Элинор Портер - Поллианна вырастает

— А ты… что-нибудь принесла?

— Целую кучу всего… вот, здесь, — и Поллианна похлопала по принесенному с собой бумажному пакету.

— Тогда я, пожалуй, сегодня сам его съем. — Мальчик со вздохом облегчения положил пончик обратно в коробку.

Смысл его слов совершенно ускользнул от Поллианны. Она просто запустила пальцы в свой пакет, и веселый пир начался.

Это был чудесный час. Пожалуй, он был самым чудесным в жизни Поллианны, так как впервые она встретила того, кто мог говорить быстрее и дольше, чем она сама. Этот необычный мальчик располагал неисчерпаемым запасом восхитительных историй о храбрых рыцарях и прекрасных дамах, о турнирах и битвах. И более того, он рассказывал так ярко и живо, что Поллианне казалось, она собственными глазами видит и поразительные подвиги, и рыцарей в латах, и прекрасных дам с распущенными волосами в украшенных драгоценностями платьях, хотя на самом деле она смотрела всего лишь на стайку перепархивающих с места на место птичек и нескольких рыжих белок, резвящихся на большой залитой солнцем поляне.

Дамы из благотворительного комитета были забыты. Даже «игра в радость» не приходила на ум.

Поллианна, с раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами, путешествовала по золотым векам, где проводником ее был влюбленный в рыцарские романы мальчик, пытавшийся — хоть она и не знала об этом — в этот короткий час дружеского общения с родственной душой вознаградить себя за бесчисленные мрачные дни одиночества и тоски.

Лишь когда часы на церкви пробили полдень и Поллианне пришлось поспешить домой, она вспомнила, что даже не знает, как зовут мальчика.

— Знаю только, что не «сэр Джеймс», — вздохнула она, хмурясь от досады. — Но ничего. Спрошу у него завтра.

Наступило «завтра», но Поллианне не удалось увидеть своего нового знакомого. Шел дождь, и она не смогла пойти в парк. И на следующий день тоже было дождливо. Даже на третий день Поллианна не увиделась с ним, так как хотя было тепло и солнечно, а она отправилась в парк раньше обычного и ждала очень долго, он так и не появился. Но на четвертый день он был, наконец, на своем обычном месте, и Поллианна бросилась к нему с радостным возгласом.

— Ах, как я рада, как я рада, что ты здесь! Но где ты был? Вчера я не нашла тебя в парке.

— Пришлось остаться дома. У меня были сильные боли, — объяснил мальчик. Он был очень бледен.

— Боли! И часто болит? — с запинкой пробормотала Поллианна, которая была теперь само сочувствие.

— Да, всегда, — кивнул мальчик, бодро и сухо констатируя факт. — Обычно я могу выносить эту боль и бываю здесь несмотря на нее, но иногда мне слишком уж плохо, как вчера… Тогда не могу…

— Но как ты выносишь это… эту боль… всегда? — почти задохнулась Поллианна.

— Приходится выносить. Нужно принимать вещи такими, какие они есть. Что пользы раздумывать о том, какими они могли бы быть? К тому же, чем сильнее боль сегодня, тем приятнее будет, когда завтра она отступит.

— Я знаю. Это совсем как в иг… — начала было Поллианна, но мальчик перебил ее.

— А на этот раз ты много еды для них принесла? — спросил он встревоженно. — Хорошо, если принесла. Понимаешь, я сегодня совсем ничего не смог им дать. У Джерри утром не было ни цента лишнего, и мы не могли купить орехов, а в коробке не оказалось почти ничего даже и для меня самого.

Поллианна было потрясена.

— Ты хочешь сказать… что тебе самому не хватило еды?

— Точно! — улыбнулся мальчик. — Но это пустяки. Не первый раз… и не последний. Я привык… Смотри-ка! Вот и сэр Ланселот.

Полианна, однако, не могла думать о белках в этот момент.

— И дома больше ничего не было?

— Нет; дома еда никогда не лежит, — засмеялся мальчик. — Мамуся ходит на поденную работу — моет лестницы, стирает… ну, там ее и покормят. Джерри тоже так — перехватит кусок, где удастся, и только утром и вечером ест с нами… если, конечно, найдется что поесть.

Поллианна, казалось, было потрясена еще глубже:

— Но что же вы делаете, когда у вас ничего нет?

— Ходим голодные, разумеется.

— Но я никогда не слышала о людях, которым совсем ничего есть, — с трудом вымолвила Поллианна. — Конечно, и мы с папой были бедные: нам приходилось есть бобы и рыбные тефтели, когда нам хотелось индейки. Но хоть какая-то еда у нас все-таки всегда была. Почему вы не обратитесь к людям — ко всем этим людям, которые живут здесь, во всех этих домах?

