Столовая была уютная, ярко освещенная комната с высоким потолком; сервировка не оставляла желать лучшего. Обед был скромный: два супа, три рыбных блюда, три жарких, три легких блюда, безукоризненные вина, еще с полдесятка различных блюд, затем сладкое.
Но все было превосходно!
И если вдуматься и принять в расчет вкусы и наклонности гостей, для них этот обед был действительно «лучшим в мире»! Обед в ином роде показался бы причудой, тщеславной выходкой, шокировал бы. Он был бы, возможно, сочтен чем-то ателланским, навел бы на мысль о некоем неприличии, об оргии… и г-жа Лекастелье удалилась бы из-за стола. Не тот ли обед лучший в мире, который вполне отвечает вкусам гостей?
Персенуа торжествовал. Гости горячо поздравляли его.
Внезапно после кофея мэтр Лекастелье, на которого все смотрели с искренним сожалением, поднялся, холодный и суровый, и среди гробового молчании раздельно произнес следующие слова:
— В будущем году я дам лучший обед.
Затем он отвесил поклон и ушел вместе с женой.
Мэтр Персенуа встал. Нго вид, исполненный достоинства, охладил неописуемое волнение гостей и умерил шум, поднятый ими после ухода четы Лекастелье.
Со всех сторон неслись удивленные возгласы:
— Но как он сможет в будущем году дать лучший обед, если обед мэтра Персенуа — лучший в мире?
— Бессмысленная затея!
— Весьма сомнительная!..
— Неслыханная!
— Небывалая!
— Смехотворная!!!
— Ребяческая…
— Недостойная здравомыслящего человека!
— Зависть помутила ему ум… Или, быть может, старость?
Смеялись много и долго. Распространитель филлоксеры, который во время обеда увивался за г-жой Лекастелье, был неистощим в остротах:
— Ха-ха-ха! Вот уж действительно! Лучший обед! А как ему это удастся? Нет, вы скажите, как ему это удастся? Вот уж одолжил!
Он был неистощим.
Мэтр Персенуа хохотал до слез.
Этим забавным происшествием завершился вечер. Превознося до небес амфитриона, гости, взяв друг дружку под руки, беспорядочной толпой вышли из дому. Предшествуемые слугами, которые несли фонари, они до изнеможения смеялись над нелепым, более того, самонадеянным, не выдерживающим критики намерением дать «обед лучший, чем лучший в мире обед».
Веселые, причудливо озаренные, они прошли сквозь толпу, которая стояла у входа в ожидании новостей.
Потом все разошлись по домам.
У мэтра Лекастелье сделалось сильнейшее несварение желудка. Боялись за его жизнь. Персенуа, «не хотевший смерти грешника» и к тому же рассчитывавший еще насладиться в будущем году фиаско, которое, несомненно, ожидало его коллегу, ежедневно посылал справляться о самочувствии достопочтенного нотариуса. Бюллетень о состоянии его здоровья печатался в департаментской газетке, ибо неосторожное пари занимало всех: везде только и разговору было, что об обеде. Стоило участникам пиршества где-нибудь встретиться, как они начинали шептаться. Дело было серьезное, очень серьезное: на карте стояла честь городка.
Весь год мэтр Лекастелье уклонялся от объяснений. Приглашения он разослал за неделю до назначенного дня. Через два часа после утреннего обхода почтальона в городке поднялся необычайный переполох. Во имя справедливости супрефект счел своим долгом подать пример прочим и незамедлительно принял слабительное.
Наступил знаменательный вечер, и все сердца забились сильнее. Как и в прошлом году, приглашенные будто бы случайно встретились на бульваре. Еще издали их появление вызвало восторженные клики толпы.
И по-прежнему закатное небо заливало багрянцем ряды могучих деревьев, великолепных буков, являвшихся безраздельной собственностью мэтра Персенуа.
Приглашенные снова полюбовались этим зрелищем. Потом они вошли в дом четы Лекастелье и наконец переступили порог столовой. Поздоровавшись с хозяевами и усевшись, они строгим взором пробежали меню и с негодующим изумлением обнаружили, что обед точно ТАКОЙ ЖЕ!
Уж не смеются ли над ними? При этой мысли супрефект нахмурился и сделал про себя соответствующие выводы.
Гости потупились, ибо, отличаясь изысканной учтивостью и тактом — этими достоинствами, присущими провинциалам, — они не хотели показать амфитриону и его жене, как глубоко они их сейчас презирают.
