Глава четырнадцатая
24 ноября 1933 года
Шварценау, Австрия
Я затянулась сигаретой и стала смотреть с балкона, как дым смешивается с паром от моего дыхания, ясно видном в холодном ночном воздухе. По-кошачьи вытянув шею, выгнула спину в тщетной попытке снять напряжение. В эти выходные мы принимали своих обычных гостей — политических деятелей и не самых важных особ королевской крови — в Шварценау, нашем замке эпохи Ренессанса с зубчатыми башнями, с часовней, отделанной мрамором, украшенной лепниной и фресками, с двенадцатью спальнями, бальным залом и рвом с водой. День, который я провела с гостями, катаясь верхом и устраивая пикник у нашего собственного озера неподалеку от замка, выдался не по сезону жарким, и ночная прохлада принесла облегчение. Но, хоть жара и спала, я чувствовала, что задыхаюсь от этих бесконечных обедов и светских бесед — может быть, виной тому были приторно-любезные гости Фрица, — и наконец, не выдержав, извинилась и вышла.
Медовый месяц закончился на следующий день после того, как мы прибыли на виллу Фегенберг. В то утро началась моя новая жизнь — жизнь фрау Мандль. Даже если бы я заранее как следует постаралась представить себе повседневную жизнь жены самого богатого человека в Австрии, это была бы напрасная трата времени. Мне бы ни за что не догадаться, что те слова, которые Фриц сказал мне за ужином в день нашего приезда, были сказаны абсолютно серьезно. Он и впрямь рассчитывал, что каждый день и час я буду лишь готовить себя к приему гостей, холить и приумножать свою красоту. Теперь я была диковинной птицей, которую выпускают из золотой клетки только для того, чтобы показать гостям, а потом вновь запирают.
Управление домашним хозяйством и организация званых вечеров — то, что обычно выпадает на долю жены, — были для меня запретной территорией. Фриц сам распоряжался и домашними делами, и нашей светской жизнью, во всех мелочах, от приказов слугам до выбора меню и расписания приемов. Он считал, что покупкой платьев для наших многочисленных светских мероприятий и уходом за своей внешностью я вполне в состоянии занять себя на весь день. И я проводила эти дни в полном одиночестве, если не считать встреч с портнихой и походов в салон красоты в сопровождении моего личного водителя Шмидта, который возил меня повсюду в роллс-ройсе «Фантом» — запоздалом свадебном подарке Фрица. Общение с немногочисленными друзьями из театра и школьными подругами не приветствовалось, а то и прямо запрещалось. Правда, мне было позволено бывать у родителей. До вечера, помимо семьи, компанию мне могли составить только книги и пианино, и черно-белые клавиши, к которым я до сих пор старалась прикасаться пореже — слишком уж они напоминали о маме, — сделались моими друзьями. Восхищение Фрица моей силой и независимостью, к которому я привыкла за недолгие дни наших свиданий, испарилось. Теперь он неизменно требовал полного повиновения, подчинения своим суровым правилам и всегда готов был отчитать и покарать меня, стоило мне только хоть немного от них отступить. Время от времени мы с Фрицем проводили выходные вдвоем на вилле Фегенберг, и там я хоть изредка, на короткий миг снова видела в нем того человека, за которого, как мне казалось, и вышла замуж. После обеда мы катались верхом по горным тропам, устраивали пикники на цветущих лугах, Фриц оставлял свой вечно недовольный тон, и я вновь становилась той энергичной, уверенной в себе женщиной, за которой он когда-то ухаживал. Эти часы придавали мне сил и дарили надежду на лучшее будущее.
Своим многочисленным деловым и личным знакомым Фриц говорил, что я «купаюсь в роскоши и не знаю забот», и, глядя со стороны, с ним, вероятно, трудно было не согласиться. В конце концов, мы с ним жили на три огромных дома, богато обставленных, в каждом полный штат прислуги, и я целыми днями только и делала, что швырялась деньгами. Но, по какой-то иронии судьбы, моя жизнь стала отражением моей последней роли, — вероятно, самой последней в жизни, — роли императрицы Елизаветы. Не того раннего, романтического периода ее истории, который я представляла на сцене, а более поздних лет, когда ее стареющий муж, император Франц-Иосиф I, стал жестко контролировать ее жизнь и жизнь ее детей, запер императрицу в золотую клетку, лишил света и вольного воздуха. Вот и у меня, как у Елизаветы, теперь было всё, кроме свободы и цели в жизни. Но мне ли было жаловаться?