— Какой смысл?

— Как какой? Они дадут вам что-нибудь!

Мальчик снова засмеялся; на этот раз смех его прозвучал как-то странно.

— Ошибаешься. Ничего из этого не выйдет. Не слыхал, чтобы кто-то угощал ростбифом и глазированным тортом всякого, кто его об этом попросит. А к тому же, если не побудешь иногда голодным, так не узнаешь, как вкусны могут быть картошка и молоко, да и немного найдешь такого, что можно записать в Веселую Книгу.

— Какую книгу?

Мальчик смущенно засмеялся и покраснел:

— Не важно. Просто я на минуту забыл, что ты не мамуся и не Джерри.

— Но что это за Веселая Книга? Расскажи мне. Пожалуйста! — просила Поллианна. — В ней тоже рыцари, лорды и дамы?

Мальчик отрицательно покачал головой. Искорки смеха погасли в его глазах, ставших вдруг темными и глубокими.

— Нет. А хорошо бы, если бы были… — вздохнул он печально. — Но если… если не можешь даже ходить, то уж тем более не можешь сражаться в битвах и завоевывать трофеи, и прекрасная дама не вручит тебе меч перед поединком, и не получишь из рук ее награду за победу. — Глаза его вдруг засверкали. Он вскинул голову, словно услышав призывный звук горна. Затем так же неожиданно огонь в его глазах угас, он вернулся к прежней апатии. — И делать ничего не можешь, — подытожил он устало, немного помолчав. — Можешь только сидеть и думать, а тогда в голову приходят страшные мысли. Мне , во всяком случае, приходят. Я хотел бы ходить в школу и учиться, и узнать гораздо больше того, чему мамуся может меня научить. И об этом я думаю… Я хотел бы бегать и играть в мяч с другими мальчишками. И об этом я думаю… Я хотел бы продавать газеты вместе с Джерри. И об этом я думаю… И я не хотел бы вечно быть для кого-то обузой. И об этом я тоже думаю…

— Я понимаю… о, я понимаю, — прошептала Поллианна; глаза ее увлажнились. — Ведь я тоже одно время не могла ходить.

— Вот как? Ну, тогда ты действительно кое-что можешь понять. Но ты опять ходишь, а я — нет. — Мальчик вздохнул; глаза его стали еще печальнее.

— Но ты так и не рассказал мне о Веселой Книге, — помолчав, напомнила Поллианна.

Мальчик передвинулся в кресле и смущенно улыбнулся:

— Ну в общем-то ничего особенного, разве только для меня… Тебе это будет не очень интересно. Я начал ее год назад. В тот день я чувствовал себя особенно плохо. Все, казалось, было не так, как надо. Сначала я просто думал и хандрил, а потом взял одну из отцовских книжек и попробовал читать. И первое, что мне попалось, были стихи; я выучил их потом наизусть, так что могу прочесть. Там были среди прочих такие строчки:

Ну, тут я здорово разозлился. Я думал, вот посадить бы того, кто это написал, на мое место и посмотреть, какие такие «радости» он нашел бы в моих «листьях». Я был в таком негодовании, что решил: я докажу, что он. болтает, сам не зная о чем. И тогда я начал выискивать их — эти радости — в моих «листьях». Я взял старую записную книжку, которую подарил мне Джерри, и сказал себе, что буду их туда заносить. Все, в чем окажется хоть что-нибудь, что мне понравится, буду записывать в эту книжку. Тогда будет видно, сколько у меня в жизни «радостей».

— Да-да! — увлеченно воскликнула Поллианна, когда мальчик сделал паузу, чтобы перевести дыхание.

— Ну, я, конечно, не рассчитывал, что их будет много, но — поверишь ли? — оказалось, их целая куча. Почти во всем было что-нибудь такое, что мне хоть чуточку нравилось, так что приходилось записывать. Прежде всего сама книжка… то, что она у меня есть и я могу все в нее записывать. Потом кто-то подарил мне цветок в горшке, а Джерри нашел в подземке мировую книжку… Да и выискивать эти радости было очень интересно — иногда я находил их в самых неожиданных местах. Ну, а потом однажды эта книжка попала к Джерри, и он догадался, что это такое, и дал ей тогда это название — Веселая Книга. Ну… вот и все.

— Все… все! — воскликнула Поллианна; то восторг, то изумление отражались на ее пылающем лице. — Да это же игра в радость ! Ты играешь в нее и не знаешь об этом… только ты играешь гораздо, гораздо лучше, чем я! Я… боюсь, я совсем не смогла бы играть, если бы мне не хватало еды… и если бы я знала, что никогда не смогу ходить, — заключила она прерывающимся голосом.