Персенуа не считал даже нужным скрывать свое торжество: победа казалась ему обеспеченной. И тут гости развернули салфетки.
О чудо! Каждый нашел на своей тарелке — что бы вы думали? — так сказать жетон, двадцатифранковую монету.
Мгновенно, словно добрая фея взмахнула палочкой, — фьють! — и все «желтенькие» исчезли с поистине волшебной быстротой.
Один лишь Распространитель филлоксеры, занятый сочинением мадригала, заметил золотой на своей тарелке значительно позже других гостей. Произошла некоторая заминка. С видом растерянным и смущенным, по- детски улыбаясь, он прошептал соседке несвязные слова, прозвучавшие как маленькая серенада:
— До чего же я рассеян!.. Какая оплошность!.. Чуть было не уронил… Проклятый карман… А меж тем только благодаря ему во Франции распространилась… Вечно все теряю из-за своей неосторожности… суну случайно деньги в жилетный карман… потом какое-нибудь неловкое движение — когда развертываю салфетку, например… и дзинь! — прости- прощай!
Г-жа Лекастелье многозначительно улыбнулась.
— Рассеянность великих людей, — сказала она.
— В ней повинны прекрасные глаза, — галантно ответил знаменитый ученый и с нарочитой небрежностью снова засунул в жилетный карман соблазнительную монету, которую чуть было не потерял.
Женщины умеют ценить деликатность чувств, и г-жа Лекастелье, отдавая должное намерениям Распространителя филлоксеры, была так любезна, что даже несколько раз покраснела, когда ученый что-то нашептывал ей на ухо.
— Будет вам, опасный вы человек! — повторяла она.
Персенуа, этот простофиля, не заметил ничего и ничего не получил. Он в эту минуту болтал, как сорока, и, глядя в потолок, сам себя слушал.
Обед прошел оживленно, на редкость оживленно. Разговор вращался вокруг политики европейских держав; супрефекту приходилось даже время от времени молча взглядывать на трех влиятельных особ, и те, давно уже постигшие все тайны дипломатии, каждый раз сворачивали беседу с опасного пути залпом каламбуров, ослеплявших, точно фейерверк. Всеобщий восторг достиг апогея, когда подали миндальный торт, который, как и в прошлом году, был точным изображением городка Д***.
Часам к девяти вечера гости, деликатно размешивая сахар в кофее, повернулись друг к другу. Брови у всех были приподняты, в глазах застыло туманное выражение, присущее людям, которые собираются после званого обеда высказать о нем свое мнение.
— Обед как будто точно такой же?
— Да, такой же.
Потом, после вздоха, молчание и напряженное раздумье.
— Совершенно такой же.
— И все же была ведь какая-то разница?
— Да, какая-то была.
— Ну, словом, он лучше.
— Да, как это удивительно! Такой же… и все-таки лучше.
— Непонятная вещь!
Но чем же он был лучше? Все напрасно ломали себе головы.
Порой им казалось, что они вот-вот поймут причину этого неясного, однако общего у всех ощущения различия, но своенравная мысль тут же ускользала, как Галатея, не желающая, чтобы ее увидели.
Потом они расстались, надеясь, что на досуге им удастся решить этот вопрос.
С тех пор городок Д*** находится во власти мучительной неуверенности. Словно над ним навис какой-то рок!.. Никто не может проникнуть в тайну, по сей день окружающую победоносное пиршество мэтра Лекастелье.
Несколько дней спустя мэтр Персенуа, погруженный в эти размышления, поскользнулся у себя на лестнице и разбился насмерть. Лекастелье горько его оплакивал.
И сейчас еще, долгими зимними вечерами, собравшись в супрефекту- ре или в податной конторе, обитатели городка Д*** беседуют, обсуждают, раздумывают, строят предположения, но вечная загадка так и остается неразгаданной. У них прямо руки опускаются!.. Иногда они уже совсем находят ответ, получают его с точностью до сто шестьдесят восьмого десятичного знака, но тут икс уравнения снова исчезает в бесконечности, теряясь меж двух утверждений, ставящих в тупик человеческий Разум и все же составляющих в нашей подлунной Символ непререкаемых предпочтений Общественного мнения:
ТОЧНО ТАКОЙ ЖЕ… И ВСЕ-ТАКИ ЛУЧШЕ!
