Если в своем загородном доме в полночь, когда все разбредались по спальням, г-жа д'Омаль, проходя по вестибюлю, замечала, что ярко светит луна и на улице тепло, она брала под руку того из молодых людей, который в этот вечер казался ей наиболее занимательным, и уходила с ним гулять по парку. Глупцу, который навязывался сопровождать ее, она без церемонии предлагала направиться в противоположную сторону. Но если тому, кто гулял с ней, не удавалось ее развлечь, то на следующий день она с ним уже не разговаривала. Правда, когда рядом с вами идет женщина такого блестящего ума, заключенного в такой взбалмошной головке, не быть пресным по сравнению с нею весьма трудно.
Это-то и принесло успех Октаву. Люди, которые, прежде чем что-нибудь сделать, всегда думают о правилах приличия и образцах поведения, не могли оценить привлекательных свойств Октава. Зато они пришлись по вкусу восхитительнейшей из парижанок, вечно гнавшейся за новой выдумкой, которая помогла бы ей интересно провести вечер. Октав всюду сопровождал г-жу д'Омаль, между прочим, и в Итальянскую оперу.
На последних представлениях с участием г-жи Паста[47], когда мода собрала в театр весь Париж, Октав позволил себе так громко разговаривать с молодой графиней, что ужасно мешал певцам. Его замечания забавляли г-жу д'Омаль, и она была в восторге от полнейшей непринужденности, с которой он умел быть дерзким.
Сам Октав отлично понимал, каким дурным вкусом отдает его поведение, но к этому времени он уже научился довольно ловко выпутываться из самых глупых положений. Позволяя себе какую-нибудь нелепую выходку, он невольно думал и о совершаемой им дерзости и о том, каким разумным могло бы быть его поведение. От такой внутренней раздвоенности в глазах молодого человек зажигался огонь, восхищавший графиню. Октаву нравилось намекать всем и каждому, что он без ума от г-жи д'Омаль, а самой графине, молодой и прелестной женщине, с которой он проводил целые дни, не говорить ни слова, хотя бы отдаленно напоминавшего признание в любви.
Госпожа де Маливер, удивленная поведением сына, стала иногда бывать в салонах, где, сопровождая г-жу д'Омаль, появлялся и он. Однажды, уходя от г-жи де Бонниве, г-жа де Маливер попросила маркизу уступить ей Арманс на весь следующий день.
— Мне нужно разобрать множество всяких бумаг, и я не справлюсь без зорких глаз милой Арманс.
К одиннадцати часам утра, еще до завтрака, г-жа де Маливер, как было условлено, послала карету за Арманс. Они позавтракали вдвоем. Когда горничная выходила из комнаты, ее госпожа сказала:
— Помните, меня ни для кого нет дома, даже для Октава и господина де Маливера.
Из предосторожности она собственноручно заперла дверь своей передней на ключ.
Удобно расположившись в кресле и усадив на низеньком стуле возле себя Арманс, г-жа де Маливер произнесла:
— Дитя мое, мне нужно поговорить с тобой о деле, для меня давно уже решенном. У тебя всего лишь сто луидоров ренты — это единственное, что могут сказать мне противники моего страстного желания видеть тебя женой Октава.
С этими словами она крепко обняла девушку. За всю свою жизнь бедная Арманс не испытала большего счастья. Слезы радости хлынули из ее глаз.
Estavas, linda Ignez, posta em socego.
De teus annos colhendo doce fruto
Naquelle engano da alma ledo e cego
Que a fortuna, naô deixa durar multo.
«Os Lusiadas», cant. III.[48]
— Но, дорогая мама, — сказала Арманс, когда после долгого молчания обе они обрели какую-то способность здраво рассуждать, — Октав ни разу не говорил, что привязан ко мне так, как, думается, должен быть привязан муж к своей жене.
— Мне трудно встать с кресла, — возразила г-жа де Маливер, — иначе я подвела бы тебя к зеркалу, показала бы тебе твои глаза и спросила, станешь ли ты отрицать, что уверена в сердце Октава. Я в нем уверена, а ведь я всего лишь его мать. Впрочем, я отлично знаю, что у моего сына есть недостатки, и даю тебе на размышление целую неделю.
Не знаю, славянская ли кровь, или длительные невзгоды развили в Арманс способность мгновенно постигать все последствия внезапной жизненной перемены, знаю только, что она всегда одинаково ясно видела эти последствия, касались ли они ее собственной судьбы, или судьбы чужого ей человека. Именно силе характера, а также уму девушка была обязана тем, что г-жа де Бонниве ежедневно поверяла ей свои тайные замыслы и вместе с тем журила ее. Маркиза охотно советовалась с Арманс по самым щекотливым вопросам, но нередко при этом добавляла: «Такой ум не сулит молодой девушке ничего хорошего».
Когда прошли первые минуты радости и глубокой признательности, Арманс решила, что ей не следует рассказывать г-же де Маливер о вымышленном женихе, в существование которого она заставила поверить Октава. «Или госпожа де Маливер еще ни о чем не говорила со своим сыном, или же он скрыл от нее препятствие, мешающее исполнению ее плана», — подумала она. Второе предположение сильно омрачило ее душу.
Ей хотелось бы думать, что Октав ее не любит. Она ежедневно убеждала себя в этом, стараясь таким образом оправдать в собственных глазах нежные заботы которыми она дружески окружала кузена. А вместе с тем это внезапное и решительное доказательство его равнодушия легло на ее сердце такой тяжестью, что она на время словно онемела.
Арманс дорого заплатила бы в эту минуту за возможность выплакаться на свободе. «Если госпожа де Маливер заметит хоть одну мою слезинку, — говорила себе девушка, — она будет вправе сделать неопровержимые выводы. Ей так по сердцу этот брак, что она, пожалуй, способна рассказать Октаву о моих слезах, как о доказательстве того, что я отвечаю на его мнимую любовь». Под конец разговора Арманс погрузилась в глубокую задумчивость, которая, однако, ничуть не удивила г-жу де Маливер.
Они вместе отправились к маркизе де Бонниве. В гостиной они застали Октава, но хотя в тот день Арманс еще не видела его, встреча с ним не разогнала ее тоски. Она едва отвечала ему: у нее не было сил для разговоров. Ее задумчивость, так же как и холодность к нему, не ускользнули от Октава. Он грустно сказал ей:
— Сегодня у вас нет времени вспомнить, что я ваш друг.
Вместо ответа Арманс пристально посмотрела на него, и взгляд ее принял то серьезное, сосредоточенное выражение, за которое ей не раз доставалось от г-жи де Бонниве.
Слова Октава пронзили ей сердце: значит, он ничего не знал о замысле г-жи де Маливер, вернее, относился к нему с полным безразличием и искал только дружбы! Когда гости разъехались, когда г-жа де Бонниве обсудила с ней все свои разнообразные проекты и Арманс смогла наконец запереться у себя в комнатке, ею овладела безысходная скорбь. Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной, никогда жизнь не причиняла ей таких страданий. Как горько упрекала она себя за чтение романов, порою навевавших на нее несбыточные мечты! В такие минуты она осмеливалась думать: «Если бы я родилась богатой и Октав мог избрать меня подругой жизни, то, насколько я его знаю, он был бы со мной счастливее, чем с любой другой женщиной на свете».
Теперь она дорогой ценой расплачивалась за эти опасные иллюзии. Ее печаль не рассеялась и в следующие дни: стоило ей немного замечтаться, как мечты сменялись глубоким отвращением к жизни. На свое несчастье Арманс слишком хорошо понимала все, что с ней произошло: обстоятельства, препятствующие браку, на который она никогда не осмелилась бы согласиться, вдруг исчезли, но сердце Октава ей не принадлежало.
Г-жа де Маливер, заметившая зарождающуюся любовь Октава к Арманс, была очень обеспокоена его подчеркнутым вниманием к блистательной графине Д'Омаль. Однако стоило ей посмотреть на сына и на графиню, когда они были вместе, как она поняла, что молодой человек по странности своего характера навязал себе эти отношения совершенно сознательно. Г-жа Де Маливер знала, что, спроси она Октава, он ответил бы ей правду, но она избегала даже самых косвенных вопросов, считая, что не имеет на них права. Высоко ценя чувство собственного достоинства у представительниц своего пола, она хотела сперва поговорить с Арманс и лишь потом вызвать на откровенный разговор Октава, страстно влюбленного, по ее убеждению, в кузину.
Поделившись своим заветным желанием с м-ль Зоиловой, г-жа де Маливер стала целые дни проводить в гостиной г-жи де Бонниве Ей казалось, что между Арманс и ее сыном происходит что-то странное. Она видела глубокое уныние Арманс. «Неужели, — думала г-жа де Маливер, — Октав, который ее боготворит и столько времени проводит с нею, ни разу не объяснился ей в любви?»
Наступил день, когда м-ль Зоилова должна была дать окончательный ответ. Рано утром г-жа де Маливер послала за ней карету; слуге велено было передать Арманс записку с просьбой приехать на часок. Когда молодая девушка вошла к г-же де Маливер, у нее был такой вид, словно она перенесла тяжелую болезнь. Прийти пешком у нее не хватило бы сил. Как только они остались вдвоем, Арманс сказала с той невыразимой кротостью, которую рождает решимость отчаяния:
