Полифил, а за ним и его друзья принялись толковать о светлом уме человека, ставшего душою всех этих чудес и приводящего в движение столько умелых рук к удовольствию монарха. Не стану приводить хвалы, которые ему возносились; они были велики и, следовательно, не понравились бы ему. Особенно долго наши четыре друга распространялись о таких его достоинствах, как верность и рвение. Они утверждали, что этот человек — гений, во все вникающий и не дающий себе передышки. Главная его забота — трудиться для возвеличения своего господина, но он не считает, что прочее недостойно его стараний: все, что касается Юпитера, достойно внимания его служителей.
Наши четыре друга, придя на этот счет к единому мнению, отправились осматривать салон и галерею, сохранившие тот вид, какой был им придан во время известных и столь прославленных празднеств. Было сочтено уместным сохранить эти строения, а потом соорудить по их образцу другие, более прочные. Все слышали рассказы о чудесах, созданных для этого праздника, — о дворцах, превращенных в сады, и о садах, превращенных в дворцы; о быстроте, с которой были созданы эти вещи и которая докажет потомкам, что в наше время были возможны чудеса. В Европе нет народа, который бы не слышал о великолепии этого зрелища. Некоторые лица уже составили его описание, отличающееся изяществом и точностью, вот почему я не вдаюсь здесь в подробности. Скажу лишь, что наши четыре друга расположились на травке, окаймляющей ручеек или канавку, которая украшает эту галерею. Листва, прикрывавшая этот уголок, сухая и потрескавшаяся во многих местах, пропускала достаточно света, что позволило Полифилу начать рассказ о бедствиях его героини.
У преступницы Психеи не хватило духу вымолвить хотя бы слово. Она могла бы кинуться в ноги супругу, могла бы рассказать ему, как все вышло, и если уж не оправдать полностью себя, то по крайней мере переложить вину на двух сестер; во всяком случае, она могла бы молить о прощении, простершись у ног Амура, обнимая их со всеми признаками раскаяния и обливая их слезами. Могла она поступить и по-другому: взять кинжал за лезвие, подать его мужу, обнажить грудь и предложить ему пронзить ее сердце, восставшее против супруга. Растерянность и совесть отняли у Психеи дар речи и способность чувствовать; она замерла на месте и, потупив взор, ждала в смертельной тоске, какова будет ее участь.
Купидон, вне себя от гнева, не почувствовал и половины той боли, какую ему причинила бы эта капля масла в другое время. Он несколько раз метнул бешеный взор на несчастную Психею, а затем, не снизойдя даже до укоров, улетел по воздуху, и дворца не стало. Не было больше ни нимф, ни Зефира: несчастная супруга осталась одна на утесе, полумертвая, бледная, дрожащая и охваченная такой беспредельной скорбью, что она долгое время стояла, устремив взор в землю, не сознавая себя и не замечая полной своей наготы. Ее девичьи одежды лежали у ее ног; она смотрела на них, но не замечала.
Между тем Амур витал в воздухе: он хотел поглядеть, до какой крайности дойдет его супруга, ибо не желал, чтобы она наложила на себя руки — то ли потому, что гнев не вполне заглушил в боге сострадание, то ли потому, что он готовил Психее более долгие муки и более жестокий конец, чем самоубийство. Он видел, как она без сознания рухнула на твердую скалу, и это тронуло его, но не до такой степени, чтобы он позабыл о проступке своей супруги.
Психея пришла в себя долгое время спустя. Первою ее мыслью было броситься в пропасть, но увидев бездну и острия скал, готовые растерзать ее, она несколько раз возвела глаза к луне, озарявшей ее, и сказала:
— О сестра солнца, пусть моя ужасная вина не мешает тебе взирать на меня; будь свидетельницей отчаяния несчастной и окажи мне милость поведать тому, кого я оскорбила, обстоятельства моей кончины, но не рассказывай их тем, кто дали мне жизнь. Ты встречаешь на своем пути много несчастных. Скажи мне, есть ли среди них такой, чье горе было бы страшнее моего? О, высокие скалы, служившие некогда основою дворца, коего я была владычицей, кто бы мог теперь сказать, что природа создала вас для совсем иного употребления?
С этими словами она заглянула в пропасть, и в то же мгновение смерть предстала ей во всем своем ужасе. Много раз порывалась она кинуться в бездну, и столько же раз естественное чувство страха удерживало ее.
