— Я тебя жду! — закричала Аврелия.
Голос его был едва слышен, констебль шел быстро.
— ДА! — взревела Аврелия. Ее измученная глотка понемногу отдыхала, когда издали донеслось едва слышное «куд-кудах», сообщившее ей, что он все понял.
Улица закрыла окна и пошла спать.
Ещё одна Рождественская песнь [44]
В зале «Отдыха удильщика» беседа коснулась темы диет, и вдумчивый Джин С Тоником сказал, что ему хотелось бы знать, как сидящие на диетах ребята умудряются пережить Рождество.
— Именно эту проблему пришлось решать моему кузену Эгберту, — сказал мистер Маллинер.
— Он сидел на диете? — поинтересовался Виски Со Льдом.
— Совсем наоборот — до того дня, когда ощутил какие-то странности в верхней левой части груди и отправился навестить своего медицинского друга, некоего доктора Поттера.
— И чем я могу услужить тебе, Л. Ниро Вулф? — сказал доктор Поттер.
Это прозвище мой кузен получил в их совместные школьные дни, ибо уже тогда его внушительная полнота навлекала на него огонь критики. Эгберт вступил в жизнь бойким пухленьким младенчиком, вырос в шарообразного мальчика, а теперь, на сорок втором своем году, был мужчиной, под которым весы дрожали на манер осиновых листьев. Он разделял страстную любовь к пище всех своих праотцов, но, если они растрясали избыточные жировые отложения на турнирах, сражаясь с неверными, отплясывая старинные английские танцы и все такое прочее, в его теле эти отложения накапливались.
— Не думаю, что тут что-то серьезное, Билл, — ответил он, — но я подумал, что все-таки стоит заручиться мнением врача. Это вроде бы боли… да нет, не то чтобы боли, а какие-то странности вот тут в левой стороне груди. Возникают, когда я дышу.
— Так не дыши, — посоветовал доктор Поттер, так как наступило Рождество, когда даже светила медицины не прочь пошутить. — Ну хорошо, давай-ка осмотрим тебя. Хм! — сказал он после осмотра. — Ха, — добавил он и подкинул для ровного счета еще одно «хм». — Я так и предполагал. Ты слишком толст.
Эгберт удивился. Иногда ему казалось, что он набрал унцию-другую излишнего веса, но сам он никогда бы не приложил к себе такой эпитет.
— Ты считаешь меня толстым?
— И не просто. А разжиревшим. Причем жир скапливается вокруг твоего сердца. Мы должны сбросить с тебя фунтов тридцать. А если мы не…
— И что нас ждет, если мы не?
— Хлопоты и заботы с покупкой венков и проводами тебя в последний путь, а так больше ничего.
— Боже великий, Билл!
— Великий или не великий, это к делу не относится. Ты должен не меньше года воздерживаться от всего мучного и от всего жирного. Честно говоря, неплохо будет, если ты воздержишься и от всякой прочей пищи.
Удар был сокрушающим, однако Эгберт обладал сильной волей. Хотя ничто не могло скрасить подобный режим, он не сомневался, что выдержит. К тому же он умел переносить лишения. Когда его приглашали на коктейли, а сосисок на деревянных палочках оказывалось маловато, своего рода запасная энергия позволяла ему продержаться до конца.
Когда он вышел из кабинета, его зубы были крепко стиснуты. И оставались стиснутыми, пока он не вышел на улицу, где они внезапно перестали быть таковыми. Он вспомнил про свою тетушку Серину, у которой его по издавна заведенному обычаю ждал рождественский обед.
Поскольку Эгберт с детских лет и далее отнюдь не блистал умственными способностями, его устроили на государственную службу. Однако, хотя пить чай в четыре часа он был способен не хуже всех прочих, ему не нравилось быть на службе своей родины, даже самой разгосударственной. Он мечтал стать партнером своего друга, владельца фирмы, специализирующейся по интерьерам и продаже антиквариата, но осуществиться эта мечта могла, только если его тетя Серина, женщина чрезвычайно богатая, снабдила бы его суммой, необходимой для вступительного взноса. Он часто просил ее об этом, а она отказывалась, опасаясь, что, торгуясь о цене с представителями простонародья, он непоправимо ранит свой благородный дух. Он намеревался в последний раз воззвать к ней за праздничным столом, когда еда и напитки смягчат ее.
Но как самолюбивая хозяйка дома, гордящаяся своим щедрым гостеприимством, отнесется к финансированию племянника после того, как он не прикоснется ни к единому блюду за обедом, на который она расточила столько стараний?
Две минуты спустя он уже снова был в кабинете доктора Поттера.
— Послушай, Билл, — сказал он, — ты же просто разыграл меня, назначая такую диету?
— Вовсе нет.
— А что случится, если я поем икры, черепахового супа, индейки, рождественского пудинга, мясных пирожков, фруктовых корзиночек, горячих булочек с маслом и засахаренных фруктов, запивая их хересом, шампанским, портвейном и ликерами? Я умру?
— Разумеется. Но какая прекрасная смерть! Ты правда намерен все это поглотить?
— Это то, что мне придется поглотить, когда я буду обедать у моей тетки на Рождество. Если я пропущу хоть что-то, она навсегда откажется разговаривать со мной, и каюк моему партнерству в интерьерах и антиквариате, — сказал Эгберт и с лаконичной четкостью человека, занятого на государственной службе, изложил суть своего щекотливого положения.
Доктор Поттер слушал его внимательно, а по заключении печальной истории сказал «хм», добавил «ха», а затем снова подбросил «хм».
— Ты уверен, что твоя воздержанность в пище оскорбит тетку, про которую ты говорил?
— Такого она мне никогда не простит.
— Тогда ты должен выпутаться из этого обеда.
— Выпутаться из него я не могу.
— Нет, можешь, при наличии веской причины. Вряд ли она на тебя обидится, если ты сляжешь с
