Из-за тебя терпели голод бедняки, будешь и ты терпеть голод тысячу лет, из-за тебя терпели они холод, будешь и ты терпеть холод. Сердце честолюбца, каменное сердце, страдай и терпи, братец мой!
Ты будешь камнем в очаге и будешь гореть; будешь придорожным камнем, и по тебе будут ходить; будешь камнем в церковном фундаменте и будешь нести на себе всю тяжесть здания; и все зло, всю тоску и муку испытаешь ты на себе. Сердце честолюбца, каменное сердце, страдай и терпи, братец мой!
И, сказав эти слова, Повелитель камней углубился в лес, катя перед собой сердце Злонравного.
Махтельт посмотрела на голову Галевина и увидала, что глаза ее широко раскрыты. Девушка подняла голову, отерла снегом и, взяв ее с собой, поехала прочь на своем Шиммеле, оставив рядом с телом Злонравного его пса и коня. Пес тихо скулил, а конь глядел на тело хозяина в горестном недоумении.
Когда Махтельт взяла в руки голову Галевина, пес зарычал, но укусить не посмел.
И когда она умчалась, конь и пес все еще стояли подле мертвого тела в тоске и горе, осыпанные снегом, который падал, не переставая.
И казалось, они стерегут своего господина.
Глава тридцать вторая
О том, как отец, сестра, мать и брат искали своего сына и брата и не нашли его
Распевая песню, трубя в рог, скачет на коне благородная девица.
И весело у нее на сердце при мысли, что Анна-Ми, пятнадцать девушек и Молчальник отомщены.
И рука ее крепко сжимает под кейрлем славный меч и голову Злонравного.
И Шиммель скачет галопом, торопясь в конюшню.
А на полдороге увидела Махтельт сквозь густой падающий снег едущего ей навстречу старика на черном коне.
И старик спросил:
– Прекрасная девушка на быстром коне, не видала ли ты моего сына Галевина?
А Махтельт отвечала:
– Я оставила твоего сына в добром здравии: он забавлялся на снегу в обществе шестнадцати девушек.
И старик исчез.
Когда Махтельт отъехала немного подальше, она увидела сквозь густой падающий снег скачущую ей навстречу юную цветущую девицу на белом коне.
И девица спросила:
– Прекрасная девушка на быстром коне, не видала ли ты моего брата Галевина?
А Махтельт отвечала:
– Поезжай дальше, на Виселичное поле, там ты увидишь своего брата, обрядили его не хуже, чем шестнадцать девушек.
И девица исчезла.
Еще дальше на дороге Махтельт увидела сквозь густой падающий снег едущего ей навстречу на рыжем скакуне юношу с надменным и суровым лицом.
И юноша спросил:
– Прекрасная девушка на быстром коне, не видала ли ты моего брата Галевина?
А Махтельт отвечала:
– Твой брат красив, до того красив, что шестнадцать девушек стерегут его неотлучно.
И юноша исчез.
Еще дальше на дороге Махтельт увидала сквозь густой падающий снег едущую ей навстречу старую даму, румяную и крепкую, несмотря на преклонный возраст.
И старая дама спросила:
– Прекрасная девушка на быстром коне, не видала ли ты моего сына Галевина?
А Махтельт отвечала:
– Твой сын Сиверт Галевин мертв. Смотри: под моим кейрлем его голова, и кровь его струится по моему платью.
И старая дама воскликнула:
– Если бы ты сразу это сказала, тебе не было бы дальше пути!
А Махтельт отвечала:
– Счастье твое, безобразная женщина, что я пощадила тебя и не уложила на месте, как твоего сына.
Старая дама испугалась и скрылась.
И наступил вечер.
Глава тридцать третья
О празднике в замке де Хёрне и о голове, положенной на стол
Шиммель бежал быстрой рысью, и вот, подъехав к воротам своего замка, Махтельт затрубила в рог.
Йоссе ван Рихове, стоявший в тот вечер на страже, возрадовался, увидев ее. И он закричал:
– Слава богу, наша молодая госпожа вернулась!
И вся челядь сбежалась и радостно и громко закричала:
– Наша молодая госпожа вернулась!
Войдя в зал, Махтельт бросилась к сиру Рулю, и, упав перед ним на колени, сказала:
– Сеньор мой отец, вот голова Сиверта Галевина!
Сир Руль взял голову в руки, посмотрел на нее и так обрадовался, что заплакал – впервые с тех пор, как глаза его увидели белый свет.
И Молчальник, встав, подошел к Махтельт, поцеловал ее правую руку, державшую меч, и тоже заплакал.
– Спасибо, ты отомстила за меня! – сказал он.
А дама Гонда, хмельная от радости, долго не могла опомниться. Наконец, разрыдавшись, вся в слезах, крепко обняла Махтельт.
