– Отец моего двоюродного брата занимает влиятельное положение в лесном ведомстве, – вставил Макентин.
– Вы мне уже говорили об этом, – перебил его Венцель. – Итак Раухэйзен цели не достиг?
– Нет, по-видимому, он предложил слишком мало.
Венцель насмешливо улыбнулся.
– Раухэйзен всегда предлагает слишком мало. Я знаю его. Вы, кажется, говорили, что лес доходит до Одера? – Он достал из кармана записную книжку и принялся делать в ней заметки. – Пятьсот гектаров, сказали вы?
– Главная трудность, Шелленберг, – сказал Макентин немного скрипучим голосом, – главная трудность, по-моему, заключается в следующем: лесное ведомство готово продать участок лишь в том случае, если он будет обращен на цели, имеющие, так сказать, в виду общественное благо, благо всей провинции.
– Я понимаю, Макентин, – ответил Венцель с легкой улыбкой. – Когда вы уезжаете обратно, господин фон Штольпе?
– Завтра.
– Поезжайте завтра со своим кузеном, Макентин, И поглядите на этот лес.
– Отлично. – Макентин поклонился.
– Посмотрите, пригодна ли местность для промышленных предприятий, а затем постучитесь к влиятельным господам. Скажите им, – опять на губах у Венцеля появилась легкая улыбка, – скажите им, что мы намерены создать в этой местности ряд крупных предприятий, которые должны оживить деловую жизнь всей провинции. Если обнаружится желание принять в деле участие, то с нашей стороны, конечно, возражений не встретится.
– Очень хорошо, превосходно.
– Пообещайте еще, пожалуй, что мы построим в этой местности азотный завод, который будет снабжать азотистыми веществами весь восток. Напишите подробную записку, чтобы мы могли выступить с совершенно готовыми предложениями. Впоследствии мы ведь все равно будем делать, что захотим. А что до платежей, то предложите срок от трех до шести месяцев.
– Отлично, – ответил Макентин.
– А вы, господин фон Штольпе, – обратился Венцель к молодому человеку с румяными щечками и посмотрел ему в глаза ясным, твердым взглядом; его лицо в этот миг казалось почти жестоким, – сколько вы требуете комиссии в случае, если дело состоится?
Молодой человек покраснел до ушей. Венцель громко рассмеялся.
– Сразу видно, что вы провинциал. Это чисто деловой вопрос.
Тут вмешался Макентин.
– Мой двоюродный брат, разумеется, не требует никаких комиссионных, милый Шелленберг, – сказал он. – Зато он был бы счастлив, если бы мог получить место здесь, в Берлине.
– Ладно. Напишите договор, Макентин. Нет, нет, господин Штольпе, устные обещания можно забыть. Мир шатается в наше время.
Оба господина поднялись. – Я с вами сегодня еще поговорю, Макентин. Может быть, и ночью. И еще одно… на минутку… еще одна мысль была у меня… еще одна, – рассеянно повторял Венцель, блуждая взглядом по зале кафе. Его последние слова прозвучали совсем неуверенно, словно он вдруг лишился памяти. Что-то смутило его, хотя он и не мог бы сказать, что именно. Эти лица склонившиеся над столами, были ему знакомы почти все. Уже два года мелькали перед ним эти лица. Люди эти сидели в правлениях концернов, банков, кинематографических предприятий, вскакивали со своими портфелями в автомобили, вечно носились с одного заседания на другое, никогда не имели времени, работали до ночи, а потом разряжали свою нервную энергию в каком-нибудь игорном клубе. На лице у многих ясно читалось, что пяти, шести часов сна им уже было мало. Сухой воздух парового отопления и сигарный дым в залах заседаний губили их.
Да, все эти лица и фигуры были знакомы ему, каждое их движение, походка. И вдруг среди них выплыла фигура совсем иного склада, уравновешенного, спокойного склада, и фигура эта, неясно проступавшая между беспокойными лицами и суетившимися кельнерами, совершенно загадочным образом настолько заняла все его внимание, что у него стал заплетаться язык. Над этими нервными физиономиями, которые он два года видел вокруг себя, внезапно возник совсем другой образ: образ спокойствия и сдержанности, лицо с необыкновенной странной и тонкой усмешкой. В самом деле, это был его брат.
– Мой брат! – тихо воскликнул Венцель и встал в радостном испуге.
Михаэль в это мгновение заметил его и с веселой улыбкой направился к нему.
– Вот ты, наконец! – обрадованно крикнул он и пожал Венцелю руку.
– Мой брат Михаэль, господа, – представил его собеседникам Венцель, и его темное лицо от волнения еще больше потемнело. – Я вам рассказывал про него, Макентин. В свое время он взлетел на воздух вместе с Логанским азотным заводом, но так как он – Шелленберг, то особого урона при этом не понес. Он – один из первых светочей науки в нашей стране.
– Как же, знаю, знаю, – проскрипел Макентин, кланяясь с некоторой угловатостью. – Я много слыхал о вас от вашего брата.
– Вот видишь! – рассмеялся Венцель.
