потом взглянул на Сноупса, который все жевал, следя, как курчавится новая стружка, и снова уставился Рэтлифу в затылок.
— Ей не впервой засевать ихнее поле, — сказал человек с веточкой во рту. Рэтлиф взглянул на него. — Уж кто-кто, а ты это знаешь. Сколько раз я видел, как ты пахал их поле, Генри-то это всегда было не по силам. Сколько дней ты уже проработал на них в этом году? — Он вынул веточку, осторожно сплюнул и снова прикусил ее зубами.
— Пахать-то она умеет не хуже моего, — сказал другой.
— Не везет им, — сказал третий. — А раз не везет, тут уж как ни вертись — все одно.
— Ну конечно, — сказал Рэтлиф. — Только и слышишь, как лень называют невезением, что ж, может, оно и в самом деле так.
— Он не лентяй, — сказал третий. — Когда года четыре назад у них пал мул, они впряглись в плуг вместе со вторым мулом и пахали на себе. Нет, они не лентяи.
— Ну, когда так, прекрасно, — сказал Рэтлиф, снова глядя на пустую дорогу. — Она, верно, сразу и возьмется кончать пахоту. Старшая дочка у них уже довольно подросла, чтобы ходить с мулом в упряжке, верно? Или, по крайности, чтобы ходить за плугом, покуда миссис Армстид станет пособлять мулу? — Он снова взглянул на человека с веточкой во рту, словно ожидая ответа, но тот не глядел на него, и он продолжал говорить без умолку. Приказчик стоял, прижавшись спиной к косяку, словно вот-вот снова начнет чесаться, и теперь уже совсем мрачно, не мигая, глядел на Рэтлифа. Если бы Рэтлиф посмотрел на Флема Сноупса, то ничего бы не увидел под низко надвинутым козырьком кепки, кроме непрестанно двигающихся челюстей. Стружка все так же аккуратно и неторопливо вилась из-под ножа. — Ей теперь время просто девать некуда, потому что она как перемоет у миссис Литтлджон посуду и подметет в комнатах, чтобы отработать харчи за себя и за Генри, ей остается только подоить дома скотину и настряпать еды, чтобы детям хватило и на завтра, а потом накормить их, уложить младших спать и обождать на крыльце, покуда старшая запрет дверь на засов и ляжет в кровать, положив рядом с собой топор…
— Топор? — сказал человек с веточкой.
— Ну да, девчонка кладет с собой в постель топор. Ей ведь всего двенадцать лет, а у нас тут сейчас полным-полно неловленых лошадей, к которым Флем Сноупс никакого отношения не имеет, ну и, понятное дело, она не уверена, что сможет отбиться просто стиральной доской, как миссис Литтлджон… Ну а потом она идет назад, мыть посуду после ужина. А уж после этого ей нечего делать до самого утра, кроме как сидеть и ждать, может, Генри ее позовет, а чуть свет надо наколоть дров и стряпать завтрак, а потом помочь миссис Литтлджон вымыть посуду, застелить кровати и подмести пол, да все время поглядывать на дорогу. Потому что каждую минуту может вернуться Флем Сноупс откуда-то, куда он ездил после торгов, а ездил он, конечно, в город вызволять своего двоюродного брата, у которого кое-какие неприятности с законом, и тогда она получит свои пять долларов. «Но только вдруг он их не отдаст», — говорит она, и миссис Литтлджон, кажется, тоже так думает, потому что знай помалкивает в ответ. Я слышал, как она…
— А сам-то ты где был в это время? — сказал приказчик.
— Подслушивал, — сказал Рэтлиф. Он поглядел на приказчика и снова отвернулся, стал ко всем почти спиной. — …так вот, я слышал, как она гремела тарелками, складывая их в таз, словно швыряла их туда со всего размаху. «Как вы думаете, — говорит миссис Армстид, — отдаст он их мне? Этот техасец отдал их ему и сказал, что я могу их получить. Все видели, как он отдал деньги мистеру Сноупсу, и слышали, как он сказал, что завтра я могу их получить у мистера Сноупса». А миссис Литтлджон все моет тарелки, и моет-то как мужчина, будто они из железа сделаны. «Нет, говорит. Но все же попробуйте, попытка не пытка». — «Если он не отдаст, зачем и пытаться», — говорит миссис Армстид. «Как знаете, — говорит миссис Литтлджон. — Деньги-то ваши, не мои». А потом несколько времени ничего не слыхать было, только тарелки звенели. «Вы думаете, он, может, и отдаст? — говорит миссис Армстид. — Этот техасец сказал, что отдаст. Все слышали». — «Что ж, идите просите у него», — говорит миссис Литтлджон. И снова ничего не слыхать, только тарелки звенят. «Не отдаст он», — говорит миссис Армстид. «Что ж, — говорит миссис Литтлджон. — Тогда не ходите». И опять только тарелки звенят. Видно, обе мыли посуду, в двух тазах. «Так вы думаете, он не отдаст?» — говорит миссис Армстид. Миссис Литтлджон молчит, ни слова. Звон стоял такой, словно она швыряла тарелки одну на другую. «Может, мне пойти спросить у Генри», — говорит миссис Армстид. «На вашем месте я бы так и сделала, — говорит миссис Литтлджон. И провалиться мне на этом месте, звон был такой, будто она держала в каждой руке по тарелке и колотила ими одна о другую, как колотят медными крышками от кастрюль в оркестре. — Генри тогда купит на эти пять долларов другую лошадь. Может, на этот раз ему попадется такая, что убьет его до смерти. Будь я в этом уверена, я бы выложила ему эти деньги из собственного кармана». — «Я, пожалуй, спрошу сперва у него», — говорит миссис Армстид. А потом пошел такой грохот, будто миссис Литтлджон схватила тазы и вместе с тарелками швырнула на плиту…
Рэтлиф замолчал. Приказчик шипел у него за спиной:
— Тсс! Тсс! Флем. Флем!
Он умолк, и все увидели, как подошла миссис Армстид, поднялась на крыльцо, тощая, в мешковатой серой одежде и грязных шлепанцах, тихо шаркая по ступеням. Она прошла через галерею и остановилась прямо перед Сноупсом, ни на кого не глядя и спрятав руки под фартуком.
— Он тогда сказал, что не продавал Генри эту лошадь, — сказала она ровным, безжизненным голосом. — Сказал, что деньги у вас и я могу их получить. — Сноупс поднял голову, слегка повернул ее и ловко плюнул мимо женщины, через всю галерею, на дорогу.
— Он увез все деньги с собой, — сказал он.
Миссис Армстид, не двигаясь, в серой одежде, которая висела на ней твердыми, почти рельефными складками, словно отлитая из бронзы, казалось, разглядывала что-то у ног Сноупса, будто не слыша его слов или будто, едва замолчав, она покинула свое тело, и хотя тело услышало, восприняло слова, они не имеют ни содержания, ни
