Он побрел по улице, тихонько насвистывая. У дома напротив бара Корбета до него донеслись звуки пианолы — старый вальс «Мне нужна только ты». Он подошел к вращающейся двери, послушал музыку, а потом зашел в бар. У стойки стоял сам Корбет; он сразу же приступил к делу и налил Спенглеру то, что тот обычно пил: виски с содовой.
— Здравствуйте, Ральф, — сказал Спенглер. — Как дела?
Он поглядел на трех солдат, сидевших возле пианолы.
— Ни шатко ни валко, — сказан Корбет. — Одни солдаты, которым некуда девать время и нечем платить. Я ставлю им по три выпивки на каждую их одну, а когда у них в кармане совсем пусто и они собираются уходить, я им возвращаю деньги обратно. А кто может мне это запретить?
— Вам это по средствам?
— Нет, — сказал Корбет. — Ну и что? Может, после войны кто-нибудь и вернет мне долг. Не могу я быть хозяином бара, да и все тут! Как был, так и остался боксером и Молодчагой Корбетом.
Он помолчал секунду, припоминая что-то неприятное.
— Вчера вечером стою я за стойкой и стараюсь примириться со своим положением, как вдруг какой-то остряк мне кричит: «Эй ты, псих! Дай-ка еще выпить!» И не солдат, а кто-то здешний, из Итаки. Я оглянулся — кроме меня, за стойкой никого. «Псих? Это ты мне?» — спрашиваю я. «Да уж. конечно, не себе», — говорит этот тип. Ну, что мне делать? Не могу же я его бить, ведь я же бывший боксер. Подхожу к нему и беру его вот так…
Корбет схватил одной рукой Спенглера за лацкан и, угрожающе подняв другую, переждал, пока не схлынула ярость. Потом он повторил то, что сказал вчера пьяному задире: «Ты попал под руку Молодчаге Корбету. Если я тебя стукну, ты наверняка будешь покойником, а я не хочу мертвецов у себя в баре. Убирайся, и чтобы ноги твоей здесь больше не было. Чтобы носа ты сюда не показывал, покуда жив. И радуйся, что жив остался».
Корбет отпустил лацкан Спенглера. Он дрожал от бешенства.
— У меня потом всю ночь руки тряслись, — сказал он. — Но случается со мной это уже не первый раз. Такие вещи происходят чуть не каждый вечер. И всякий раз я себе говорю. Хватит! Надо прикрыть эту лавочку. И смыться, пока не поздно. Мне становится страшно. Боюсь, потеряю когда-нибудь голову и кого-нибудь пристукну. Держать бар не такая простая штука, для хозяина бара у меня слишком доброе сердце.
Управляющий телеграфной конторой поболтал еще минут пять с бывшим боксером, а потом пошел к себе на работу. Когда он выходил из бара, солдаты завели пианолу на всю мощность. Теперь она играла «Белый бутон». Пока крутился барабан, солдаты слушали слова песни и подпевали музыке.
Спенглер постоял минутку и тоже послушал. Пели солдаты не слишком-то хорошо, но чувство, с которым они пели, было совсем не плохое.
Глава 16
Я ОТВЕЗУ ТЕБЯ ДОМОЙ
Томас Спенглер, управляющий почтово-телеграфной конторой в городе Итаке, штат Калифорния, вернулся на работу. У стола разноски он увидел обоих братьев Маколеев — Гомера и Улисса; рассыльный складывал телеграммы и запечатывал их в конверты, а младший брат с молчаливым восторгом следил за тем, что делает старший.
— Вам удалось заполучить «Натуральный изюм», мистер Спенглер? — спросил рассыльный у своего начальника.
— Да, — сказал Спенглер. — Сто двадцать девять телеграмм.
И он показал их рассыльному.
— Сто двадцать девять? Как же вам удалось попасть туда первому?
— Я бежал, — сказал Спенглер.
— Вы побили Западную телеграфную компанию в беге? — спросил Гомер.
— Конечно. А что тут особенного? Я даже задержался в пути… чтобы воздать должное красоте и невинности.
Гомер не понял, о чем идет речь, но Спенглер не стал вдаваться в подробности.
— Ну, не важно. Проводи Улисса домой.
— Хорошо, — сказал Гомер. — Мы получили вызов от Гуггенгейма. Это мне по дороге. Я свезу Улисса на велосипеде домой, зайду к Гуггенгейму, потом в «Вина Итаки», потом к Фоли, а оттуда прямо сюда. Обернусь в два счета.
Рассыльный вышел, и Спенглер увидел, как он осторожно сажает брата на раму велосипеда. Вскочив на седло, старший брат завертел педалями и покатил по улице. Когда они выехали из центра города, Улисс изогнулся, чтобы взглянуть на брата. Впервые за сегодняшний день лицо его осветилось знаменитой улыбкой рода Маколеев.
— Гомер! — позвал он.
— Чего тебе?
— Я умею петь, — сказал Улисс.
