Так получилось, что ему пришлось прожить в этой каморке с зелеными обоями, с охромевшей, купленной по случаю мебелью гораздо дольше, чем он предполагал. Первые несколько дней он обходил все перечисленные в телефонном справочнике авиационные концерны в поисках хотя бы временной работы. Он случайно встретился с несколькими авиаторами, с которыми был знаком по службе за океаном, но они ничего ему не обещали, предлагали зайти через несколько месяцев. Все говорили, что перспективы дохлые. Политики держали коммерческую авиацию в ежовых рукавицах, и тут уж ничего не поделаешь – такова жизнь. Слишком много развелось летчиков, ищущих себе работу, черт бы их всех побрал!
Однажды, в конце первой недели, вернувшись после посещения моторостроительного завода в Лонг-Айленд-Сити, где ему пообещали работу чертежника в конце лета, если их человек в Вашингтоне пробьет для них контракт, он увидел письмо. Оно было не от Джо, а от его жены миссис Эскью. Она сообщала ему, что Джо серьезно заболел – двустороннее воспаление легких, – поэтому вернется, скорее всего, не раньше чем через два месяца. Это Джо попросил ее написать ему, и хотя она понимала, что сейчас ему не время волноваться по поводу своих дел, все же уступила, только чтобы он успокоился.
Джо настойчиво просил Чарли ни с кем не делиться их планами, покуда они не получат свой патент, пусть лучше найдет себе работу, чтобы перебиться кое-как до того времени, когда они смогут взять быка за рога.
Легко сказать – перебиться, черт возьми! Чарли, сидя на провалившейся сетке кровати, горестно подсчитывал свои ресурсы. Четыре десятки, два доллара, еще один, и пятьдесят три цента мелочью. За его хибару нужно платить по восемь долларов в неделю. Учитывая такие расходы, его перспективы на лето, нужно сказать, никак не назовешь радужными.
Наконец, в один из дней ему удалось поймать по телефону Дорис, и она пригласила его к себе. Он, как они и условились, пришел к ней на следующий день, в полдень. Ее квартира была точно такой же, как и у Бентонов, где они побывали с Олли Тейлором, только у нее была горничная, а не дворецкий. У Дорис собралась только женская компания, и он чувствовал себя с дамами неуютно. Но ее мать, шикарно разодетая женщина с изможденным лицом, бросала на него такие пронзительные взгляды, что, казалось, они прокалывают его насквозь, до самого бумажника, лежащего в заднем кармане брюк.
Они пили чай с пирожными, и Чарли никак не мог решить – закурить или нет. Они сообщили ему, что Олли Тейлор снова уехал за границу, на юг Франции, и так как этот его приятель был единственной общий для них всех темой, то разговор очень скоро истощился.
К тому же он не привык разговаривать с богатыми женщинами в цивильном платье – когда они были в военной форме, это удавалось ему гораздо лучше. Но все равно Дорис постоянно мило улыбалась ему, доверительно разговаривала с ним, говоря о том, как ей опостылел этот вихрь светской жизни и все такое прочее, намекала, что она хочет покинуть свет и найти себе работу. Это не так просто, насколько он себе это представляет, подумал про себя Чарли. Еще она ему жаловалась на то, что никогда не встречала интересных мужчин. Чарли да Олли Тейлор, этот старый милашка Олли, – двое ее знакомых, с которыми ей приятно разговаривать.
– Думаю, что война там, за океаном, во многом вас изменила, – сделала она вывод, глядя на него в упор. – Если смотреть на все вокруг под таким углом зрения, – продолжала она, – то уже никак нельзя серьезно воспринимать этих несчастных завсегдатаев дансингов, с которыми мне приходится встречаться. Они, по-моему, не люди, а манекены, на которых болтаются костюмы.
Выходя из ее большого дома, Чарли чувствовал, как у него кружится голова и все плывет перед глазами. Когда он в таком состоянии переходил через улицу, на него чуть не наехал таксист. Он шел по тротуару по широкой авеню, гудящей в наступающих вечерних сумерках оживленным уличным движением. Прощаясь с ним, Дорис пообещала сходить с ним в один из вечеров на шоу.
Только в начале мая он пришел к ней, чтобы отправиться вместе пообедать, после того как их свидание откладывалось с недели на неделю – она постоянно жаловалась ему по телефону, что ужасно занята; она, конечно, рада бы пойти с ним, да вот мешает чудовищная нехватка времени. В его бумажнике к тому времени оставалось всего двадцать баксов. Ему пришлось подождать ее в гостиной. Пианино, стулья и даже шторы в этой большой странной белой комнате были покрыты белыми чехлами, к тому же здесь сильно пахло нафталином. Ему показалось, что все давно отсюда уехали, и он пришел слишком поздно. Наконец, явилась Дорис, такая бледная, такая золотисто-шелковистая, в своем красивом вечернем платье с вырезом на груди, таким глубоким, что у него тут же перехватило дыхание.
