Наконец, уже на закате, подъезжала еще одна, последняя повозка — пара заморенных, худых, как отощавшие зайцы, мулов, кривые, кое-как стянутые проволокой, немазаные колеса, — и стоявшие у загородки оборачивались и молча смотрели, как женщина в серой мешковатой одежде и выцветшей шляпе слезала на землю, доставала из-под козел жестяное ведерко и шла к загородке, за которой ее муж работал, не разгибая спины, безостановочно, как метроном. Она ставила ведерко в угол, по ту сторону загородки, и стояла, не шевелясь, в серой одежде, падавшей жесткими, словно вырубленными из камня, складками на ее грязные шлепанцы, прижав руки к животу под фартуком. Смотрела ли она на мужа, никто не мог бы сказать; смотрела ли она вообще на что-нибудь, никто не знал. Потом она поворачивалась, шла назад к повозке (ей нужно было еще задать скотине корм, подоить корову и приготовить ужин детям), залезала на козлы, брала в руки веревочные вожжи, заворачивала мулов и уезжала. А следом за ней уезжали и последние зрители, и Армстид оставался один на темнеющем холме, зарывая себя в густеющие сумерки, как заведенная игрушка, с нелепым, чудовищным упорством, надрываясь от напряжения, словно игрушка оказалась слишком хрупкой для такой работы или пружина была заведена слишком туго. Жарким солнечным утром, сидя на галерее Варнеровой лавки с табачной понюшкой в щепоти или жвачкой за щекой, или вечером, в косых лучах заката, встретившись на безлюдном перекрестке дорог, люди толковали об этом, и весть передавалась с повозки на повозку, с повозки конному, от конного другому конному и с повозки или от конного пешему, остановившемуся у ворот или у почтового ящика.
— Он все там?
— Все там.
— Он себя в гроб вгонит. Что ж, не велика потеря.
— По крайности, для его жены.
— Что и говорить. Не придется ей каждый день возить ему харчи. А все этот Флем Сноупс.
— Что и говорить. Другой бы такого не сделал.
— Где уж тут другому. Генри Армстида, конечно, кто хочешь проведет. А вот Рэтлифа и впрямь не провести никому, кроме Сноупса.
И в это утро, хотя одиннадцатый час был только в начале, у загородки уже собралась обычная толпа, и когда подъехал Сноупс, даже те, что собирались в город, как и он, все еще были там. Он не свернул с дороги на обочину. Вместо этого он проехал вдоль длинного ряда повозок, и женщины с детьми на руках глядели на него, повернув головы, и мужчины, оборачиваясь, тоже глядели на него, серьезные, хмурые, глядели, не отрываясь, а он остановил фургон и сидел на козлах, беспрерывно, размеренно жуя и глядя поверх их голов в сад. И, как бы следуя за его взглядом, люди у изломанной загородки повернули головы и увидели, как из кустов в дальнем конце сада вынырнули двое мальчишек и, крадучись, стали подбираться к Армстиду сзади. Он не поднял головы, даже не перестал копать, но, когда мальчишки были от него футах в двадцати, быстро повернулся, выскочил из своего рва и бросился на них, занеся лопату. Он не закричал; даже не выругался. Он просто бросился на них, волоча ногу, спотыкаясь о выброшенные из ямы комья земли, постепенно отставая. И когда они нырнули обратно в кусты, Армстид все бежал, а потом, споткнувшись, упал ничком и остался лежать, а люди за загородкой смотрели на него, и стало так тихо, что слышно было его тяжелое, свистящее дыхание. Потом он встал, сперва на четвереньки, как ребенок, поднял лопату и вернулся к своему рву. Он не взглянул на солнце, чтобы узнать время, как обычно делает человек, прерывая работу. Он пошел прямо ко рву, торопясь, мучительно медленно и трудно передвигая ноги, и его худое небритое лицо было теперь совсем безумным. Он залез в ров и начал копать.
Сноупс отвернулся и сплюнул через колесо фургона. Он легонько дернул вожжи.
— Но-о! — сказал он.
Развенчание легенды.
Сноупсы выходят на сцену
Работа над романом «Авессалом, Авессалом!» совершенно вымотала Фолкнера. Он чувствовал себя опустошенным и измученным. Роман дался ему ценой слишком больших усилий. Работа на киностудии изматывала и не приносила никакого удовлетворения. Кроме денег.
Между тем надо было думать о том, что делать дальше. И тут ему пришла в голову любопытная мысль. 20 декабря 1936 года он написал письмо Беннету Серфу о книге, которая выстраивалась у него в голове. «У меня есть цикл из шести рассказов о двух мальчиках — белом и черном — во время Гражданской войны… Что вы думаете о том, чтобы сделать из этих рассказов книгу?»
Серф охотно согласился. Предложение Фолкнера устраивало его со всех сторон. Прежде всего, это укрепляло связь Фолкнера с издательством «Рэндом Хауз». Кроме того, Серф понимал, что новая книга не будет такой сложной, как «Авессалом, Авессалом!», и должна иметь больший читательский успех.
Фолкнер начал перечитывать рассказы и обдумывать, как сделать из них книгу. У него появилась возможность пересмотреть и переделать рассказы так, чтобы создать хорошую книгу. Он самым жестоким образом правил текст опубликованных рассказов, дописывал большие куски, расширяя и уточняя историческую панораму событий, углубляя психологическую разработку характеров.
Рассказы в свое время писались не подряд, они не были подчинены единому замыслу. Как вспоминал впоследствии Фолкнер: «Я представлял их себе в виде длинной серии, рассматривал как цикл рассказов и, работая над первым, видел два следующих, но, когда закончил первый рассказ, я понял, что все это заходит слишком далеко, а когда закончил четвертый рассказ, оказалось, что я поставил слишком много вопросов, на которые должен ответить, чтобы удовлетворить сам себя. Поэтому появилась необходимость написать еще два или три рассказа».
Теперь же, представив себе этот цикл рассказов в виде цельной книги, он почувствовал необходимость написать еще один, завершающий, который должен был довести до логического конца развитие характеров, прояснить мысль автора и найти ей художественное воплощение. Этот седьмой рассказ «Запах вербены» и был написан им летом 1937 года в Голливуде.
Так родился этот своеобразный роман, состоящий из семи рассказов, связанных одним героем и одной общей идеей, которая становится ясной только из сопоставления всех семи рассказов, из логики становления характера молодого героя романа, из процесса познания им истины.
Материалом романа стала Гражданская война и последовавшие за ней события, а предметом исследования — легенда о героизме и доблести южан в этой войне. Примечательно то, что основные события романа «Непобежденные» уже фигурировали в романах «Сарторис» и «Свет в августе». Но на этот раз, в новом романе, Фолкнер ставил своей задачей