— Вот и хорошо!
Улисс запел: «Мы споем песню». Потом замолчал и начал снова: «Мы споем песню». Пропев эту фразу, опять остановился и сразу же начал сначала: «Мы споем песню…»
— Это не песня, — сказал Гомер. — Это только кусочек песни. Послушай, а потом подпевай.
Старший брат запел:
Не плачь больше, моя милая, больше не плачь сегодня,
Мы с тобой споем песню в честь нашего старого дома в Кентукки,
В честь далекого старого дома в Кентукки.
— Спой еще раз, — попросил Улисс
— Ладно, — сказал Гомер и снова запел песню, но теперь и младший брат пел вместе с ним, и, когда они пели, Улисс снова увидел товарный поезд и негра, перевесившегося через край платформы, который улыбался и махал ему рукой. Это было одно из самых замечательных приключений, которое пережил Улисс Макалей за все четыре года своей жизни. Он дружески помахал человеку, и тот так же дружески помахал ему в ответ, и не раз, а много раз. Улисс будет помнить это до самой смерти.
Гомер слез с велосипеда перед домом Маколеев и бережно поставил Улисса на землю. Они постояли минутку, прислушиваясь к звукам арфы и пианино, на которых играли их мать и сестра, и к пению их соседки Мэри Арена.
— Ну вот, Улисс, ты дома. Ступай в комнату. Там мама, Бесс и Мэри. А мне надо ехать дальше, работать.
— Ты будешь работать? — спросил Улисс.
— Да. Но вечером я вернусь. Иди домой, Улисс.
Младший брат стал подниматься на крыльцо и не дошел еще до двери, как старший брат уже быстро покатил по улице.
Когда семейство Стид со своими гостями (включая и Томаса Спенглера) сели обедать, в Итаке лил сильный дождь. Надев плащи и галоши, Бесс Маколей и Мэри Арена отправились в телеграфную контору, чтобы отнести Гомеру поесть. Когда они проходили мимо аптеки, молодой человек, стоявший в соседнем подъезде, окинул их взглядом опытного волокиты.
— Эй, красотка, — сказал он Бесс. — Как дела?
Бесс сделала вид, что не слышит, и только прижалась к Мэри. Но навстречу им по улице шли три солдата. Они шли по улице и дурачились, радуясь, что получили отпуск на ночь, что кругом идет весьма достойная, но такая смешная жизнь — разыгрывается ее извечная комедия, а сверху льет веселый, освежающий ливень. Они толкали и ловили друг друга, оглашая улицу безудержным хохотом и выкрикивая прозвища, которые они дали друг другу: Толстяк, Техас и Лошадка. Когда три парня завидели Мэри и Бесс, они замерли в благоговейном молчании. Один за другим они склонились в низком поклоне. Девушкам было приятно, но они не очень хорошо понимали, что им делать, как себя вести.
— Они ведь только солдаты, Бесс, — прошептала Мэри. — И им здесь так одиноко.
— Давай остановимся, — сказала Бесс.
Девушки остановились прямо против трех солдат.
Тот, которого звали Толстяком, выступил вперед, как официальный представитель всей компании — солдатский посланник к девушкам Итаки.
— Дорогие дамы, — сказал он. — Мы, рядовые нашей прославленной демократической армии и ваши покорнейшие слуги, которые сегодня находятся здесь и надеются быть здесь и завтра, от души благодарим вас за ваши прелестные личики, исполненные такого совершенства и в засуху, и в дождь, каковой мы наблюдаем в текущий момент. Разрешите мне представить вам моих товарищей и ваших преданных почитателей. Вот Техас — правда, он не из Техаса, а из штата Нью-Джерси. А это Лошадка — он как раз из Техаса. Моя кличка — Толстяк, я из голодного края. И больше всего одолевает меня голод по обществу прекрасных девушек. Как вы на это смотрите?
— Ну что же, — сказала Бесс. — Мы шли в кино.
— В кино! — трагическим голосом воскликнул Толстяк. — А позволено ли нам, солдатам, которые сегодня здесь, а завтра там, сопровождать вас, девушки, в кино? Сегодня — день, и завтра — день, но завтра мы должны вернуться в казармы, к ужасному, но неизбежному ремеслу войны, к святой задаче уничтожения того смертоносного микроба, который тщится погубить человеческую свободу. Сегодня мы — ваши братья, заброшенные в дальние края и такие одинокие. Хотя нам и положено гордиться своим положением, нам очень тоскливо, ибо Итака — не родная наша земля. Я попал в мундир американского солдата прямо из закоулков свирепого города Чикаго, раскинутого на сладостной земле Иллинойса. Верните меня хоть мысленно в родимый мой штат и город, а братьев моих в родные им места. Будьте снисходительны к нашей униженной просьбе, ибо мы с вами одна семья, одно человечество, но, если бы не война, могли бы так никогда и не встретиться. «Сей миг — дитя благих времен…»