– Обними, обними же меня, моя душенька! – воскликнула она. – Моя кроткая девочка убила Злонравного, соловей заклевал ястреба! Моя дочь вернулась, моя дочь дома. Слава тебе, боже! Благодарение богу, он любит старых матерей и не отнимает у них детей. Слава тебе, боже! Поглядите на красавицу Махтельт, на певунью Махтельт, на веселую Махтельт, на шалунью Махтельт, на победительницу Махтельт, на мою дочь Махтельт, на мое дитя Махтельт, на мое бесценное сокровище Махтельт. Слава тебе, боже!
И Махтельт, улыбаясь, нежно ласкала и гладила мать.
И дама Гонда затихла, припав к ней и плача от радости.
– Никогда еще я не видел мою жену такой счастливой! – молвил сир Руль и вдруг воскликнул:
– Да ведь сегодня у нас праздник, в замке де Хёрне великий праздник!
И широко распахнул двери, чтобы созвать пажей, оруженосцев, рыцарей и всю челядь.
Но все уже толпились у порога, не смея войти.
– Эй! – громким и радостным голосом обратился к ним сир Руль, – где повара и поварихи? Где котлы, сковороды, кастрюли? Где бочки, бочонки, фляги, бутылки, кружки, полуштофы, кубки? Где слабый и крепкий клауварт, где старое и молодое вино, где окорока и колбасы, где китовые языки, бычьи лопатки, птица, рыба, дичь? Все сегодня должно быть на столе, сегодня у нас праздник, небывалый праздник, императорский праздник, королевский, княжеский праздник! Потому что, – и он приподнял за волосы голову Злонравного, – наша возлюбленная дочь отрубила своей маленькой прелестной ручкой голову сира Сиверта Галевина!
И в ответ все возгласили хором:
– Хвала господу! Слава нашей молодой госпоже!
– А теперь ступайте, – приказал сир Руль, – и исполняйте мое повеление.
И когда на пиршественном столе появились роскошные яства, среди них положили и мертвую голову.
На другой день во владениях де Хёрне раздался призыв к войне. И сир Руль во главе большого войска осадил замок Галевина, и все родичи, друзья и сотоварищи Злонравного были повешены и зарублены.
И граф Фландрский пожаловал роду де Хёрне имения и титулы Галевина, изъяв лишь мерзостный герб, и всем этим они владеют по сию пору.
Глава первая
О Сметсе Смее, его брюхе и его кузнице
Сметсе Смее жил в славном городе Генте, на Луковичной набережной, и окна его дома выходили прямо на прекрасную реку Лис.[12]
Он был весьма искусен в своем ремесле, нагулял себе порядочный жирок, а круглое лицо у него было всегда такое веселое, что самые унылые люди улыбались, лишь глянув, как семенит он на коротеньких ножках по своей кузнице, задрав нос, выпятив пузо и зорко за всем присматривая.
Когда в мастерской работа кипела, он спокойно складывал руки на брюхе и, прислушиваясь к чудесному шуму своей кузницы, радостно приговаривал:
– Клянусь Артевелде![13] Никаким барабанам, бубнам, дудкам, виолам и волынкам не сравниться с небесной музыкой, что слышится в грохоте моих молотов, стоне моих наковален, пыхтении моих мехов, песнях моих бравых подмастерьев, кующих железо!
– Живее, живее, ребята, – подбадривал он своих помощников, – кто усердно трудится поутру, веселей пьет ввечеру! Эй, у кого это рука так ослабла, что он еле-еле постукивает молотом? Может этот рохля думает, что разбивает яйца для яичницы? Ну-ка за брусья, Долф! Они вот-вот расплавятся! А ты, Пир, берись за кирасу да бей со всему маху: железо, кованное хорошим мастером, самое верное средство от пуль. Принимайся за лемех, Флипке, и работай на совесть: ведь плуг всем людям хлеб дает! Открой дверь, Тоон! Видишь, тощий конюх дона Санчо д'Авила, дворянина с надутой рожей, ведет сюда его тощую клячу. Верно, хочет ее подковать. С него возьмем вдвое дороже: за испанскую спесь и за грубое обращение с простым народом.
Так расхаживал Сметсе по своей кузнице. Частенько он напевал, а если не напевал, то посвистывал. К тому же выручал он немало золотых, не жаловался на здоровье и вечерами охотно попивал брёйнбиир[14] в трактире Пенсарта.
Глава вторая
О том, как Слимбрук Рыжий погасил огонь в кузнице Сметсе
Но тут случилось, что некий Адриан Слимбрук с разрешения ремесленного цеха открыл на Луковичной набережной еще одну кузницу. Сей Слимбрук, прозванный Рыжим за цвет своих волос, был безобразен, мал ростом, худ и тщедушен; лицо у него было бледное, а пасть – до ушей, как у лисицы.
Отъявленный плут и прехитрый пролаза, до тонкости изучивший искусство притворства, Слимбрук прослыл знатоком кузнечного дела и приманил в свою кузницу всех знатных и зажиточных горожан, которые – то ли из страха, а может почему-либо еще, – водили дружбу с испанцами и недолюбливали реформатов.[15] В большинстве своем это были прежние заказчики Сметсе, но Слимбрук настроил их против него.
