и закричала так же звонко, как Хироси:
— Доброе утро!
— Доброе утро! Сколько же вы спали!
— А который час?
— Двенадцать.
— Обманщик! Ещё не так поздно. Сейчас около десяти.
— Удивительно, как вы в такую погоду можете спать!
— Как раз в такую погоду и спится.
— Во-первых, это невежливо по отношению к гостю.
— Ничего, он свой человек.
— Поскорее умывайтесь и спускайтесь к нам. Я привёз вам подарок.
Таканацу стоял под сливами и, подняв голову, смотрел на неё. В тени деревьев она не могла разглядеть его лица.
— Так это и есть новая собака?
— Да, такие собаки в Шанхае сейчас в большой моде.
— Изумительная! Мама, эта собака как раз чтобы ты с ней гуляла.
— Почему?
— На Западе все дамы держат таких собак. Когда они ведут такую собаку на поводке, то выглядят ещё красивее.
— И даже я буду казаться красавицей?
— Конечно. Ручаюсь.
— Но собака слишком изящна. Рядом с ней я буду казаться ещё толще.
— Тогда собака подумает: «Рядом с ней я кажусь ещё изящнее».
— Я вам это припомню.
— Ха-ха-ха, — рассмеялся вместе с ними Хироси.
Во дворе росло несколько слив, оставшихся с тех пор, как здесь был крестьянский двор. Деревья цвели одно за другим, с начала февраля и до середины марта. Сейчас они уже осыпались, но ещё там и сям сверкали белые цветы. Собак привязали к деревьям на таком расстоянии, чтобы они не грызлись. Казалось, что и Пиони, и Линди устали лаять и, припав к земле в позе сфинкса, лишь злобно смотрели друг на друга.
Сквозь переплетённые ветви было видно, что муж сидит на веранде флигеля, построенного в западном стиле. Перед ним стояла чашка чёрного чая, и, растянувшись в шезлонге, он перелистывал большую европейскую книгу. Таканацу, в накинутой на ночное платье накидке из чесучи осима, [43] в трикотажных кальсонах, доходивших до самых пят, без носков, вынес во двор стулья.
— Не отвязывайте их. Я сейчас спущусь.
Мисако, быстро приняв ванну, вышла на веранду.
— Вы уже позавтракали?
— Позавтракал. Ждал-ждал, но вы никак не просыпались.
Держа чашку в одной руке, муж прихлёбывал чай и не поднимал глаз от книги, которая была у него на коленях.
— Сударыня, ванна готова, — объявил Таканацу. — Хозяйка дома совсем о гостях не заботится, но прислуга ради меня с утра натопила. И с вашего позволения я уже принял ванну, так что вам придётся после меня…
— Я уже приняла ванну. Но не знала, что это после вас.
— Вы недолго там пробыли.
— Я ведь ничем не рискую, господин Таканацу?
— В каком смысле?
— Не заражусь китайской болезнью?
— Шутите. Вам следует опасаться вашего супруга.
— Если я болен, то это всё местные болезни, они не такие опасные, как твои, — вставил Канамэ.
— Мама! Мама! — раздался голос Хироси. — Посмотри на Линди!
— Ты сегодня из-за него меня разбудил. С утра пораньше начал вопить с Таканацу-сан.
— Я ведь бизнесмен. В Шанхае я встаю в пять утра. И прежде чем ехать в бюро, галопом от Северной Сычуаньской дороги до Речной бухты.
— Вы по-прежнему ездите верхом?
— Да. Как бы ни было холодно, если я не проедусь на лошади, у меня плохое настроение.
Канамэ не хотелось покидать освещённую солнцем террасу, и он сказал стоящим в тени слив Таканацу и Хироси:
— Вы не подведёте собаку сюда?
— Хироси, отведи Линди к папе.
— Линди!
Ветви слив неожиданно с шелестом закачались, и Пиони хрипло зарычала.
— Сидеть, Пиони, сидеть! Дядюшка, Пиони мне мешает, придержите её…
— Нельзя, Пиони! Она прыгает… нельзя!
Собака старалась лизнуть Мисако в щёку, и та, как была в садовых гэта, быстро поднялась на террасу.
— Ты мне надоела. Зачем вы привели сюда Пиони?
— Но, мама, она подняла такой шум. Что было делать?
— Собаки ужасно ревнивы…
Сидя на корточках у лестницы рядом с Линди, Таканацу гладил шею собаки.
— Что вы делаете? У него нет клещей?
— Нет. Но погладьте его здесь. Удивительно!
— Что же здесь удивительного?
— У него шея совсем как у человека.
Таканацу пощупал собственное горло и стал снова гладить собаку.
— Мисако-сан, пощупайте, я не обманываю.
— И я хочу пощупать, — сказал Хироси, прежде матери садясь на корточки. — Правда. Мама, дай мне пощупать твою шею!
— Это ещё что такое, Хироси! Разве можно сравнивать маму с собакой?
— Почему же нет? Если бы кожа его матери была такая же гладкая, вот было бы замечательно!
— Но, Таканацу-сан, посмотрите у меня…
— Да-да… Но пощупайте у собаки. Ну, как? Не поразительно ли?
— Да, поразительно! Вы правы. А можно мне потрогать вашу?
— Ну-ка, ну-ка… — Канамэ спустился с веранды и подошёл к ним. — Действительно. Как странно! Совсем как шея человека.
— Не правда ли? Я сделал важное открытие?
— У него шерсть короткая и гладкая, как атлас. Вовсе не кажется, что это шерсть.
— А толщина шеи такая же, как у людей.
Мисако соединила пальцы рук в кольцо и, измеряя, сравнивала свою шею и шею собаки.
— Нет, у него толще. Но у него шея длинная и хрупкая, поэтому кажется тонкой.
— Такого же размера, как моя, — сказал Таканацу. — Размер воротника тридцать семь.
— Когда Таканацу-сан уедет, нам останется только гладить шею собаки.
Хироси, опять сев на корточки возле собаки, говорил ей:
— Дядюшка, дядюшка!
— Ха-ха-ха! Ты теперь будешь звать его не Линди, а Дядюшка? А, Хироси?
— Так и буду, папа. Дядюшка, дядюшка!
— Таканацу-сан, если бы вы подарили собаку кому-то другому, тот бы очень радовался.
— Что вы хотите сказать?
— Не понимаете? Но я-то хорошо знаю. Разве нет никого, кому было бы приятно гладить эту шею?
— Может быть, ты ошибся адресом, приведя Линди к нам?
— Стыда у вас нет! Здесь же ребёнок, а вы говорите такое! Вот он и вырастет…
— Папа, а вчера, когда мы везли Линди из Кобэ, один человек, увидя его, сказал… — начал Хироси, меняя тему разговора.
— И что же он сказал?
— Мы шли со слугой по берегу, за нами пошёл какой-то пьяный. Он с удивлением смотрел на Линди, а потом сказал: «Ну и собака, совсем как морской угорь!»
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
— А если подумать, действительно морской угорь, — сказал Таканацу. — Линди, теперь ты будешь Угорь!
— Благодаря угрю Таканацу вышел из положения, — вполголоса вставил Канамэ.
— В одном Пиони и Линди похожи — у них длинные морды.
— У колли и борзых и морда, и туловище в общем одинаковы. Только у колли шерсть длинная, а у борзых короткая. Коротко объясняю тем, кто не разбирается в собаках.
— А шея?
— О шее говорить не будем. Моё открытие не было слишком приятным.
— Когда две
