3) Публике разрешается стоять вдоль дороги на станцию, по пути следования торжественного кортежа. Полиции надлежит внимательно следить, чтобы встречающие не пустили в ход огнестрельное оружие.
4) Продажа спиртных напитков запрещается с полуночи до отправления императорского поезда.
5) Один вагон поезда предназначается для пассажиров, следующих в Дебра-Дову по частным делам. За билетами обращаться к начальнику станции. Ни один пассажир не будет допущен на перрон после 14:00.
6) Всякое нарушение вышеизложенных правил будет караться тюремным заключением сроком до десяти лет либо конфискацией имущества и поражением в правах, либо — и тюремным заключением, и конфискацией имущества одновременно.
Это объявление Бэзил прочел на вокзале, куда он приехал на извозчике прямо с набережной. Он пошел в кассу и купил билет первого класса до Дебра-Довы, который обошелся ему в двести рупий.
— Пожалуйста, зарезервируйте мне место в сегодняшнем поезде.
— Это невозможно. Билеты продаются только в один вагон. Все места зарезервированы уже несколько дней назад.
— А когда будет следующий поезд?
— Кто знает? Возможно, через неделю. Ведь паровоз должен вернуться обратно. Он у нас один — все остальные сломаны, а механик занят танком.
— Позовите начальника станции.
— Я начальник станции.
— Послушайте, мне совершенно необходимо попасть в Дебра-Дову именно сегодня.
— В таком случае вам надо было закомпостировать ваш билет заранее. Поймите, мсье, вы не в Европе.
Бэзил двинулся было к выходу, но тут увидел маленького человечка, который, соскочив с груды чемоданов, засеменил в его сторону. Он был в полушерстяном костюме и в ермолке, с живыми глазами, круглым сальным желтоватым лицом и чаплиновскими усиками.
— Хелло! Вы англичанин? Вам что-то нужно?
— Мне нужно попасть в Дебра-Дову.
— O'кей, могу устроить.
— Буду вам очень благодарен.
— Почту за честь. Знаете, кто я? Вот, смотрите. — И человечек протянул Бэзилу визитную карточку, на которой значилось: «М. Krikor Youkoumian, Grand Hotel et Bar Amurath Matodi, Grande Hotel Cafe Epicerie, et Bibliotheque Empereur Seyid Debre Dowa. Touts les renseig nements»[11]. Имя «Сеид» было замазано красными чернилами и сверху подписано «Сет».
— Оставьте карточку у себя, — сказал господин Юкумян. — Вы едете в Дебра-Дову. Со мной едете. Я все устрою. Как ваше имя, сэр?
— Сил.
— Послушайте меня, мистер Сил. Вы хотите ехать в Дебра-Дову. У меня есть два места. Вы платите мне двести рупий, и я пересаживаю госпожу Юкумян в товарный вагон. Договорились?
— Нет, двести рупий я вам не заплачу.
— Послушайте меня внимательно, мистер Сил. Я все устрою. Вы же не знаете этой страны. Гиблое место. Если не попадете на поезд, будете сидеть в Матоди одну, две, три, может, шесть недель. Тогда придется платить больше. Я англичан уважаю. Настоящие джентльмены. Давайте так: вы мне даете сто пятьдесят рупий, и госпожа Юкумян едет в телятнике. Вы не понимаете, что такое ехать в телятнике вместе с мулами. Это мулы генерала. Злые, как черти. Весь день будут бить ее копытами. И воздуха в телятнике нет. Вонь, микробы. Она может задохнуться, ее могут затоптать мулы. А ведь она хорошая жена, работящая, любящая. Не будь вы англичанином, я бы меньше чем за пятьсот рупий никогда бы не пересадил госпожу Юкумян в товарный вагон. Ну что, договорились?
— Договорились, — сказал Бэзил. — По-моему, вы хороший малый.
— Послушайте, дайте мне деньги сейчас, хорошо? А я поведу вас в свое кафе. Тут вам не Лондон — кафе маленькое, грязное, но бренди у меня отличное. Сам его только в воскресенье настаивал.
В два часа пополудни Бэзил и господин Юкумян заняли свои места в поезде и стали ждать прибытия императора. В вагоне, кроме них, было еще шесть пассажиров: один грек, который сразу же предложил купить у него апельсины и вскоре уснул; четыре индийца, которые жарким шепотом жаловались друг другу на то, что их здесь за людей не считают, и азанийский аристократ с супругой, которые молча и почти непрерывно жевали завернутый в газету пирог с бараниной. Личные вещи господина Юкумяна поместились в одном небольшом чемодане, однако у него было еще несколько корзин с товаром, которым он собирался торговать в Дебра-Дове и который теперь, за незначительную мзду, удалось пристроить в почтовый вагон. Что же касается госпожи Юкумян, то она тихо всхлипывала, забившись в угол телятника и прижимая к груди банку вишневого варенья, которую, чтобы компенсировать отсутствие удобств, подарил ей муж. В нескольких футах от нес из темноты время от времени раздавались тревожное мычанье, храп и хруст соломы под копытами.