– Хэлло, Чарли, надеюсь, ты еще не умер с голоду, – сказала она ему таким нежным, таким интимным тоном, который всегда заставлял его чувствовать, что он ее знает давным-давно, долгие-долгие годы. – Знаешь, мне никогда не удается следить за временем.
– Черт возьми, Дорис, как здорово ты выглядишь! Просто чудесно! – Он перехватил ее взгляд, брошенный на его серый деловой костюм.
– Ах, прости меня! – спохватилась она. – Бегу переодеваться. – В ее голосе вдруг послышались холодные нотки, но тут же исчезли. – На все уйдет не больше минуты.
Он чувствовал, как краска стыда заливает его лицо.
– Мне, наверное, нужно было надеть вечерний костюм, – сказал он. – Но я был так занят. К тому же мой багаж до сих пор не прислали из Миннесоты.
– Зачем? На дворе уже почти лето. Не помню, о чем я говорила, вечно витаю в облаках.
– А почему ты не хочешь пойти в этом платье? Ты в нем просто потрясающая.
– Но ведь глупо, если женщина разодета в пух и прах, а мужчина рядом с ней в обычном рабочем костюме. Хотя, может, и в этом есть своя изюминка… куда меньше светских претензий… Честно, вернусь через пять минут, можешь засечь время по часам.
Дорис выпорхнула из гостиной и через каких-то полчаса вернулась в жемчужно-сером скромном платье. За ней вошла горничная с подносом в руках, на котором был шейкер для смешивания коктейлей и стаканы.
– Почему бы, подумала я, нам не выпить перед уходом? – сказала она. – Это поможет нам лучше разобраться в том, что нам подадут там.
Он повел ее поужинать в «Макальпин» – другого места в Нью-Йорке он просто не знал. Было уже восемь вечера. Билеты в театр жгли ему карман, но она, судя по всему, никуда особенно не торопилась. Только в половине девятого он посадил ее в такси и повез на спектакль. В салоне машины он сразу же ощутил головокружительный запах ее духов и волос.
– Дорис, позволь мне сказать то, что я хочу! – вдруг выпалил он. – Мне нужна всего минутка. Я, право, не знаю, нравится ли тебе кто-нибудь другой. Судя по тому, что ты мне говорила о мужчинах, у тебя никого нет…
– Ах, прошу тебя, только не делай мне предложение, – оборвала она его. – Если бы ты только знал, как я ненавижу все эти предложения, особенно когда их делают в такси, да еще попавшем в пробку.
– Нет, я не это имею в виду. Ты, конечно, не выйдешь за меня замуж в таком положении, в котором я нахожусь сейчас… ни за что на свете. Прежде я должен весь вывернуться наизнанку. Но очень скоро я… Ты, наверное, знаешь, что авиация – это отрасль промышленности, за которой будущее… Лет через десять… Ну, у меня с моими парнями есть возможность начать с самого начала. Прошу тебя, Дорис, дай мне шанс; повремени немного со своими ухажерами…
– Ждать тебя целых десять лет – какая романтическая мечта! Мой дедушка наверняка этому порадовался бы.
– Не думал, что ты станешь шутить по этому поводу. Ладно. Вот мы и приехали.
Помогая Дорис выйти из машины, Чарли старался не расстраиваться, чтобы не выглядеть совсем уж кислым. Опираясь на его руку, она на мгновение сжала ее. Его сердце тут же забарабанило. Они шли следом за билетершей в темном зале, на сцене которого было полно красивых актрис и играл джаз, и ее маленькая ладошка лежала на его согнутом локте. Над их головами мощный луч «юпитера» сник, посылая теперь рассеянный пучок света в то место, где танцевала девушка с ярко накрашенными губами, в жесткой, переливающейся кисее. Он сильно прижал руку Дорис к своему боку, туда, где глухо стучало сердце.
– Ну хорошо, ты поняла, что я имею в виду, – прошептал он. – Подумай над тем, что я сказал… У меня прежде никогда не было девушки, которая сразила бы меня, как ты, Дорис.
Они сели на свои места. Сзади на них стали шикать, и ему волей-неволей пришлось замолчать. Теперь он уже не мог спокойно смотреть представление.
Выйдя из душного зрительного зала, из яркого света и от множества публики, они сели в такси.
– Чарли, тебе не следует рассчитывать на многое, но все равно ты отличный парень, это правда, – сказала она ему.
Она позволила ему поцеловать себя, но этот мерзавец-таксист почему-то очень скоро остановился у ее дома. У лифта Чарли пожелал ей спокойной ночи. Когда он спросил ее, приходить ли ему еще, она покачала головой.
