«Дорогой Константин Сергеевич!
Я на другой же день после репетиции вечеринки в „Мертвых душах“ хотел написать это письмо, — писал Булгаков 31 декабря 1931 года, — но, во-первых, стеснялся, а во-вторых, не был связан с Театром (простужен).
Цель этого неделового письма выразить Вам то восхищение, под влиянием которого я нахожусь все эти дни. В течение трех часов Вы на моих глазах ту узловую сцену, которая замерла и не шла, превратили в живую. Существует театральное волшебство!
Во мне оно возбуждает лучшие надежды и поднимает меня, когда падает мой дух. Я затрудняюсь сказать, что более всего восхитило меня. Не знаю по чистой совести. Пожалуй Ваша фраза по образу Манилова. „Ему ничего нельзя сказать, ни о чем нельзя спросить — сейчас же прилипнет“ — есть высшая точка. Потрясающее именно в театральном смысле определение, а показ — как это сделать — глубочайшее мастерство!
Я не беспокоюсь относительно Гоголя, когда Вы на репетиции. Он придет через Вас. Он придет в первых картинах представления в смехе, а в последней уйдет, подернувшись пеплом больших раздумий. Он придет. Ваш М. Булгаков».
Эти письма — Попову и Станиславскому — вроде бы написаны разными людьми, настолько суждения об одном и том же «предмете» разноречивы, но я их привел специально, чтобы показать живого Булгакова, острого, думающего, противоречивого, склонного поддаваться сиюминутным настроениям.
В ходе работы со Станиславским от многого пришлось отказаться, заботясь прежде всего о «нарастании сценического действия».
Выпала роль Первого, сокращены одни, переработаны другие сцены. Возникла другая редакция комедии, театральный ее вариант.
28 ноября 1932 года состоялась премьера «Мертвых душ». В спектакле принимали участие Топорков, Москвин, Тарханов, Леонидов, Кедров и другие блистательные актеры и актрисы МХАТа. Спектакль начал успешное шествие. Выдержал сотни представлений с различным составом, стал классикой русского театрального искусства. Об игре актеров написаны сотни статей, а в книгах о МХАТе и Станиславском непременно подробно рассказывается и анализируется.
При этом обращаем внимание на следующее: Булгаков создал самостоятельное произведение, яркое, сценическое, многие актеры с упоением отдавались игре, потому что, как говорилось, роли были «играбельными», были индивидуальные сцены, были массовые, где были заняты десятки актеров и актрис… Так что Театр торжествовал свой успех.
И вместе с тем в пьесе «все из Гоголя, ни одного слова чужого», не раз утверждал сам Булгаков, а исследователи лишь подтвердили истинность его слов.
«Доктор Лесли Милн, английский литературовед и прекрасный знаток творчества, — писала Л. Яновская, — проделала интереснейшую работу: „разнесла по источникам“ монолог Первого, установила источник каждой фразы и почти каждого слова. Булгаков последовательно использовал здесь повесть Гоголя „Рим“, причем строки и слова из разных мест совместил, свободно перекомпоновав; „Мертвые души“, письмо Гоголя, воспоминания Анненкова. А далее включается „Невский проспект“ — строки из разных мест „Невского проспекта“ — и снова „Мертвые души“… И весь этот из гоголевских слов состоящий текст звучит необыкновенно и ново и свежо в завораживающем ритме Михаила Булгакова, с гоголевской необычайностью выражений, с лаконизмом XX века». (См. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., Советский писатель, 1983, с. 209.)
Сохранились стенограммы обсуждений спектакля: в декабре 1932 года состоялось обсуждение во МХАТе в присутствии нового председателя Главреперткома Осафа Литовского под председательством Вс. Вишневского (см.: РГАЛИ, ф. 1038, oп. 1, ед. хр. 672) и обсуждение во Всероскомдраме 15 января 1933 г. На последнем заседании присутствовал Юрий Слезкин, оставивший любопытные записи в дневнике: «Вечером доклад Андрея Белого о „Мертвых душах“ Гоголя и постановке их в МХАТе. Битком набито. Мейерхольд, Эйзенштейн, Попова (от Корша), Топорков, (играющий Чичикова в МХАТе)…
— Возмущение, презрение, печаль вызвала во мне постановка „Мертвых душ“ в МХАТе, — резюмировал Белый, — так не понять Гоголя! Так заковать его в золотые, академические ризы, так не суметь взглянуть на Россию его глазами! И это в столетний юбилей непревзойденного классика. Давать натуралистические усадьбы николаевской эпохи, одну гостиную, другую, третью и не увидеть гоголевских просторов… гоголевской тройки, мчащей Чичикова-Наполеона к новым завоеваниям. Позор!
