не было меж ними согласия и не любили они друг друга…
- Как кошка с собакой жили,- подхватил Гиргилевич и махнул рукой.
Мандатарий поморщился, явно недовольный, что его прервали.
- Люди,- продолжал он,- легко объясняли их взаимную антипатию. Миколай и Зыгмунт родились от разных матерей. Первый был уродлив, как обезьяна, и угрюмый, дикий, несдержанный, упрямый, злой, как черт; другой, красивый, как девушка, всех располагал к себе веселым нравом, мягкостью, учтивостью. Этот был избалован материнской заботой, любил хорошее общество, любил развлечения, а тот целыми днями просиживал около безумного отца, который не узнавал его, и прислушивался к отцовским неистовым крикам. О науках Миколай даже слышать не хотел, только с большим трудом усвоил самые необходимые знания. А когда вошел в лета, целыми днями как бешеный гонял на лошади, стрелял куда ни попадя, а в товарищи выбрал себе двух парубков, своих однолеток, самых сильных и плечистых хлопцев во всем имении и ни на минуту не отпускал их от себя. Покойная вдова старосты слова не смела сказать строптивому пасынку, дерзость его не имела границ, и в любую минуту он мог решиться на самую дикую выходку.
- Фью, фью, фью! - снова прервал его Гиргилевич.- Чего он только в молодости не вытворял! Чудеса, да и все тут.
- Когда староста умер, вдова его с паном Зыгмунтом тотчас переехали в Оркизов, а Миколай принял жвировское имение. Раньше от имени своего сумасшедшего мужа всем управляла супруга, а теперь хозяйство попало в руки ее пасынка, еще более безумного, чем был отец. Ох и панику вызвало это известие!
- Должен признаться,- подхватил Гиргилевич,- я сам колебался - то ли поскорее уносить ноги, то ли попытать счастья с сумасшедшим.
- С чего же начал новый хозяин? - спросил заинтригованный Катилина.
- С самых удивительных сумасбродств, ни дать ни взять староста Канёвский. Прежде всего он сжег в одну ночь восемь деревень в своем имении.
- Что сжег? - воскликнул Дамазий, вскакивая с кушетки.
- Не понравилось, как стоят дома, вот так-то, - ответил Гиргилевич кратко и вразумительно.
- Он созвал всех жителей этих восьми деревень и объявил им: «К утру освободить хаты, сараи, хлева, ибо я подожгу вас со всех четырех сторон». Оробевшие крестьяне тайком написали прошение в полицейскую управу, но на всякий случай очистили дворы под метелку. На следующую ночь над околицей встало кровавое зарево, все восемь деревень сгорели дотла. Тогда Жвирский согнал туда шестнадцать громад и давай застраивать сожженные села на прусский манер, в симметричном порядке. Новые хаты должны были стоять двумя рядами вдоль большака на расстоянии пяти сажен одна от другой. И прежде чем из полицейской управы приехала комиссия, все деревни были отстроены, а пан Миколай обдумывал новое безумство.
- Неплохое начало,- пробормотал пришелец.
- Да кто ж перечислит и упомнит все его выходки и чудачества,- продолжал судья.- Как вобьет себе что в голову, так и должно быть, хоть тресни. Никакая сила земная не могла переломить его железного упрямства, его яростной непреклонности в самом пустячном решении. Раз уж он брался за что-либо, то не отступал, хоть режь его на куски.
- А если б кто из его подданных или управляющих посмел воспротивиться панской воле… упаси боже, вот так-то,- вставил Гиргилевич.
- Два головореза, не отступавшие от него ни на шаг, исполняли обязанности палачей, и если б он им сына господня приказал снять с креста, они бы не колебались ни минуты. Всыпать кому-либо пятьдесят палок за малейшую провинность было для него чуть ли не забавой.
- И все это сходило ему с рук? - спросил Катилина.
- Иные были времена, ваша милость,- жалобно вздохнул мандатарий,- да никто и подумать не смел жаловаться. Жвирский был столь же мстителен и упрям, как вспыльчив и горяч, и каждый знал, что он без колебания готов пойти на все, невзирая ни на какие следствия и последствия.
- Однако, по правде говоря,- вмешался опять Гиргилевич,- крестьяне, хоть и боялись его неслыханно, но и любили, как мало какого помещика.
- Любили? - удивился Катилина.
- Безо всякого сомнения,- подтвердил судья.- Миколай Жвирский требовал, чтобы каждый из его подданных слепо ему повиновался и тотчас исполнял его приказы, но зато он и заботился о судьбе каждого, как никто другой. Заплатить подати за всю громаду, выдать сотню-другую корцев жита перед новинами, полностью возместить ущерб, нанесенный погорельцу или обворованному, было для него таким же обычным делом, как назначить сто палок за малейшую провинность или неосторожный поступок.
- Удивительный человек! - буркнул гость.
- Вот и посудите, легко ли было должностному лицу исполнять при нем свои обязанности,- продолжал мандатарий не без гордости,- если он в одно и то же время мужика истязал и мужику покровительствовал, а мы должны были во всем ему угождать и слепо повиноваться каждому его распоряжению.
- Ну а с братом и мачехой он виделся? - спросил Катилина.
- Никогда. Брат не однажды делал шаги к примирению, но все его попытки разбивались о непреодолимое упорство, несокрушимое ожесточение пана Миколая. Пан Зыгмунт получил графский титул, на что имел полное право, ибо в роду его было трое воевод и пять каштелянов, пан же Миколай даже слышать об этом на захотел.
- Диковинный характер,- снова пробормотал Катилина.
- Да будет вам известно, что наш помещик терпеть не мог москалей и, где мог, открыто выражал свою неприязнь. Когда кто-либо из его крестьян, вернувшись домой из солдатчины, начинал вставлять в свою речь чужестранные слова, он получал в знак приветствия такую порку, что слова эти мигом у него выветривались из головы.
- И все это сходило ему с рук? - еще раз спросил Катилина.
- А как же,- с гордостью возразил мандатарий,- моя голова да помещичьи денежки отводили всякую опасность.
- На таких помощников можно положиться без опаски,- подхватил с улыбкой актуарий, желая, очевидно, этим шутливым комплиментом польстить принципалу.
Мандатарий усмехнулся, довольный.
- Да уж должен отдать себе справедливость,- сказал он с многозначительным
