Почувствовав себя спасенным, я облегченно вздохнул и на следующий же день позволил себе роскошь сходить к зубному врачу: несколько дней тому назад у меня вывалился коренной зуб, нижний слева, и это доставляло мне немалое неудобство во время еды. Все мои зубы, и сверху и снизу, вставные, этот, выпавший, был единственным своим. Однако, когда я явился к врачу, весьма легкомысленно полагая, что его как-нибудь вставят, мне посоветовали сделать заново всю челюсть, поскольку ей уже десять с лишним лет. Если я буду приходить ежедневно, сказали мне, то до 30 декабря они закончат. К врачу и обратно меня должна была возить дочь, то есть хлопот предстояло немало, но, подумав, что с книгой можно не торопиться, я решил последовать совету врача.
Вечером 24 декабря нам прислали в подарок великолепный рождественский кекс, и, решив пораньше отпраздновать сочельник, дочь пригласила свою старшую сестру и подругу, которая помогала нам по дому. Все уже было готово к ужину, и тут вдруг появилась госпожа Родительница. Она пригласила нас четверых в японскую гостиную и, сказав:
— Ну, а теперь, устраивайтесь все передо мной и сделайте руки вот так… — сложила ладони ковшиком, будто собиралась черпать воду. Потом, подув каждому в ладони, тихо сказала: — Это вам от меня в подарок, сладкая роса радости, небесная роса, еще ее называют — живая вода, истина небесной росы… В моем дыхании — и тебе (повернувшись ко мне) сие ведомо — истина бескорыстия, сладкая роса бескорыстия, божественный нектар… Сердцам, принимающим с благодарностью любой дар небес, будет дана способность довольствоваться каждым днем…
В такой примерно манере она взволнованно поведала о том, почему каждому из нас сделала такой подарок, а потом добавила, что будет вместе с нами встречать Рождество.
И это было воистину чудесное Рождество, радостное для всех нас. Госпожа Родительница много и прекрасно говорила в тот вечер, я не могу пересказать здесь все, упомяну только об одном — воодушевляя меня, она сказала:
— Чтобы ты мог написать еще много книг, Бог-Родитель с радостью сделает тебя моложе, считай, что тебе не девяносто, а всего пятьдесят лет, ничего не бойся, бодрись…
На следующий день, 25 декабря, я все время думал о том, что никогда в жизни не было у меня такого мирного и радостного Рождества. 26 декабря мне предстояло идти к зубному врачу, но с самого утра я был не в настроении, чувствовал себя совершенно разбитым. Лечить зубы — не самое приятное занятие, скорее всего, и мое дурное настроение объясняется тем, что я на сегодня записан к врачу, подумал я и, посмеиваясь над своим малодушием, попросил дочь отвезти меня в клинику.
Обычно, входя в кабинет, я забираюсь на зубоврачебное кресло и, растянувшись в нем, предоставляю врачу делать с собой все, что он считает нужным, а сам уношусь мыслями к своей работе, погружаюсь в размышления о том, какое название выбрать для следующей, четвертой книги, раз двенадцатая глава скоро будет написана. Так было и в тот раз. Как только врач отпускает меня, я иду в канцелярию, откуда звоню дочери, чтобы приехала за мной. Затем, расплатившись, жду ее. В тот день мне показалось, что на улице тепло, поэтому я вышел заранее и ждал машину на улице. Вернувшись домой, поднялся в кабинет и уселся за стол, однако почувствовал себя неважно. Измерил пульс — 100, хотя обычно у меня бывает 65–70. Вытащив из ящика стола градусник, я впервые за последние три года сунул его себе под мышку. 40 градусов.
Но с такой температурой я просто не мог бы оставаться на ногах! Подумав, что давно не употреблявшийся градусник вышел из строя, я потряс его, чтобы опустился ртутный столбик, но сколько я ни тряс, все было бесполезно, только на десятый раз он наконец опустился, и я снова сунул градусник под мышку. Нет, все-таки 40. В тот вечер я ограничился тем, что не стал принимать ванну и лег пораньше. На следующий день приема у врача не было, и я немного расслабился. Вот только болела голова. Завтракал и обедал я без аппетита. После обеда сел за письменный стол, но поскольку двенадцатая глава по-прежнему не двигалась, на всякий случай снова измерил температуру. Опять 40. Наверное, все-таки что-то не в порядке с градусником, подумал я и попросил у дочери ее градусник, но он тоже показал 40 градусов. Дочь всполошилась и хотела было звонить сестре, но я запретил ей делать это. Муж Томоко — доктор медицины, он работает в крупной клинике, и в таких случаях мы всегда обращаемся к нему за советом, но на этот раз я остановил дочь, со смехом сказав, что, наверное, и ее градусник от старости вышел из строя, ведь будь у меня действительно сорок градусов, я лежал бы пластом.