— Как горестна моя судьба! — говорила она. — Я хороша собою, молода. Лишь одно мгновение я обладала прелестнейшим из богов — и уже должна умереть! Я сама покончу с собой! Неужели Аврора не озарит больше Психею? Как! Неужели это последние мгновения, дарованные мне Парками[50]? Ах, если бы еще кормилица закрыла мне глаза! Если бы я не была лишена погребения!
Эта нерешительность и порывы к жизни, которые так мучат умирающих, эти метания, от которых не избавлены даже наиболее отчаявшиеся, вели тяжкую борьбу в сердце нашей героини.
— Кроткий свет дня! — восклицала она. — Как трудно прощаться с тобой! Увы! Куда я отправлюсь, когда покину тебя? Милосердные дщери Аида, помогите мне порвать узы, связывающие меня с жизнью, явитесь показать мне то, что я теряю!
Наконец, она собралась с духом, безмерность несчастья подавила в ней остатки любви к жизни, и Психея ринулась в пропасть с таким неистовством и стремительностью, что Зефир, следивший за нею и имевший приказание унести ее в случае, если скорбь толкнет ее на отчаянный шаг, едва успел сохранить ей жизнь. Промедли он хоть мгновение, и Психеи не было бы на свете. Он извлек ее из бездны и направил в воздухе по другому пути, нежели избранный ею: он удалил ее из этих мрачных мест и перенес, вместе с одеждами, на берега реки, которые, будучи необычайно высокими и крутыми, могли быть названы пропастью не менее ужасною, чем та, прежняя.
Обыкновение всех несчастных — видеть вещи в самом мрачном свете. Психея вообразила, что ее супруг, вне себя от гнева, перенес ее на берега этой реки для того, чтобы она утопилась: такой род смерти был более способен удовлетворить его, чем какой-либо другой, потому что он был более медленным и, следовательно, более жестоким; может быть также, что она не должна была осквернить эти скалы своей кровью. Почем знать, не предназначил ли их ее муж для совершенно иного употребления? Это удаленное и недоступное место могло быть любовным убежищем, где сын Киприды, страшась матери, устроил тайный приют для своих возлюбленных, как он устроил его для супруги; поэтому она совершила бы святотатство, превратив в орудие отчаяния то, что должно было служить целям наслаждения.
Вот как рассуждала несчастная Психея, изобретательно выискивая все новые беды, но отнюдь не угадывая истинных намерений Амура, которому это место, где сейчас находилась красавица, пришло на ум совершенно случайно, если только он вообще не предоставил выбор его на усмотрение Зефира. Амур хотел, чтобы Психея помучилась, но он вовсе не желал ей смерти. Руководствуясь этим, он запретил Зефиру покидать ее под каким бы то ни было предлогом, хотя бы сама Флора пригласила его на нежное свидание, пока первый порыв Психеи не пройдет.
Я не раз удивлялся, почему Зефир сам не влюбился в нее. Впрочем, Флора имеет свои достоинства, а кроме того, подбирать наследство хозяина, и притом такого, как Амур, было бы слишком большим и к тому же бесполезным вероломством.
Итак, не сводя глаз с Психеи и видя, как жалостно она поглядывает на реку, Зефир подумал, что в ее душе снова шевелятся отчаянные мысли, и потому, чтобы не быть застигнутым врасплох, Зефир поставил обо всем в известность бога этой реки, который, по счастью, держал свой двор в двух шагах оттуда и имел при себе лучшую часть своих нимф.
Этот бог отличался холодным темпераментом и не слишком стремился услужить красавице или ее мужу. Тем не менее опасаясь, что если первая красавица мира, царская дочь и жена бога, покончит с собой в его владениях, поэты станут корить его и называть братом Стикса, — опасаясь этого, говорю я, он попросил своих нимф подхватить Психею и перенести на другой берег, который был не столь крутым, более приятным, чем этот, и насчитывал несколько населенных домов. Нимфы повиновались ему весьма охотно: они окружили красавицу, спрятавшись в прибрежных зарослях.
Психея в эту минуту размышляла о своих злоключениях, не зная, что и подумать о намерениях мужа и какой смерти предать себя. В конце концов, испустив глубокий вздох, она сказала: «Ну что ж! Я кончу мою жизнь в воде. Дай только судьба, чтобы смерть эта была ему приятна!» С этими словами она кинулась в реку, но к великому удивлению своему оказалась в объятиях Киммодокеи и милой Наиды. Это была приятнейшая встреча в мире. Две эти нимфы почти не разлучались с нею, ибо из всего сонма нимф Амур именно их избрал статс-дамами нашей героини в то блаженное время, когда Психея пользовалась расположением и привязанностью бога.