Освободить вокзал от зевак, несмотря на приказ императора, полиции нс удавалось. Над железной оградой то и дело появлялись курчавые головы, по которым полицейские, человек двадцать — тридцать, с остервенением колотили бамбуковыми дубинками. Немало зрителей залезло и на крышу вокзала. Индиец, продававший представителям Международного пресс-агентства открытки с экзотическими видами Азании, теперь поспешно фотографировал местных знаменитостей, которые, кстати, также не до конца выполнили приказ императора: митрополит, например, был так пьян, что не держался на ногах и, качаясь, виснул на руке своего капеллана; корреспондент «Courier d'Azanie»[12] явился на вокзал в расстегнутой рубахе, продавленном тропическом шлеме и парусиновых туфлях; грек, агент по погрузке и отправке судов, он же вице-консул Великобритании, Нидерландов, Швеции, Португалии и Латвии, приступил к выполнению своих обязанностей, напялив плащ поверх пижамы и еще толком не проснувшись; директор банка, наполовину индиец, по совместительству — вице-консул Советской России, Франции и Италии, еще спал у себя дома, а один из главных коммерсантов страны, представитель других великих держав, человек загадочного происхождения, вообще находился в настоящее время на материке, занимаясь отправкой из Александрии в Матоди долгожданной партии гашиша. Несколько сановников, облачившись в национальные костюмы, уселись в кружок на расстеленном прямо на перроне ковре и завели, почесывая голые пятки, пространный разговор о женщинах. Две козы и несколько небольших индеек, принадлежавших начальнику станции, были, по случаю праздника, выпущены из женской уборной, где их обыкновенно держали, и теперь, копаясь в отбросах, разбрелись по всему перрону.
Только через час после назначенного времени барабаны и дудки гвардейцев возвестили о прибытии императора, задержавшегося в пути из-за сломанного грузовика, который, несмотря на все усилия, так и не удалось сдвинуть с места. Прежде чем императорский кортеж вновь двинулся в путь, губернатор, которому надлежало освободить дорогу, был поколочен дубинками и разжалован из виконта в баронеты. Императору же пришлось выйти из машины и продолжать путешествие верхом на муле, за которым, с императорскими чемоданами на голове, шли человек десять тут же мобилизованных зевак.
На вокзал император прибыл в скверном расположении духа, накричал на начальника станции и на обоих вице-консулов, не обратил никакого внимания на местную аристократию, в том числе и на подвыпившего епископа, а фотокорреспонденту лишь кисло улыбнулся в объектив. Гвардейцы взяли на караул, незаконно проникшие на крышу зрители устроили нестройную овацию, и император, в сопровождении генерала Коннолли и свиты, направился к предназначенному для него вагону. Начальник станции с фуражкой в руке стоял по стойке «смирно» в ожидании дальнейших распоряжений.
— Его величество дал сигнал к отправлению.
Начальник станции махнул фуражкой машинисту, гвардейцы вновь взяли на караул. Грянул национальный гимн. Две дочери директора железной дороги бросили лепестки роз на ступеньки императорского вагона. Паровоз засвистел, Сет продолжал улыбаться… но ничего не произошло. Доиграв куплет до конца, оркестр смолк; солдаты с нерешительным видом переминались с ноги на ногу; в наступившей тишине митрополит продолжал отбивать рукой какую-то одному ему известную мелодию; среди озадаченных зрителей, то появляясь, то вновь исчезая, важно разгуливали козы и индейки. И тут, когда все замерло, паровоз вдруг дернулся, тряхнул весь состав, от тендера до товарных вагонов с мулами, и, к неописуемому восторгу сидящих на крыше чернокожих, уехал.
— Император не давал указаний задерживать отправление поезда.
— Этого я не учел, — сказал начальник станции. — Наш единственный паровоз ушел, а поезд остался. Теперь мне несдобровать.
Но Сет никак не отреагировал на случившееся. Пассажиры стали выходить на платформу, закуривали, шутили. Сет старался в их сторону не смотреть. Он был оскорблен до глубины души: его опозорили в момент величайшего триумфа; планы, которые он с таким увлечением строил, рухнули в одночасье; нерадивость служащих железной дороги компрометировала его в глазах всего мира, подрывала его авторитет. Проходя мимо императорского вагона, Бэзил мельком увидел в окне мрачное, но весьма решительное лицо чернокожего в белом тропическом шлеме. «У меня никудышный народ, — размышлял между тем император. — Я отдаю приказы, которые не выполняются. Я сродни великому музыканту, у которого нет инструмента. На пути моего кортежа валялась разбитая машина… императорский поезд без паровоза… козы на платформе…. Эти люди неисправимы. Митрополит пьян. Старые болваны хихикали, когда ушел паровоз… Мне нужен образованный, современный человек… представитель Прогресса, Новой Эры». И тут Бэзил снова прошел мимо, на этот раз беседуя с генералом Коннолли.