Ушел с печалью. Все меньше таких лиц, как у Белого, встречаешь на своем пути. Вокруг свиные рыла — хрюкающие, жующие, торжествующие.» — гневно заканчивал Ю. Слезкин запись этого дня. (См.: Письма, с. 241–242.)
Ушел с печалью, я уверен в этом, и М. А. Булгаков… Сколько бился он за то, чтобы дать роль Первому, то есть самому Николаю Васильевичу Гоголю, работающему в Риме над «Мертвыми душами», дать его в римской обстановке и из этого «прекрасного далека» с болью и смехом описывающего события в России. Сколько бился он за свой творческий замысел, но победить в этой битве ему не удалось: Станиславский увидел «Мертвые души» по-своему, он тоже художник, он имеет право на свое видение.
Так называемая история (фр.)
5 нюня 1931 года Булгаков заключил договор с Ленинградским Красным театром Госнардома им. К. Либкнехта и Р. Люксембург. Черновая рукопись закончена 22 августа 1931 года.
В те же дни пьеса была перепечатана.
Эта авторизованная машинопись впервые опубликована в журнале «Октябрь» (№ 6 за 1987 г.) публикаторы В. Лосев, Б. Мягков, Б. Соколов.
В последующих публикациях (Собрание сочинений в пяти томах, т. 3; Пьесы 30-х годов, подготовка текста и примечания — И. Е. Ерыкалова) указаны ошибки и неточности первой публикации, выявленные при сверке с черновыми рукописями.
Публикуется авторизованная машинопись по ксерокопии книги: Булгаков М. Кабала святош, М., Современник, 1991. Составители В. И. Лосев, В. В. Петелин. Внесены необходимые исправления по черновой рукописи, хранящейся в ОР РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8.
Но разночтения остались. Например, в нашей публикации в 4-м акте осталось: «В лесу светлеет»; в т. З и в питерской публикации И. Е. Ерыкалова дает: «В лесу светает». Есть и другие мелкие разночтения. Все это лишь подтверждает неоднократно высказанную мысль о необходимости подготовки академического собрания сочинений.
Знакомство М. А. Булгакова с директором Красного театра В. Е. Вольфом относят к лету 1930 года. Творческие планы в то время не были осуществлены, но желание привлечь Булгакова к работе Красного театра осталось.
Т. Д. Исмагулова в статье «К истории отношений М. А. Булгакова и Ленинградского Красного театра» подробно анализирует факты, документы, воспоминания, бросающие свет на эти отношения (См.: Проблемы театрального наследия М. А. Булгакова. Л., 1987).
Е. Шереметьева, завлит Красного театра тех лет, рассказывает о том, как руководство театра отправило ее в командировку в Москву для переговоров о новой пьесе к М. А. Булгакову. Много интересного можно извлечь из этих воспоминаний.
«Нужна была смелость и настоящее понимание, вера в значительность и своеобразие огромного таланта Булгакова, взять на себя за обращение к нему, заказ пьесы и выплату максимального аванса. Надо сказать, что ответственные за все это художественный руководитель и директор театра искренно радовались возможности хоть немного поддержать в трудное для него время и, конечно, надеялись получить талантливую интересную пьесу», — вспоминала Е. Шереметьева.
Булгаков согласился написать пьесу при условии, что театр не ограничивает его сроком и не определяет темы: «пьеса должна быть о времени настоящем или будущем. При заключении договора театр выплачивает автору определенный лаж… Выплаченная сумма не подлежит возврату даже в том случае, если представленная автором пьеса по тем или иным причинам театром принята не будет».
«После каждой фразы он останавливался, — вспоминает В. Шереметьева, — вопросительно глядя на меня, и я подтверждала ее, а последнюю фразу он произнес с некоторым нажимом, усмехнулся и объяснил: Ведь автору неоткуда будет взять эти деньги, он их уже истратит!»
Вспомнила Е. Шереметьева и квартиру, в которой обедала вместе с М. А. Булгаковым: «Булгаков привез меня на Большую Пироговскую. Напротив сквера, в маленьком дворе стоял невысокий дом. В низком первом этаже этого дома расположилась необычная квартира. Открывая дверь из передней в комнату, Михаил Афанасьевич предупредил: „Осторожно, ступеньки“. Пол в столовой был выше, чем в передней, и у самой двери в углу две или три ступеньки вверх. Столовая очень маленькая, потолок низкий, окна невысоко от пола. Кроме двери в переднюю, в другой стене была еще дверь (кажется, в кабинет Михаила Афанасьевича) и еще третья — в противоположной стенке».