Возможно, этой высокой температурой Бог хотел указать мне на что-то, но вот на что?
Сколько я ни ломал себе голову, перебирая в памяти события последних двух месяцев, мне казалось, что я нигде не допустил оплошности, не сделал ничего такого, что Бог мог бы поставить мне в вину. Вот только навязчиво всплывали в памяти слова госпожи Родительницы, сказанные мне 24 декабря, когда мы встречали Рождество, — что Бог омолодит меня, даровав мне, перешагнувшему за девятый десяток, тело пятидесятилетнего.
Даже если тебе за девяносто, духом помолодеть ничего не стоит, легко можно вообразить себя не только пятидесятилетним, но и тридцатилетним, но вот с телом справиться гораздо труднее, ведь безобразная дряхлость, из-за которой я стыжусь показываться людям на глаза, никуда не денется, к тому же меня постоянно мучают разнообразные боли, неведомые тем, кто не дожил до столь преклонного возраста, избавиться от них при всем старании не так-то легко… Впрочем, раз мое тело одолжено мне Богом и раз его владелец, то есть Бог, говорит, что сделает его пятидесятилетним, остается только верить Ему…
На этой мысли я успокоился, а может, именно этого-то и нельзя было делать…
На следующий день, вернувшись от врача, я снова почувствовал себя плохо, но, подумав, что наши градусники все равно неисправные, не стал мерить температуру. Однако дочь заставила меня сделать это, воспользовавшись тем, что среди новогодних подарков, присланных утром Союзом медицинского страхования, был очень удобный электронный градусник. Он показал 41,2.
— Подумаешь, температура, — заявил я. — Все равно, пока я не доделаю до конца работу, порученную мне Богом, я не умру.
— Пожалуй, ты прав, — согласилась дочь.
В таком состоянии я оставался все время, пока мне делали зубы, то есть до тридцатого декабря, температура у меня каждый день поднималась до сорока. Когда обе искусственные челюсти были готовы, врач примерил их, потом снова вынул, снова вставил, и так несколько раз. В конце концов, сказав: «Ну вот, так вроде бы хорошо», он поднял меня с кресла и, ласково опустив руку мне на плечо, добавил, что если мне неудобно будет жевать, я могу прийти к нему завтра же утром. Меня не оставляло ощущение, будто во рту торчит какой-то инородный предмет, так что мне было не до жевания, я только все время твердил себе: «Терпение, терпение, все будет хорошо, я привыкну». Как только мы вернулись домой, дочь тут же протянула мне градусник. Он показал 40,5.
Назавтра был последний день года, дочь затеяла большую уборку и с самого утра суетилась и хлопотала по дому. Я всегда говорю: «Для меня что праздники, что будни — все едино», к тому же температура опустилась до 38,6, настроение было прекрасное, поэтому, покончив с завтраком, я тут же уселся за письменный стол и не позволил дочери убираться в кабинете. Что касается новогоднего угощения и прочего, то, поскольку мы с Фумико остались дома вдвоем — внучке уехала на каникулы, — а наши знакомые всегда присылают нам из деревни моти[73], я заранее сказал, что ничего другою нам для встречи Нового года не нужно, но утром тридцать первого дочь стала нудить: «Ведь Новый год бывает раз в году…», чем выбила меня из колеи. После обеда пришла моя вторая дочь, Томоко, чтобы поделиться с нами полученными от кого-то домашними новогодними яствами, а сразу же вслед за ней совершенно неожиданно появилась госпожа Родительница. Мы растерялись.
Госпожа Родительница прошла в обычную гостиную, и, как это частенько бывало, сказав: «Считайте, что к вам зашла поболтать кумушка-соседка», принялась дружески беседовать с нами.
— Я тоже хлопочу повсюду, совсем с ног сбилась. Сегодня занималась большой уборкой в мире, чистила везде, наводила порядок… Теперь едва на ногах держусь… Но я рада, что мы перевалили через этот год и что мне удалось без особого труда побывать везде… И все это благодаря доброму попечению Бога-Родителя… А теперь я хочу сказать тебе несколько слов, Кодзиро…
Услышав свое имя, я удивился и принял серьезный вид. Девяностолетнему старцу довольно самой легкой простуды, чтобы слечь, а уж если у него температура за сорок, то обычно, пролежав пластом несколько дней, он так, не открывая глаз, и отправляется к праотцам. У меня же несколько дней подряд держалась высокая температура, и, несмотря на это, я не слег, а провел эти дни на ногах, ел, выходил на улицу. Более того, раньше даже при небольшом жаре, я немедленно впадал в панику, требовал врача, лекарств, покорно укладывался в постель, ни с кем не общался. На этот же раз, несмотря на столь высокую температуру, я жил самой обычной жизнью, и тем не менее со мной ничего особенного не случилось.
