— Да, иногда случается. Умэко весело рассмеялась.
— И старшего брата ни капельки не уважаете.
— Брата? Нет, брата я уважаю, и даже очень.
— Неправда. Надо быть до конца откровенным, раз уж мы завели такой разговор.
— Ну, может быть, в каких-то вопросах я не согласен с ним.
— В этом всё и дело. Вся наша семья ничего для вас не значит.
— Виноват, грешен.
— Зачем оправдываться, если, по-вашему, иного отношения мы и не заслуживаем?
— Оставим это, пожалуй. Вы что-то нынче очень уж суровы.
— Может быть. Но это не опасно. До ссоры дело не дойдёт. Мне только интересно знать, как это вы, такой великий человек, снизошли до того, чтобы просить у меня взаймы? Право же, смешно! Вы можете сердиться, полагая, что я так говорю, пользуясь вашим затруднительным положением. Но в этом случае вы будете неправы. Я просто хотела сказать, что, когда нет денег, даже такая персона, как вы, идёт на поклон к ничем не примечательной женщине вроде меня.
— Совершенно справедливо. Вот я и обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой.
— Вы никак не хотите отнестись серьёзно к моим словам.
— Отчего же? Я вполне серьёзен.
— Ну что ж, возможно, это один из ваших многочисленных талантов — к серьёзным вещам относиться несерьёзно. Но что вы станете делать, если никто не даст вам денег, каким образом выручите ваших приятелей? В подобных случаях даже самый замечательный человек оказывается бессильным, как нищий рикша. «Следует отдать должное невестке, доводы её бесспорны», — с удивлением подумал Дайскэ. Ведь он и сам почувствовал собственную беспомощность, как только дело коснулось денег.
— В данном случае я, пожалуй, ничем не отличаюсь от рикши. Поэтому и обратился к вам за помощью.
— Несносный вы человек! Будь вы рикшей, я, возможно, выручила бы вас, но вы личность незаурядная, так что доставайте деньги, где хотите. Мало того что сами живёте на иждивении отца и брата, так ещё для других просите!
Умэко была права, но Дайскэ отмахнулся от этой очевидной истины и лишь представил себе, как дружно противостоят ему невестка, отец и брат. Пора, видно, перемениться и стать таким, как все. Не зря он опасался, что невестка ему откажет. Но всё это были праздные размышления. Взяться за работу — об этом Дайскэ и не думал, поскольку не придавал случившемуся сколько-нибудь серьёзного значения.
Он прекрасно понимал Умэко, которая решила воспользоваться случаем, чтобы на него повлиять. И чем больше он это чувствовал, тем равнодушнее становился. Разговор снова коснулся женитьбы. Отец дважды за короткое время докучал ему разглагольствованиями о невесте, но, проникнутый насквозь чувством долга, как его привыкли понимать в старину, на сей раз оказался менее суровым. Женись на ней, говорил отец. Как прекрасно породниться с человеком, которому обязан жизнью, и хоть немного отблагодарить за добро. Рассуждения отца казались Дайскэ лишёнными какого бы то ни было здравого смысла. Что в этом прекрасного и при чём тут благодарность? Против невесты, однако, Дайскэ ничего не имел и потому не вступал с отцом в пререкания. Зачем? Можно и жениться. В последние два-три года Дайскэ ничего не принимал всерьёз, в том числе и женитьбу. С дочерью Сагавы он знаком не был, только видел её на фотографии. Но и этого, казалось ему, вполне достаточно. Девушка была хороша собой, и он не собирался артачиться. Просто он никак не решался сказать: «Хорошо, женюсь».
Такую нерешительность отец считал проявлением тупости. Невестка же усматривала в этом определённую странность характера Дайскэ, потому что считала брак важнейшей жизненной проблемой, от решения которой зависело всё остальное.
— Ведь и вам, я думаю, вовсе не хочется всю жизнь прожить в одиночестве. Так решились бы наконец и перестали капризничать. — В голосе Умэко прозвучали нотки досады.
Однако Дайскэ до сих пор не знал, что лучше: то ли весь век прожить одному, то ли обзавестись содержанкой, то ли вступить в связь с гейшей. Холостяк по натуре, он не имел ни малейшей склонности к женитьбе по трём причинам: его чувственное восприятие было многогранно, все силы ума он тратил на преодоление иллюзий относительно современного японского общества и, наконец, не испытывая нужды в деньгах, мог общаться с определённого сорта женщинами. Но над всем этим Дайскэ не считал нужным задумываться. Женитьба его нисколько не интересовала, и он предоставил всё естественному ходу вещей. Жениться лишь потому, что это необходимо, не только неразумно, но и пошло.
Дайскэ, разумеется, не собирался эту свою философию излагать невестке. И лишь когда она его вынуждала, спрашивал: «Неужто и в самом деле я должен непременно жениться?» Этот вполне искренний вопрос повергал невестку в такое изумление, что она воспринимала его чуть ли не как насмешку. В тот вечер, исчерпав все доводы, которые она обычно приводила, Умэко сказала:
— Странно! Послушать вас, вы как будто не против женитьбы, а жениться всё же не хотите. Может быть, вы влюблены? Тогда скажите: кто она?
Из всех, кого прочили Дайскэ в невесты, он ни одну не смог бы назвать любимой. И вдруг в памяти всплыл образ Митиё. Дайскэ чуть не сказал: «Вот для кого я просил у вас деньги», — но не хватило духу, и, глядя на невестку, он лишь натянуто улыбался.
Так ни с чем Дайскэ и вернулся домой. Был уже поздний вечер. Он едва успел на последний трамвай. Ушёл, не повидавшись ни с отцом, ни с братом, — их ещё не было. Правда, пока он сидел, невестку дважды звали к телефону, но возвращалась она со спокойным видом, а он ни о чём не спрашивал.
В тот вечер небо было цвета земли, в любой момент мог хлынуть дождь. На трамвайной остановке не было ни души. Вдалеке показался огонёк. Блуждая в темноте, он всё приближался, и, глядя на него, Дайскэ с особой остротой ощутил одиночество и тоску. В трамвае тоже никого не было, если не считать кондуктора и вагоновожатого в чёрной униформе. Прислушиваясь к лязгу и грохоту трамвая, вглядываясь в темноту за окном, Дайскэ сидел в ярко освещённом вагоне, и ему казалось, что этому путешествию не будет конца.
Он вышел на Кагурадзака, тихую улочку, стиснутую с обеих сторон двухэтажными домами, которые постепенно смыкались, образуя тупик. Дойдя до половины улицы, он вдруг услышал гул и звон. «Наверно, ветер шумит по крышам», — подумал Дайскэ, остановился, посмотрел на темневшие карнизы, потом на небо и ощутил безотчётный страх. Двери, сёдзи, стёкла всё дребезжало и гремело громче и громче. «Это землетрясение», — мелькнула мысль, ноги отказывались идти, словно оцепенели. Сейчас рухнут дома и погребут под собой улицу. Неожиданно в доме справа со стуком распахнулась калитка, из неё выскочил мужчина с ребёнком на руках, громко крича:
— Землетрясение, землетрясение!..
Это подействовало на Дайскэ успокаивающе.
Дома Кадоно и служанка оживлённо беседовали о землетрясении. Наверняка не пережили того, что он. Забравшись в постель, Дайскэ стал придумывать, как бы всё же раздобыть для Митиё денег. Потом начал строить догадки насчёт таинственной занятости отца и брата. Последней его мыслью была мысль о женитьбе, с которой он решил тянуть как можно дольше. После этого Дайскэ уснул.
На следующий день в газетах появилось сенсационное сообщение о сахарной компании «Нитто». Один из её директоров дал из денег компании взятку нескольким депутатам парламента. Кадоно прокомментировал это как обычно, заявив, что событие из ряда вон выходящее, поскольку директор и депутаты парламента арестованы. Дайскэ этому событию не придавал особого значения, хотя с каждым днём возрастало число людей, привлечённых по делу «Нитто». Его расценивали в обществе, как крупный скандал, затеянный, по определению некоторых газет, в угоду Англии. Речь шла о том, что английский посол потерял на акциях «Нитто» и выразил недовольство. Чтобы загладить неловкость, японские власти прибегли к вышеупомянутым мерам.
Незадолго до дела «Нитто», спустя полгода после выплаты двенадцатипроцентных дивидендов, пароходная компания «Тоёкисэн» сообщила о дефиците в восемьсот тысяч иен. Дайскэ хорошо это помнил. И ещё он помнил, что в тот раз, комментируя отчёт компании, газеты называли его не заслуживающим доверия.
Дайскэ ничего не знал о фирме, с которой были связаны отец и брат, но не считал их святыми и был уверен, что когда-нибудь они непременно попадут в историю, а при тщательной проверке могут даже угодить в тюрьму. Может быть, он несколько преувеличивал, но, уж во всяком случае, не мог поверить в то, что они нажили своё состояние честно, собственной головой и собственными руками. В первые годы Мэйдзи правительство в качестве поощрения предоставляло землю тем, кто переселялся в Иокогаму. На этом многие изрядно разбогатели. Но далеко не всем послало небо такой дар. Тогда люди вроде его отца и брата, думал Дайскэ, решили сами добыть небесный дар, не стесняясь ни в способах, ни в средствах.