Звук чьих-то шагов прервал мои мысли. Оглянувшись, я увидела силуэты двух мужчин, выходящих на балкон. Я узнала в них наших гостей: их привел с собой какой-то финансист, с которым мой муж иногда вел дела. В остальном они были ничем не примечательны. Перед каждым приемом Фриц просматривал список гостей, выделяя среди них крупных игроков на рынке, а этих людей он отдельно не назвал мне и не представил — еще один признак, по которому можно было судить о значительности гостя. Весь вечер эти мужчины оставались для меня размытыми пятнами на горизонте.
Ни один из них не поприветствовал меня, чего, безусловно, требовал этикет по отношению к хозяйке дома, а значит, они просто не заметили меня за колоннадой. А у меня не было желания прерывать и без того короткий отдых от своих вечерних обязанностей ради светской беседы с людьми, которым Фриц все равно не придавал никакого значения.
— Как наши дела? Продвигаются? — спросил один из мужчин негромким, скрипучим голосом.
— Мой информатор сообщает, что все в порядке и что их не обнаружили, — ответил другой, затягиваясь сигаретой.
— Да, Линц — подходящее место, когда хочешь скрыться с чьих-то глаз.
— Не зря его выбрали, когда Шуцбунд решил уйти в подполье.
Слово «Шуцбунд» заставило меня насторожиться. Из многочисленных застольных дискуссий о политике, которые я слышала в последние несколько месяцев, я знала, что Шуцбунд — это военизированное подразделение Социал-демократической партии под руководством еврея Отто Бауэра. Канцлер Дольфус, лидер противоборствующей фракции и близкий соратник Фрица, запретил Шуцбунд в феврале прошлого года. Теперь единственной военной группой в стране оставался подчиненный ему Хаймвер во главе с графом фон Штарембергом. А поставками вооружения для Хаймвера занимался мой муж. Членов Шуцбунда можно было в каком-то смысле назвать врагами Фрица.
Так, значит, эти люди говорят о тайных маневрах оппозиции? Если это так, Фрицу не помешает знать, что запрещенная военная группировка не распущена, как было приказано, а действует подпольно. И наращивает силы.
Мужчины продолжали свой разговор о Шуцбунде.
— Ведь все почти готово?
— Я стараюсь не вникать в детали. Мое дело — деньги.
— Разумно. В наши дни неведение — преимущество. Думаю, я…
Я так заслушалась, что не заметила, как догорела моя сигарета. Чтобы не обжечь пальцы, я бросила окурок на землю и наступила на него носком темно-синей атласной туфельки. Как ни старалась я сделать это бесшумно, мои движения, должно быть, привлекли внимание. Словно внезапно поняв, что они здесь не одни, мужчины оборвали разговор на полуслове.
Послышалось эхо мужских шагов — они шли к моему углу балкона. Я быстро вынула из сумки новую сигарету и серебряную зажигалку с монограммой и защелкала, делая вид, что полностью поглощена этим занятием.
Шаги стали громче, я повернулась так, чтоб меня было видно, и окликнула их:
— Ах, господа, вы мои спасители. У кого-нибудь из вас есть спички? Моя зажигалка сломалась.
Я взяла сигарету и сделала пару шагов в их сторону. Они на мгновение замерли, потом наконец тот, что был повыше, овладел собой и сказал:
— Фрау Мандль, примите наши извинения. Мы бы ни за что не проигнорировали ваше присутствие, если бы догадались, что мы на балконе не одни. Давно вы здесь?
Он хитрил, стараясь выведать, что я слышала и слышала ли что-нибудь. Я изобразила широкую бессмысленную улыбку и ответила:
— Пожалуйста, не нужно извинений. Я наслаждаюсь ночным воздухом всего несколько минут и, по правде говоря, вся ушла в свои мысли о том, насколько мне удался этот вечер. Для меня, совсем молодой женщины, принимать у себя таких людей, как вы, очень ответственное дело, не правда ли?
