Это как раз совпало с моментом, когда Ламьель во что бы то ни стало захотела вступить во владение своей новой комнатой. Но в одно прекрасное утро она неожиданно переменила решение, и доктор Санфен был чрезвычайно удивлен, когда, придя в восемь часов к Отмарам, чтобы нанести свой первый визит их племяннице, он узнал от них, что Ламьель уже больше часа тому назад отправилась в замок в карете герцогини.
Возвращение любимицы обрадовало герцогиню, как ребенка; по правде сказать, такое же восхищение вызвала бы у нее всякая необычная выходка Ламьель. С тех пор как у г-жи де Миоссан нашлось какое-то занятие, она перестала жаловаться на успехи якобинства, обрела цветущий вид, и — что было особенно важно в ее глазах — у нее стали исчезать со лба первые появившиеся на нем морщинки, а цвет лица с каждым днем стал терять тот желтоватый оттенок, который обычно сопутствует непрерывным вздохам. Вечером, придя в замок, доктор остолбенел: еще за две комнаты до гостиной герцогини он услышал смех. Смеялась Ламьель, которую вот уже четверть часа как обучали английскому произношению. Герцогиня, которая во время эмиграции провела двадцать лет своей молодости в Англии и воображала, что умеет говорить по-английски, потребовала помощи аббата Клемана, который, будучи уроженцем Булони Приморской, говорил по-английски не хуже, чем по-французски. У герцогини явилась мысль обучить Ламьель английскому языку, чтобы, возобновив свои обязанности лектрисы, она могла читать ей романы Вальтера Скотта. Доктор понял, что он пропал, но так как он знал, что печальный горбун, не сумевший скрыть свою печаль, навсегда погубил бы себя в салоне, где он допустил такую ошибку, он поспешил удалиться, и никто не заметил его исчезновения. Достойный аббат Клеман, не отдавая себе отчета, какого рода чувства он питает к Ламьель, все время о ней думал. Он предполагал, что со временем благодаря столь очевидной протекции герцогини девушка вступит в брак, который обеспечит ей положение среди зажиточной буржуазии. Поэтому он научил Ламьель тому, чего она раньше не знала и что ей не мешало знать, чтобы не осрамиться в обществе: кое-чему из истории, из литературы, и т. д., и т. д. Эти наставления коренным образом отличались от уроков доктора. Они не были суровы и резки, он не смотрел в корень вещей, как это делал Санфен. Как учитель он был мягок, ласков, приветлив; маленькому житейскому правилу он всегда предпосылал какой-нибудь со вкусом подобранный пример из жизни, причем юный наставник всегда старался, чтобы вывод из такого примера сделала сама его юная ученица. Часто она впадала в глубокую задумчивость, которую аббат никак не мог себе объяснить. Это случалось тогда, когда какое-нибудь правило аббата вступало, как ей казалось, в противоречие с одним из ужасных принципов доктора. Так, например, по мнению последнего, весь мир был лишь пошлой комедией, которую неумело разыгрывали низкие негодяи и бессовестные лжецы: герцогиня, говорил он, не верит ни одному своему слову и только старается распространять взгляды, которые выгодны ей в ее положении. Женщина безупречного поведения подвергает себя большой опасности: уверенная в своей чистоте и в реальности своей добродетели, она позволяет себе неосторожности, которыми может воспользоваться осторожный враг, между тем как женщина, отдающаяся свободно своим увлечениям, получает по крайней мере удовольствие, а это, говорил доктор, единственная в мире реальная вещь.
— Сколько девушек умирает, не достигнув и двадцати трех лет! — говорил он Ламьель. — К чему же тогда все стеснения, которые они налагают на себя с пятнадцати лет? К чему лишают они себя удовольствий? Ради одного лишь доброго мнения какого-нибудь десятка старух, составляющих высшее общество их деревни? Иные из этих старух, отличавшиеся в молодые годы легкостью нравов, свойственной Франции до царствования Наполеона, должны в глубине души смеяться над ужасными стеснениями, ими же навязанными молодым девушкам, которым исполнилось шестнадцать лет в 1829 году! Таким образом, есть сугубый смысл следовать голосу своей природы и отдаваться всем своим влечениям: во-первых, ты доставляешь себе этим наслаждение (а с этой единственной целью род людской и населяет землю) и, во-вторых, душа, укрепленная наслаждением, истинной своей стихией, находит в себе силы не пренебрегать ни одной из маленьких комедий, необходимых девушке для того, чтобы добиться доброго мнения старух, пользующихся весом в деревне или в квартале, где они живут. Опасность теории наслаждений заключается лишь в том, что, получив это наслаждение, мужчина склонен все время хвастаться милостями, которые ему оказали. Средство от этого легко и забавно: нужно все время приводить в отчаяние мужчину, который послужил для ваших удовольствий.