– И говорил он о вас с таким увлечением, какое редко наблюдаешь у братьев. Очень рад познакомиться с вами, доктор Шелленберг.
– Как ты попал сюда? – спросил Венцель, когда оба господина откланялись. Казалось, теперь только уяснил он себе странность этой встречи.
– Я был у Лизы, хотел тебя повидать.
Лицо у Венцеля сразу омрачилось.
– А, – сказал он, – понимаю.
С первого же взгляда Михаэль заметил в Венцеле какую-то перемену. Раньше по лицу у Венцеля всегда скользила добродушная, насмешливая улыбка. Улыбка эта исчезла. Лицо было замкнуто, взгляд холоден. И если на этом лице и появлялась иногда усмешка, то не легкая, добродушная, ироническая, как бывало, а беглая, рассеянная, внезапно застывавшая.
– Ты сегодня не занят, Михаэль? Вот и прекрасно! Послушай, мы давно не видались, мы превосходно проведем вместе вечер и будем рассказывать друг другу целые романы. Пойдем-ка, я поведу тебя в замечательный кабачок. Повар сл›жил раньше в России при великокняжеском дворе.
С пугливой нежностью обнял он Михаэля, выходя с ним из кафе.
Венцеля, по-видимому, несказанно обрадовала неожиданная встреча с братом. По пути он еще крепче обнимал Михаэля. Его замкнутое лицо смягчилось, глаза блестели.
– Мы как следует отпразднуем свидание, братишка! – воскликнул он, когда они заняли места в углу небольшого, роскошного ресторана. – Какая это для меня приятная неожиданность! На красивейшую женщину Берлина не променял бы я тебя. Эй, кельнер, где вы там пропадаете? Разве не видите, какого я высокого гостя привел?
Кельнер отвесил Михаэлю поклон. Потом замер с блокнотом в руке в услужливой позе, выражавшей почтение к крупным чаевым. За искусно разубранной буфетной стойкой красовался главный повар в высоком белом колпаке.
– Получены свежие одерские раки, господин капитан.
– Пожалуйста, Венцель, что-нибудь поскромнее, я привык к очень простой еде, – заметил Михаэль.
– Ты будешь есть то, чем я тебя угощу, и не пожалеешь об этом. Раки, говорите вы? – Венцель сбросил монокль, который вставил в глаз для изучения меню, и взглянул на Михаэля. – Ты слышал? Веришь ты в приметы? Только что с теми двумя дураками, с которыми я познакомил тебя в кафе, я говорил об Одере по совершенно особому поводу. Ну, ладно, друг мой, дайте нам одерских раков.
– Полдюжины?
Венцель так рассмеялся, что его крупные зубы блеснули.
– За кого вы нас принимаете? Разумеется, дюжину! Сваренных в соусе! И к ним бутылку старого хереса, того, что только для завсегдатаев. Надо тебе знать, Михаэль, что это заведение скупило винный погреб одного обанкротившегося бывшего министра. Роскошь! Эти люди были все-таки знатоками, надо им отдать справедливость. Итак, начнем с раков – согласен?
– Согласен. Я, впрочем, много лет уже не ел раков.
– Тем вкуснее они тебе будут. Но теперь дальше. Вы можете пока заказать раков, – обратился он к кельнеру, и тот, поклонившись, исчез. – Теперь слушай дальше, – продолжал Венцель. – У них тут готовят консоме с головками спаржи. Объедение! Ладно, принято! А затем, посмотри-ка, Михаэль, тут форели, ручьевые форели, как ты к ним относишься?
– Много ли ты еще собираешься заказывать? – спросил Михаэль.
– Еще? – Венцель рассмеялся. – Да ведь это только начало. Теперь пойдут тяжелые калибры. Все предыдущее было только беглым ружейным огнем, чтобы раздразнить неприятеля. Запишите, кельнер! Пулярка с разными салатами, телячье квисо с шампиньонами. Михаэль, не возражать! Затем персики Мельба и потом сыр. Далее пустите вскачь эскадрон ликеров. В заключение – кофе. Но вы ведь знаете мой вкус: такое крепкое, чтобы мертвого поднять на ноги! Шампанское поставили на лед? Ну, вот и ладно.
Венцель непринужденно откинулся на спинку кресла.
– Ты, вероятно, ведешь очень простой образ жизни в Шперлингсгофе, Михаэль?
– Я живу, как крестьянин.
– Превосходный у тебя вид! Загорел ты, как хлеб, только что вынутый из печи! Прекрасная это вещь – жить по-крестьянски, – продолжал Венцель с легким вздохом. – Впрочем, неподолгу. Иначе это становится скучно, ах, как скучно! Для меня, во всяком случае, это уже не жизнь – по крайней мере в настоящее время. Мне нужны суета, шум, разнообразие… А вот и раки! И xepec! Полюбуйся-ка: реликвия, а не вино! А теперь, Михаэль, давай-ка примемся безмятежно ублажать утробу. Расскажи, как тебе живется. Расскажи мне о Шперлингсгофе и своих планах! Ты, наверное, все еще носишься с своими старыми идеями, я ведь знаю тебя.
