, как она долго и горько вдовела, каким нехорошим вырос ее сын и как невозможно ужиться с невесткой. Но хотя он вежливо ее выслушивал, хотя они встречались изо дня в день и даже иногда пользовались одной грелкой и мылись в той же самой ванне, разговор между ними никак не клеился. Даже с галкой и то можно было бы лучше поговорить, и к тому же он явно хотел, чтобы его оставили в покое. Она перестала его беспокоить, и ей было очень одиноко в пустой квартире. Конечно, есть свои выгоды, когда работаешь на иностранцев, но и невыгод много.
Через некоторое время профессор заметил, что после обеда Розу, как всегда отдыхавшую в маленькой комнатке, стали регулярно вызывать по телефону. На следующей неделе после таких звонков она уже не сидела у профессора до четырех, а просила разрешения уйти пораньше. Сначала она говорила, что у нее заболела печенка, но потом стала уходить без всякого предлога. Хотя профессор не очень одобрял такое поведение — только распусти ее, и она сядет тебе на голову, но все же он ей сказал, что до приезда жены она может два раза в неделю уходить в три часа, разумеется, если вся работа по дому будет сделана. Он отлично знал, что она успевала все сделать, но считал необходимым ее предупредить. Она выслушала его смиренно, хотя глаза у нее горели, а губы вздрагивали, и смиренно согласилась. Потом, вспоминая этот разговор, профессор подумал, что, по всей видимости, у Розы в жизни случилось что-то очень хорошее — как к этому ни относиться, — наконец-то она изменится и лицо у нее из несчастного станет счастливым. Однако ничего такого не случилось, и, незаметно наблюдая за ней в те дни, когда она уходила раньше, он видел, что она очень озабочена и грустно вздыхает, словно у нее что-то лежит на сердце.
Но он ни разу не спросил, что с ней, — в такие дела лучше не вмешиваться. У этих людей вечно неприятности, раз вмешаешься — и конца этому не будет. Он знал одну женщину, жену его коллеги, которая сказала своей прислуге: «Лукреция, я вам очень сочувствую, но ни про какие ваши неприятности знать не хочу». И, по мнению профессора, так и следует поступать. Отношения между хозяином и служанкой должны быть именно такими, то есть совершенно обезличенными. В конце концов, в апреле он уедет из Италии и больше никогда в жизни не увидит Розу. А для нее будет в тысячу раз лучше, если, скажем, дать ей небольшой чек на Рождество, чем без конца вникать во все ее несчастья. Профессор сознавал, что он человек нервный и что раздражается, и это его несколько огорчало, но какой он есть, такой есть, и ему лучше оставаться в стороне от всего, что его лично не касается.
Но Роза никак с этим не мирилась. Однажды утром она постучала в двери кабинета, и, когда он сказал «avanti»[11], она вошла такая смущенная, что он и сам смутился, прежде чем она заговорила.
— Профессор, — сказала Роза несчастным голосом, — пожалуйста, простите, что я вам мешаю работать, но мне так нужно с кем-нибудь поговорить.
— Знаете, я сейчас очень занят, — сказал он, уже начиная сердиться. — Нельзя ли подождать?
— Да я только на минуточку. Горе тебя всю жизнь давит, а рассказать можно за одну минуту.
— У вас опять печень болит? — спросил он.
— Нет, мне от вас нужен совет. Вы человек образованный, а я темная крестьянка.
— Какой еще совет? — нетерпеливо спросил он.
— Называйте как хотите, но мне необходимо с кем-нибудь поговорить. С сыном я разговаривать не могу, да и вообще с ним о таком не поговоришь. Я только рот открою, а он уже орет на меня. А на невестку и слов тратить нечего. Иногда на чердаке вешаешь белье, ну и перекинешься словцом со швейцарихой, только от нее сочувствия не дождешься; нет, кроме вас, мне поговорить не с кем. Сейчас я вам все объясню.
И не успел он изложить свое отношение к подобным исповедям, как Роза уже начала рассказ: она встретилась с одним человеком — он пожилой, работает в налоговом управлении, женатый, четверо детей. Немного подрабатывает после службы, кончает в два часа, потом столярничает. Зовут его Армандо, это он звонит ей по телефону в конце дня. Повстречались они в автобусе, и через две-три встречи он увидел, что ее башмаки никуда не годятся, и стал ее уговаривать, что он ей купит новые. Она ему сказала: бросьте глупости. Видать, у него у самого денег в обрез, хватит, что он ее водит в кино два раза в неделю. Все это она ему выложила, и все же, стоит им встретиться, он опять говорит, что хочет купить ей туфли.
— Я же все-таки человек, — откровенно сказала Роза, — обувь мне нужна до зарезу, но тут Бог знает что может выйти. Надену его туфли, а они меня и поведут к нему в постель. Вот я и подумала: надо мне с вами посоветоваться, брать от него туфли или нет?
У профессора покраснело не только лицо, но и лысина.
— Не знаю, как это я могу вам посоветовать…
— Вы же образованный человек!
— Впрочем, — продолжал профессор, — так как ситуация вполне гипотетическая, то я считаю, что вы обязаны сказать этому щедрому джентльмену, что он должен главным образом направить свои заботы на свое собственное семейство. Он поступил бы гораздо благоразумнее, если бы не предлагал вам подарки, а вы, со своей стороны, принимать их не должны. А если вы подарков не примете, он никаких претензий к вам, как к женщине, предъявлять не сможет. Вот все, что я считаю нужным вам сказать. И потом это ваше дело, а никак не мое. Но раз уж вы попросили совета, я вам дал совет — больше я ничем помочь не могу.
Роза вздохнула:
— По правде говоря, мне туфли вот как нужны. На мои смотреть стыдно, их словно коза сжевала. У меня новой обуви уже лет шесть не было.
В этот день после ухода Розы профессор, обдумав все ее беды, решил купить ей пару туфель. Его беспокоило одно: не ждет ли она от него подарка, не затеяла ли она все это, так сказать, в надежде, что он пойдет ей навстречу. Но так как это была только его гипотеза, без всяких доказательств, то он принял решение: пока нет никаких улик против нее, считать, что она спрашивала совет бескорыстно. Он подумал было, что надо ей выдать пять тысяч лир — пусть сама купит себе обувь и тем избавит его от возни, но тут же усомнился: нет никакой гарантии, что она истратит деньги по назначению. А вдруг она явится на следующий день и скажет, что у нее заболела печень, пришлось вызывать врача, и он взял три тысячи лир за визит — словом, не может ли профессор, учитывая эти неприятные обстоятельства, выдать ей еще три тысячи лир на обувь? Нет, этого допустить нельзя, и на следующее утро, когда служанка ушла в лавку, профессор пробрался в ее комнату и торопливо очертил на бумаге размер ее жалкой туфли — задача не из приятных, но он быстро ее выполнил. Вечером, в магазине около ресторана, где он любил обедать, он купил Розе пару коричневых туфель за пять с половиной тысяч лир — немного дороже, чем он рассчитывал. Но туфли были прочные, на шнурках, для улицы, на среднем каблуке — очень полезный подарок.