К этому доктор добавлял кучу подробностей:
— Никогда не следует никому писать, а если уж ты обладаешь такой слабостью, то никогда не следует отправлять второе письмо, не отобрав первого; никогда не следует доверяться женщине, если ты не располагаешь средствами наказать ее за малейшее предательство. Никогда ни одна женщина не может стать другом своей ровесницы.
— Все это ужасные мелочи, — прибавлял доктор, — но взгляните, на каких мелочах, на какой лжи основаны мнения, принятые как евангельские истины всеми старухами в городе.
Аббат, сам того не сознавая, был уже так влюблен, что мгновения рассеянности, которые он замечал у Ламьель, повергали его в смертельную грусть.
Он предложил своей юной ученице прочесть трактат «О воспитании девиц» знаменитого Фенелона[19], но Ламьель была уже настолько умна, что нашла расплывчатыми и практически бесполезными мысли, полные кротости и доброты, выраженные таким гладким стилем и столь бережно относящиеся к тщеславию развивающегося ума.
«Да, — говорила себе Ламьель, — этими приятными свойствами доктор никогда не обладал. Какая разница между его веселостью и веселостью аббата Клемана! Санфен веселится от души, лишь когда случается несчастье с кем-либо из его ближних, а славный аббат, напротив, полон доброты ко всем людям».
Но, восхищаясь молодым аббатом и начиная даже его немного любить, Ламьель испытывала к нему жалость, когда видела, что, желая людям добра, он рассчитывает на ответную благожелательность. Она же, несмотря на свой юный возраст, ничего хорошего от людей не ждала: ей достаточно было видеть доктора. Поведением своим он убедительно подтверждал все то, что он ей говорил; людей она считала такими же злыми, как он. Однажды ради забавы Ламьель сказала аббату Клеману, что его добрейшая тетка Ансельм пыталась очернить его как могла в глазах герцогини. Тетка была в ярости оттого, что ее племянник начал привязываться к Ламьель — ее сопернице в милостях герцогини; она очень рассчитывала на него, надеясь, что он ограничит власть, которую эта крестьяночка забрала над знатной дамой. На лице аббата изобразились удивление и растерянность. Ламьель нашла его смешным; она долго и пристально всматривалась в него. Ей показалось, что она его разгадала.
«Он куда приятнее Санфена, но он совсем как портрет сына герцогини. Он выглядит человеком недалеким» — это было одним из любимых выражений герцогини. Вращаясь в хорошем обществе, Ламьель быстро усваивала искусство выражать свои мысли точно.
Ламьель зачастую шутила с аббатом; ей случалось говорить ему оскорбительные вещи, но она говорила их так нежно, что он испытывал полнейшее счастье, когда бывал с ней вместе, а Ламьель всякий раз, когда докладывали о его приходе, чувствовала, как рассеивается приступ тоски, которую нагоняли на нее великолепные, но такие унылые покои замка.
Герцогиня как-то вспомнила об одной английской книге, которой она восхищалась в ту пору, когда она проживала в деревне неподалеку от замка Хартуэлла, и вот аббат Клеман принялся объяснять Ламьель ту брань, которую некто Бёрк[20] обрушивал на французскую революцию. Автора подкупили тем, что дали его сыну прекрасное место по финансовой части. За те редкие встречи с глазу на глаз, которые доктору удавалось еще добиться от Ламьель, он дал ей понять, насколько нелепы восторги, которые вызывала у герцогини эта книга. Разговаривая с Ламьель, Санфен редко называл аббата Клемана по имени, но все его эпиграммы рикошетом попадали в него. Одно из двух: либо этот молодой священник был глупец, неспособный понять политику, руководившую Национальным конвентом, либо, что более вероятно, такой же низкий притворщик, как и все прочие, и только домогался теплого местечка по части финансов или чего-нибудь равноценного.
Читатель, быть может, думает, что Ламьель пленится любезным аббатом Клеманом, но небо даровало ей душу твердую, насмешливую и мало восприимчивую к нежным чувствам. Всякий раз, как она видела аббата, ей приходили на память насмешки Санфена, и когда в своих рассуждениях аббат высказывался в пользу дворян или духовенства, она неизменно ему говорила:
