– Ладно, ладно, – прервал он его наконец. – Думай, что угодно, я со своей стороны не верю, что эти проблемы можно разрешить. Слишком они тяжелые, большие, сложные.
– Они будут решены, Венцель! Несмотря ни на что! – ответил Михаэль убежденно и страстно.
Венцель с удивлением поглядел на него. Потом усмехнулся.
– Не ты ли собираешься решить эти вопросы? – спросил он, прищурившись.
– Да, я! – крикнул Михаэль, в свою очередь чувствуя прилив гнева. – Я, Михаэль Шелленберг, твой брат!
Венцель откинулся в кресле, словно опять собираясь разразиться своим громким, саркастическим смехом, задевавшим Михаэля. Но он этого не сделал. Помолчав немного, он поднял рюмку и сказал:
– Ну, ладно, Михаэль, за твое здоровье! Как знать, может быть, это и не так безнадежно: пожалуй, ты и в самом деле решишь эти проблемы. Потому что в тебе есть нечто… нужное для таких вещей! У тебя еще есть способность верить. У меня этой способности нет давно.
Рука его дрожала, когда он подносил рюмку ко рту.
В этот миг к столу с поклоном подошел директор ресторана узнать, довольны ли господа сервировкой и едой.
Михаэль воспользовался перерывом, чтобы исполнить данное Лизе обещание.
– Я обещал позвонить в одно место, – сказал он, поднявшись, – прости меня, я сейчас…
Когда Михаэль вернулся, Венцель сидел, откинувшись в кресле, с сигарой во рту, и смотрел на него насмешливо, но добродушно.
– Ну, что она говорит? – спросил он, и его серые глаза поблескивали.
Михаэль покраснел.
– Лиза кланяется тебе, – ответил он, и просит тебя позвонить ей.
– Придется ей немного подождать. – Брови у Венцеля дрогнули. – У нее ведь есть время.
Михаэль положил руку на плечо брату и сказал тише:
– И она просит тебя возвратиться к ней. Она страдает, Венцель! Что же в конце концов произошло между вами?
У Венцеля загорелись глаза. Его лицо омрачилось.
– Никогда, никогда я к ней не вернусь, – сказал он с горечью в голосе. Он порывисто отхлебнул кофе. – Теперь я начну тебе рассказывать, Михаэль, – продолжал он. – Мы давно не видались, и за это время многое произошло, многое. Я объясню тебе, как это все случилось. Долго, слишком долго мы не беседовали.
– Это не моя вина, Венцель, ты знаешь сам.
– Итак, слушай. Я должен начать с того, что ничего не имею против Лизы, слышишь? Я ценю ее, я уважаю ее. У меня даже сохранилось к ней немного любви. Порою я даже скучаю по ней… и по детям… Тем не менее, я не вернусь к ней никогда, никогда! И знаешь ли почему, Михаэль? Я скажу тебе откровенно: потому что она стоит мне поперек пути.
– Как это понять? – спросил Михаэль. – Поперек пути? Лиза?
– Ну, кажется, я выразился ясно, – продолжал Венцель с нотою враждебности в голосе. – Она мне преграждает дорогу! Разве этим не все сказано? У меня, видишь ли, тоже есть свои планы, братец, как и у тебя. Планы мои. правда, совсем иного свойства, совсем иного. И в осуществлении этих планов Лиза стоит мне поперек пути. Вот и все! Впрочем, – поправился он, – об этих планах ты узнаешь в дальнейшем. Ты ведь беседовал с Лизой. Что она говорила тебе обо мне?
Михаэль вкратце рассказал о своем визите. При этом он избегал смотреть на брата. Но глаза Венцеля были испытующе прикованы к нему.
– Ну? И ты ни о чем не умалчиваешь? Не упрекала ли она меня? Не говорила ли опять об этой истории с Раухэйзеном? Вот ты и покраснел! Не намекала ли кроме того, что я поступил некорректно и даже немного… скажем… скажем прямо: немного бесчестно?
– Не в этой форме, совсем не в этой, Венцель.
Венцель горько рассмеялся.
– Вот видишь! Казалось бы, она должна меня знать и должна меня – ведь это было бы естественно – защищать, если бы что-нибудь действительно произошло. Никому и в голову не приходило, что я мог совершить у Раухэйзена какой-нибудь некорректный поступок. Распространять такие слухи начала Лиза. Что-нибудь, мол, там, наверное, произошло! И вот ты слышал, до чего она, наконец, дошла. В конце концов она стала всем своим знакомым рассказывать, что я мошенник.
– Я заклинаю тебя, Венцель! – перебил его Михаэль.
Венцель поднял свою большую руку и отклонил голову в сторону.
– Ну, да все равно, это не существенно. Пусть говорит, что хочет. Пусть люди думают, что хотят. Какое мне дело до них? Я к этому совершенно безразличен. По мне, пусть даже думают, что я ограбил кассу Раухэйзена. Я до того дошел, что не придаю больше цены суждениям своих ближних.
