«Весною, – вспоминал он два года спустя, в 1881 г., о ходе работы над романом, – я уехал в Италию. Флоренция была, как всегда, божественна, я много бывал у Бутсов. В прелестном Беллегардо, в отеле Арно, в комнате с глубокой нишей, я начал „Женский портрет“, – т. е. взял старое начало, давно написанное, и полностью переработал… Лето и осень я tant bien que mal[341] трудился над романом, нет-нет да выезжал из Лондона в Брайтон, в августе невыносимый. Фолкетон, Дувр, Сент Ленардс и прочие места. Старался работать и, хотя предполагал на зиму отправиться в Америку и даже взял билет, отказался от этого намерения».[342] Но роман подвигался медленно, и не только из-за тщательности, с какой Джеймс отделывал его («каждую часть переписывал дважды»), но и из-за «искушений и отвлечений лондонской жизни». В начале 1880 г. Джеймс снова предпринимает поездку в Италию. На некоторое время он задерживается в Париже и на юге Франции, но не прекращает работу над романом даже во время путешествия («Работал там великолепно и был бесконечно счастлив»[343]). В Италии он на этот раз остановился в Венеции, где прожил «три или четыре месяца, писал усердно, каждый день, и кончил – т. е. в основном кончил – мой роман. Поверьте, это была замечательная жизнь, казавшаяся мне порою просто немыслимой, сказочной».[344]
И в ходе написания романа, и во время последующей его публикации Джеймс не раз называл «Женский портрет» то своим «большим», то «грандиозным», то «значительным» романом, а однажды даже в шутку сообщал одной из своих корреспонденток: «он меня обессмертит».[345] По объему содержания, законченности художественной структуры, тщательности стилистической отделки «Женский портрет» должен был превзойти все написанное им ранее, должен был встать в один ряд с теми произведениями «большой литературы», к каковой Джеймс прежде всего относил романы Джордж Элиот и И. С. Тургенева.[346] Неудивительно поэтому, что в его суждениях об этих писателях приоткрываются те требования, которые он предъявлял к собственному творчеству и из которых исходил, создавая свой «большой роман» – «Женский портрет».
Романы Джордж Элиот вызывали у Джеймса двойственную оценку. Недаром свою рецензию на последний из них «Дэниел Деронда» («Daniel Deronda») он построил в виде диалога между Поклонницей этой английской писательницы и ее Противницей, спор между которыми разрешал Критик.[347] В романах Джордж Элиот Джеймса привлекало в первую очередь то, что она не ограничивалась в них созданием обычной для английского классического романа (novel) картины социальных нравов, а ставила философско-этические вопросы – о смысле жизни, о судьбе и назначении человека, о выборе им жизненного пути, о его взаимоотношениях с обществом. В ее романах при красочном и многообразном показе социально-бытовой стороны жизни открывалась и ее духовная сторона. «То, что создает Джордж Элиот, – восхищается в упомянутой рецензии Поклонница, – включает в себя мир во всей его полноте, мир у нее необозрим, он охватывает бесконечно много».[348] С нею в конечном итоге соглашается и Критик, добавляя, что «Джордж Элиот всегда дает нам удивительно типичную, хотя и иронически освещенную картину жизни».[349] Второе, что в творчестве Элиот представлялось Джеймсу исключительно ценным, – это многогранные психологические портреты ее героев, стремление объяснить характер и поступки человека не столько внешними обстоятельствами, сколько изнутри. «Она умеет твердой рукой, – резюмировал критик, – отомкнуть важнейшие тайники человеческого характера».[350] И в то же время Джеймс находил в романах Элиот существенный недостаток: английская писательница не придавала значения художественной структуре своей прозы; ее романы были слишком «рыхлы», «несколько бесформенны».[351] Правда, он тут же оговаривался, что «из жизни, не преображенной искусством, всегда можно извлечь смысл, искусство же, в котором нет жизни, – жалкая поделка. Ее книга („Дэниел Деронда“. – М. Ш.) объемлет целый мир».[352]
Примечательно, что все трое участников спора сходятся в одном: писатель, удовлетворяющий каждого из них в отдельности и всех вместе – это И. С. Тургенев.
«Если говорить о том, что нравится Пульхерии, – заявляет Противница Джордж Элиот, упоминая о себе в третьем лице, – то это роман, который прочла года три-четыре назад, но не забыла. Автор его – Тургенев, название – „Накануне“. Теодора (Поклонница Джордж Элиот. – М. Ш.) его тоже читала – ведь она обожает Тургенева. И Констанциум (критик. – М. Ш) тоже читал, потому что он все читает». «Если бы я прочел „Накануне" только по этой причине, – возражает Констанциум, – не о чем было бы говорить. Но Тургенев – мой писатель!».[353]
Последние слова вполне могли быть сказаны самим Джеймсом. Как отмечалось выше, Джеймс всегда, а в особенности в ранний период своего творчества, видел в Тургеневе образец литератора и человека. Принятое им в 1875 г. решение поселиться в Европе было отчасти вызвано желанием лично познакомиться и постоянно общаться с Тургеневым. Свое искреннее восхищение человеческими свойствами «Иван Сергеича» Джеймс неустанно выражал в переписке с родными и друзьями, а впоследствии, уже после смерти писателя, отдал ему дань в воспоминаниях.[354] Свое мнение о литературных достоинствах тургеневской прозы он в основном высказал в двух критических статьях 1874 г. и 1877 г., написанных еще до работы над романом «Женский портрет». Многое из того, что привлекло внимание Джеймса в творчестве Тургенева, несомненно отвечало его собственным поискам в этот период.
Статья Джеймса «Иван Тургенев» (1874),[355] одна из первых представлявшая американцам тогда еще малоизвестного им русского писателя, начиналась словами: «Мы знаем немало замечательных критиков, которые на вопрос, кто лучший романист нашего времени, не колеблясь, ответят: Иван Тургенев». В романах Тургенева, как и в романах Элиот, Джеймса прежде всего привлекала широта охвата жизненных явлений («Ни один романист, исключая разве Джордж Элиот, не уделяет такого внимания столь многим явлениям жизни, не стремится затронуть их со столь различных сторон»), серьезность и глубина содержания («цель у него всегда одна – найти эпизод, персонаж, ситуацию нравственно значимые»). С другой стороны, благодаря своему художественному методу Тургенев «охватывает великий спектакль человеческой жизни шире, беспристрастнее, яснее и разумнее, чем любой другой известный нам писатель». Его романы не нуждались в искусно построенной фабуле, возбуждая читательский интерес не внешней занимательностью, а тем, что «сообщали много больше о человеческой душе», чем книги с острыми, но менее значительными сюжетами. Тургенев отказался от открытой авторской дидактики. Так, в «Записках охотника» – книге, которая была «не менее важным вкладом в дело освобождения крестьян в России, чем знаменитый роман Бичер Стоу в борьбу за отмену рабства в Америке», нет прямых высказываний против института крепостничества. Вывод читатель делает из совокупности всех показаний, из множества тонких штрихов, из ощущения горечи и печали, которые охватывают его после прочтения книги и заставляют думать.
Три года спустя, в 1877 г., рецензируя тургеневскую «Новь»,[356] Джеймс вновь подчеркивает как величайшее достоинство Тургенева значительность выбираемых им сюжетов, каждый из которых «всегда сообщает что-то важное и открывает что-то новое». А так как это «важное и новое» интересовало Тургенева, по мнению Джеймса, прежде всего в этическом и психологическом плане, то в центре его художественного построения оказывалась не ситуация, не событие или цепь событий, а характер, литературный герой. Но, писал далее Джеймс, – «герои романов Тургенева не являются ими в прямом смысле слова; это – богатые по содержанию, но слабые люди, которым отводится роль неудачников, а в игре, называемой жизнью, они неизменно остаются в проигрыше». Их психологическая драма, их поражение, более внутреннее, чем внешнее, и несет в себе нравственный урок. В этой рецензии Джеймс впервые отметит, что подлинной Духовной силой и мужеством обладают у Тургенева не герои, а героини. «Тургеневские девушки – говорит он, упоминая Марианну, – всегда необычны».
Позднее, в 1897 г., в статье «Иван Тургенев (1818–1883)»,[357] характеризующей творчество русского писателя в целом, Джеймс выразит это свое мнение полнее: «Если мужчины (в романах Тургенева. – М. Ш), по большей части, страдают отсутствием воли, то женщины наделены ею с избытком; представительницы сего пола, населяющие страницы его романов, отличаются поразительной силой духа в добавление, в каждом случае иным, превосходным качествам. Это относится к такому числу женских образов у Тургенева – молодых женщин и девушек, в особенности „главных героинь", что они, благодаря нравственной своей красоте и тончайшему устройству души, составляют одну из самых замечательных групп среди образов, созданных современной литературой».