Джеймс Блэр со своими блокнотами все же застрял в Риме. Ему удалось откопать целые залежи еще не исследованных материалов. Для достижения горизонтов такой любознательности не хватило бы и десятка жизней.
– Ну, подумайте сами, – говаривал он, – чтобы подступиться к историческим тайнам, окружающим жизнь Святого Франциска Ассизского, необходимо потратить около десяти лет на овладение критическим аппаратом. Примерно столько же требуется, чтобы освоиться с римской системой дорог – с соляными путями, с зерновыми, – Господи, это же целая проблема, как питалась Римская республика!
Сегодня он прикидывал, не написать ли ему восемь или, пожалуй, десять книг на французском и на немецком, посвященных Кристине Шведской56 и ее жизни в Риме; завтра принимался изучать шведский язык и чуть ли не сундуками читать дневники и записки; затем, узнав о ней больше любого из ныне живущих людей, он переходил к ее отцу и месяцами пропадал в библиотеках, чтобы освоиться с политическим и военным гением Густава Адольфа. Так и шла жизнь… переплеты… переплеты… каталоги… сноски. Можно ведь изучать святых и ни разу не задуматься о вере. Можно все узнать о Микеланджело, не прочувствовав как следует ни одного из его творений. Джеймс проводил недели, зачарованно вникая в личности близких к Цезарю женщин, но затащить его на обед во дворец Барберини было почти невозможно. Современники представлялись Блэру банальными, что не мешало ему обманываться велеречивыми словесами историков, не умеющих передать реальность (по понятиям Блэра – банальность) своих героев. Настоящее облекало мир вуалью второсортности: вглядеться в любое лицо, сколь угодно прекрасное, значило для него – увидеть поры и мешки под глазами. Красота сохранялась лишь в лицах прошлого.
Суть же дела сводилась к тому, что еще в раннем возрасте Блэр испытал страх перед жизнью (однажды в минуту прозрения, смешанного с горестным отчаянием, княгиня воскликнула: «Да что же за дура такая была его мать?»), страх, который с тех пор всегда направлял обуревавшие его приливы энергии в сторону книг. Временами ученость Блэра смахивала на панический ужас, он вел себя так, словно боялся, что подняв глаза от страницы, увидит, как целый мир или его доля в этом мире разваливаются, обращаясь в руины. Бесконечная погоня за фактами (не приносившая плодов ни в виде опубликованного труда, ни в виде внутреннего эстетического наслаждения) вызывалась потребностью не столько сделать что-либо, сколько убежать от чего-то. Один человек находит избавление, погружаясь в мечты, другой – погружаясь в факты.
В итоге его охватила подлинная отрешенность от всего земного, которая вместе с его молодостью, ученостью и несколько рассеянной вежливостью особенно привлекала к нему пожилых женщин. И мисс Грие, и мадам Агоропулос с материнским упоением окружали Блэра заботами, только вздыхая от досады на его упрямое нежелание почаще видеться с ними. Мне же он напоминал льва, что глядит, не мигая и никого, в сущности, не видя, на обступившую клетку толпу – люди гримасничают, в восторге размахивают парасолями, между тем как зверь считает ниже своего достоинства принять даже бисквит от столь вульгарных дарителей.
Ко времени, с которого начинается история княгини, Блэр погрузился в попытки установить истинное местоположение древних городов Италии. Он вчитывался в средневековые описания Кампаньи и по названиям местностей, по высохшим руслам рек и растрескавшимся старинным картинам прослеживал точный ход давно не используемых дорог, находил места, на которых стояли покинутые города. Он изучал растения, прежде произраставшие в Италии, животных, обитавших в ней, и был совершенно счастлив. От случая к случаю он кое-что записывал, но по большей части предпочитал отыскать истину и забыть о ней.
Когда в его комнате становилось холодно, он безмятежно перебирался ко мне, заваливая столы переплетенными в кожу фолиантами, расставляя вдоль стен картины и устилая полы картами. Он до того ослепил историческими сопоставлениями одного из библиотекарей «Колледжио Романо», что тот даровал ему редкостное право уносить нужные материалы домой.
Как-то раз ко мне заглянула княгиня д'Эсполи. Оттима впустила ее, и княгиня наткнулась на Джеймса Блэра, ползавшего на коленях от города к городу по какой-то пожелтелой, украшенной коронами карте. Без пиджака, всклокоченный, с серыми от пыли ладонями. Он никогда прежде не видел княгиню и неодобрительно отнесся к ее наряду. Не желая ввязываться в разговор, он стоял, угрюмый и статный, украдкой косясь на разложенные по полу карты. Сказал, что меня нет. Могу и не вернуться до… Хорошо, передаст, если не забудет.
Аликс против такого поведения не возражала. Она даже попросила чаю.
Оттима как раз начинала обдумывать обед. Пока готовился чай, Аликс поинтересовалась, что это за карты. Следует отметить, что княгиня в гораздо большей степени способна была исполниться энтузиазма по поводу древних городов, чем большинство из нескольких сотен знакомых ей женщин, однако вступать на подобный путь в обществе Джеймса Блэра, не имея докторской степени по археологии, отнюдь не следовало. Он произнес перед моей гостьей речь, холодную, надменную, с длинными цитатами из Ливия и Вергилия. Он безжалостно проволок ее вверх и вниз по всем семи холмам, окуная в каждое русло непостоянного Тибра и вытаскивая наружу. Когда я, наконец, вернулся, она сидела, с немного насмешливым выражением глядя на Блэра поверх чашки. Она и вообразить не могла, что такие мужчины существуют. Блэр на протяжении всей сцены вел себя в точности как избалованный семилетний мальчишка, которому помешали играть в индейцев. Трудно сказать, что именно больше всего увлекло княгиню, вероятно как раз этот устойчивый отпечаток забалованного эгоизма. Хотя отчасти, пожалуй, какую-то роль сыграл и холодный душ, которым Блэр окатил незванную гостью, – ее, чьим обществом наслаждались приятнейшие люди Европы, никогда не вступавшую в чей бы то ни было дом без того, чтобы вызвать бурю благожелательности, никогда не приходившую слишком рано и не уходившую слишком поздно, – ныне внезапно вкусившую роскошь вызванного ее приходом негодования.
Стоило мне появиться, как Блэр откланялся, поспешно и неловко.
– Но он же очарователен! Просто очарователен! – воскликнула она. – Кто это?
Я коротко рассказал княгине о его происхождении, успехах в различных университетах и ученых привычках.
– Поразительный человек. Скажите, он cо всеми так робок – такой boudeur57? Может быть, я чем-то рассердила его? Что я могла такого сказать, Сэмюэль?
Я поспешил успокоить ее.
– Он со всеми таков. И большинству людей только больше от этого нравится. В особенности пожилым женщинам. Скажем, мисс Грие и мадам Агоропулос обожают его, хотя он отвечает им единственно тем, что сидит в их гостиных, стараясь придумать причину, не позволяющую ему остаться к обеду.
– Ну, я не так уж стара, а все-таки он мне понравился. Но какой грубиян! Я его чуть не ударила. И посмотрел на меня всего один раз. Ему трудно придется в жизни, Сэмюэль, если он не научится вести себя полюбезней. Неужели нет никого, кто ему нравится, нет? кроме вас?
– Есть, он помолвлен с одной девушкой, живущей в Соединенных Штатах.
– Брюнетка, блондинка?
– Не знаю.
– Попомните мои слова, он будет очень несчастен, если не научится обходительности. Но право же! какой ум, какие суждения! И как приятно видеть такую безыскусность, не правда ли, такую простоту. Он живет здесь, у вас?
– Нет, он лишь приходит сюда с книгами, если в его комнате становится слишком холодно.
– Он беден?
– Да.
– Беден!
– Не то чтобы совсем. Когда он и в самом деле проживается до последнего, он почти всегда сразу находит работу. Ему по душе бедность.
– И живет совсем один?
– О да. Что да, то да.
– И беден.
Это заставило ее на миг изумленно задуматься, однако она тут же воскликнула:
– Но вы знаете, это неправильно. Долг общества… то есть, общество должно гордиться возможностью встать на защиту таких людей. Следовало бы просто назначать какого-нибудь одаренного человека для присмотра за ними.
– Но княгиня, Джеймс Блэр превыше всего ценит независимость. Он не захочет, чтобы за ним присматривали.
– Значит, нужно присматривать за ними вопреки их желаниям. Послушайте, приведите его как-нибудь ко мне, к чаю. Я уверена, что в библиотеке мужа отыщется много старинных карт Кампаньи. У нас есть донесения бейлифов о семье Эсполи, датированные еще шестнадцатым веком. Это сможет его соблазнить?
Удивляясь самой себе, княгиня попыталась перевести разговор на другие темы, но вскоре вернулась к похвалам тому, что она называла целеустремленностью Блэра; она подразумевала его самодостаточность, ибо когда мы влюбляемся в человека, понимание его слабостей уходит куда-то в глубину нашего сознания, а возникающие у нас идеальные представления о нем являются не столько преувеличением его достоинств, сколько «рациональным» истолкованием его недостатков.