Михаэль молчал. «Какая горечь! – думал он. – Что могло случиться с Венцелем?»
– Как видишь, история с Лизой проста, – продолжал тот, совладав со своим возбуждением. – Она мне мешает. Этим объясняется все Она не нужна мне. Она мне скучна. Я не создан для супружеской жизни, и ты тоже, как мне кажется. Ты знаешь, я Лизу в свое время похитил. Но чего бы я теперь не дал за возможность возвратить ее моей теще!
– Это гадко с твоей стороны! – воскликнул Михаэль с негодованием.
– Гадко? Может быть. Но это правда, а я решил говорить с тобой прямодушно и откровенно. Выслушай меня, а потом суди. Но дальше! Я работал у Раухэйзена с раннего утра до поздней ночи. Иначе говоря, вставал очень рано и возвращался без сил домой. Лиза имеет обыкновение долго валяться в постели и спать после обеда. При таких условиях не мудрено чувствовать себя вечером свежей и бодрой. По вечерам мы уходили. Она таскала меня к своим скучным, высокомерным родственникам, в театры, на концерты. Для всего этого нужны силы и, прежде всего, деньги. Деньги я доставал, и они таяли в руках у Лизы. Ты знаешь, она певица. У нее очень приятный голос, и ты знаешь также, что один «знаменитый преподаватель пения» предсказал ей, что она станет примадонною миланской «Скалы». Желаю ей успеха. У каждого из нас, мужчин, есть свое призвание, и мы с ним не очень-то носимся. Но когда у женщин есть к чему-нибудь призвание, оно становится центром, вокруг которого вращается хозяйство, дети, все. Разумеется, ей надо было выступать публично. Она дала два концерта и, как-никак, имела некоторый успех. За концерты заплатить пришлось мне. Я заплатил агентам, аккомпаниатору, за залу, за букеты, словом – за все. Платье для концертов стоило половину моего месячного оклада. И вдобавок эти волнения! За неделю до концерта она больна. За два часа до концерта она совершенно охрипла. Агент вне себя. И, наконец, она стоит, сияя, на эстраде. Пусть она прокладывает себе дорогу к «Скале», но пусть делает это одна и не сводит меня с ума своим призванием! Позволь дать тебе совет, Михаэль. Если тебе суждено когда-нибудь жениться, то не женись на женщине с призванием, а особенно – на певице. Да и вообще не женись, если это возможно, потому что ты женишься не только на женщине, но и на всей ее родне, на ее привычках, недостатках, пороках, на всем.
«Лиза никогда не имела дурных намерений, я совсем не склонен ее осуждать, но таково уж было ее воспитание и таковы были ее взгляды, что мало-помалу она начала связывать меня по рукам и ногам. Не пугайся, Михаэль, это не были цепи, звон которых можно услышать на большом расстоянии. Это были тонкие веревочки. Я дернулся – и освободился. Существуют, видишь ли, люди, не переносящие даже ниточки на мизинце, и я принадлежу к ним. Понимаешь ты меня теперь, братец?
Михаэль долго молчал.
– Мне кажется, – заговорил он, наконец, – что какой-нибудь исход все же можно было бы найти. Не забудь, у тебя ведь дети.
Венцель покачал головой.
– Я не сентиментален. Порою я скучаю по обоим малышам. Но это проходит. Дети – это тоже путы, а я решил сбросить с себя все путы. Я уже вижу, что мое объяснение тебя не удовлетворяет. Ты все еще не понял, что при таких условиях невозможно идти к цели, требующей от человека напряжения всех сил.
Михаэль вопросительно взглянул на брата.
– Что это за цель, о которой ты все время говоришь?
– Ты и это узнаешь. Но закажем-ка еще одну бутылочку. Эй, кельнер!
Новая бутылка была поставлена на лед. Венцель откусил кончик сигары и медленно раскурил ее. Потом положил свою руку на руку Михаэля.
– Чтобы ты все понял, Михаэль, я должен рассказать тебе про мою историю с Раухэйзеном.
«Ты знаешь, как я попал к Раухэйзену. Я тебе, кажется, уже рассказывал об этом. Единственный сын Раухэйзена, Отто… У него есть еще дочь Эстер, ныне леди Уэсзерли, недавно вышедшая замуж за этого английского судовладельца… Так вот, этот Отто Раухэйзен провел со мной больше года в одном блиндаже на Западном фронте. Он пал и умер у меня на руках. Старик Раухэйзен пожелал узнать подробности, и, так как он был одним из столпов Германии, меня послали к нему с докладом. Этой сцены я тебе описывать не буду, может быть, как-нибудь в другой раз. Мне неприятно об этом говорить, Словом, Раухэйзен сказал мне на прощание, что во всякое время готов к моим услугам, если он мне когда-нибудь понадобится. «Вы были опорой моему единственному сыну в его смертный час, – сказал он. – Я вам навеки обязан».
