и сердимся, когда говорит кто-то другой. — Но Генри не понять. Он очень холодный человек.
— Какие же еще могли быть похороны? — сказал я, пытаясь перевести стрелку.
— Сара католичка, — сказала миссис Бендрикс, взяла бокал вина и залпом выпила половину.
— Ерунда, — сказал я.
— Она сама не знала.
Тут я испугался, словно совершил продуманнейшее преступление и вдруг увидел первую трещину в стене своих ошибок. Глубокая она? Подвластна ли она времени?
— Ничего не понимаю!
— Она вам не говорила, что я была католичкой?
— Нет.
— Так, ненадолго. Понимаете, мой муж был против. Я его третья жена, и когда у нас все не ладилось, я говорила, что мы, собственно, не женаты. Он очень плохой человек, — прибавила она.
— Это вы католичка, а не Сара.
Она опять отхлебнула вина.
— Я никогда никому не говорила. Наверное, я напилась. Напилась я, мистер Бендрикс?
— Ну что вы! Выпейте еще.
Пока мы ждали вина, она пыталась вернуться на другие станции, но я не дал.
— В каком смысле она католичка?
— Только не говорите Генри!
— Не скажу.
— Мы жили в Нормандии. Сара была маленькая, два года. Муж вечно ездил в Довиль. Это он так говорил, а я знала, что он ездит к первой жене. Я очень сердилась. Мы с Сарой пошли к морю. Она все хотела присесть, но я вела ее дальше. Я ей сказала: «Сара, у нас с тобой тайна». Она уже тогда умела хранить тайны… если хотела. Да, я боялась, но ведь какая месть!
— Месть? Я не совсем понимаю, миссис Бендрикс.
— Ну, мужу. Это не только из-за первой жены. Я же вам говорила, да, что он не любил всего этого? Он так орал, когда я ходила к мессе! Вот я и подумала, Сара будет католичка, а он ничего не узнает, если я уж совсем не рассержусь.
— Вы не рассердились?
— Он меня через год бросил.
— Значит, вы смогли спокойно ходить к мессе?
— Ну, понимаете, я ведь не так уж верю! И потом, я вышла замуж за еврея, он тоже… Все говорят, евреи добрые. Нет. Не верьте, мистер Бендрикс. Он очень плохой человек.
— Что случилось у моря?
— Не то чтоб у моря. Мы просто пошли по берегу. Ее я оставила у дверей, сама нашла священника. Пришлось ему солгать — так, немножко. Конечно, я все свалила на мужа. Я сказала, что он обещал перед свадьбой, а потом отказался. Я плохо говорю по-французски, это очень помогло. Когда ищешь слово, получается так искренне. В общем, он все сделал, обратно мы ехали в автобусе.
— Что он сделал?
— Крестил ее.
— И все? — с облегчением спросил я.
— Ну, это таинство…
— Я уж было подумал, что Сара настоящая католичка.
— Так и есть, только она не знала. Ах, жаль, что Генри не похоронил ее как следует! — и слезы снова закапали.
— Он не виноват, ведь даже Сара не знала.
— Я все надеялась, что это привьется. Как вакцина.
— У вас что-то не очень привилось, — все-таки сказал я, но она не обиделась.
— Ах, — сказала она, — у меня было столько искушений! Наверное, к концу все уладится. Сара была со мной очень терпелива. Такая хорошая девочка… Никто так не ценил ее, как я. — Она отхлебнула вина. — Если бы я не выходила за плохих людей, если б я ее толком воспитывала, она была бы святая, вы поверьте.
— Так не привилось же, — злобно сказал я и кликнул счет. По спине у меня прошел холодок — то ли я простудился, то ли ощутил, как серые гуси летят над моей могилой. «Хорошо бы, — подумал я, — простудиться насмерть, как Сара».
По дороге домой, в метро, я твердил «Не привилось». Миссис Бертрам я оставил в Мэрлибоне, одолжив ей еще три фунта, потому что «завтра среда, нельзя выйти, приходит уборщица». Бедная Сара, привилась только эта череда мужей и отчимов. Мать успешно передала ей, что одного мужчины на жизнь мало, а она уж сама поняла, что незачем притворяться, будто это мужья. За Генри она вышла на всю жизнь, кому ж и знать, как не мне.
Но все эти мудрые мысли ничем не были связаны с нечестным делом у моря. «Это не Ты привился, — сказал я Тому, в Кого не верил, выдуманному Богу, Который будто бы спас мне жизнь (зачем?) и разрушил, хоть Его и нет, мое единственное счастье. — Нет, не Ты, ведь тогда это просто магия, а в магию я верю еще меньше, чем в Тебя. Все магия — Твой Крест, Твое Воскресение, Твоя святая католическая церковь, Твое общение святых».
Я лежал на спине и смотрел, как по потолку плывут тени деревьев. «Это совпадение, — думал я, — мерзкое совпадение чуть не вернуло ее к Тебе. Нельзя отметить двухлетнего ребенка на всю жизнь, вода и молитва — не клеймо. Если я поверю в это, я поверю и в Тело, и в Кровь. Все эти годы она была не Твоя, а моя. В конце концов Ты победил, можешь не напоминать мне, но она меня с Тобой не обманывала, здесь, на этой кровати, с этой подушкой под спиной. Я входил к ней, не Ты».
Свет ушел, кругом была тьма, и мне снилось, что я хожу по ярмарке с ружьем. Я стрелял в бутылки, вроде бы — стеклянные, но пули отскакивали, словно это сталь. Стрелял и стрелял, ни одна бутылка не треснула, и в пять часов утра проснулся, думая все то же: «Все эти годы ты была со мной, не с Ним».
5
Я мрачно шутил, когда думал, не предложит ли мне Генри переселиться к нему. На самом деле я этого не ждал и очень удивился. Я удивился даже, что он пришел через неделю после похорон, он никогда у меня не бывал. Не думаю, что он вообще заходил дальше, чем тогда, когда я встретил его под дождем. Внизу зазвонил звонок, я выглянул, — я не хотел гостей, я думал, что это Уотербери с Сильвией, — и увидел в свете фонаря его черную шляпу. Тогда я пошел вниз и открыл.
— Проходил мимо, — сказал Генри.
— Прошу.
Он неловко топтался, пока я вынимал бутылки из буфета. Потом сказал:
— Кажется, вы занимаетесь Гордоном.
— Мне заказали биографию.
— Будете писать?
— Наверное, да. Сейчас мне не до работы.
— И мне, — сказал он.
— Королевская комиссия еще заседает?
— Да.
— Значит, вам есть о чем подумать.
— Есть? Да, наверное. Пока мы не идем завтракать.
— Во всяком случае, это важная работа. Вот вам шерри.
— Она совершенно никому не нужна.
Сколько
