— Да ты хоть десять лошадей запряги! — бахвалился Матти. — Пожалуй, и маленький поезд попятится.
И, повернувшись к Мишутке, он вдруг сказал:
— Ну, Мишутка! Тяни!
И Мишутка потянул как следует. Ничего не поделать — седалища противников начали все больше отрываться от пола.
— Эх, победит! Победит этот зверюга! Калле, тяни, тяни! Юсси, держись! — слышалось из толпы.
Но тут сплавщикам пришло в голову внезапно отпустить жердь, и Мишутка опрокинулся на спину. Вот где была потеха для ярмарочного люда! Загоготали, захлопали, завопили, повскакивали с мест. Сплавщики еще пару раз повторили ту же шутку.
И тогда Мишутка рассердился. Вырвал у них жердь, переломил ее пополам, швырнул обломки в угол и отвесил одному из самых неуемных шутников такого пинка, что парень — высокий, здоровенный чертяка — дважды перекувырнулся на полу. Добро еще, не покалечился! И хорошо, что у Мишутки на лапах были рукавицы, а то сплавщик, может, больше и не встал бы.
— Р-р-р-р, — сказал Мишутка и посмотрел на Матти, как будто спрашивая, совершается ли подобная несправедливость с его согласия и неужели нет больше ни права, ни закона?
Матти никогда не насмехался над Мишуткой, и поэтому Мишутка верил в него всем своим честным и простым существом.
Матти ринулся успокаивать его.
Публика тоже успокоилась, убедившись, что получившему оплеуху не нанесено никакого вреда. Сам парень только смеялся своему кувырку и уверял, что будет вечно этим гордиться.
— И-их, ребята! — сказал он, высоко подпрыгнув. — Не каждый день с медведем доводится бороться!
Матти хотел было уже закончить все представление, но публика требовала еще и еще, и ему пришлось сесть опять играть. Мишутка с удовольствием прошлепал еще вальс-другой. Но потом тому пухлому, курносому мужику с ярмарки пришло в голову предложить Мишутке хлебнуть из своей карманной фляжки.
— Выпей, паря! — сказал он. — Выпей и ты, коли ярмарка! Пей, когда дают, не будешь ни бедным, ни больным!
— Эй, да ты не всю бутылку… черт! — прикрикнул Матти, не переставая играть.
— Да пусть хоть и всю забирает! — хорохорился мужик с ярмарки. — На деньги получишь, на лошади доедешь!
Мишутка высосал все до дна, даже не сбившись с такта. Теперь он танцевал с флягой в руке. Публика аж выла от восхищения.
Пахло потом и табачным дымом. Тусклая лампа освещала середину избы, со всех сторон маячили вытянутые шеи и покрасневшие физиономии. Обстановка была лучше некуда.
И тут снаружи послышались три гулких удара в дверь, и высокий мужской голос сказал:
— Именем закона, откройте!
Сразу воцарилась глубокая тишина.
Музыка тут же прервалась, Матти бросился отворять. Вошел сам городской фискал[15], пузатый рослый мужчина, с двумя полицейскими.
— Это что тут за игргаца, к лешему, устроили?
Матти объяснил, что мероприятие это совершенно невинное, и что он всего-навсего хотел показать медведя, и что у него есть на то разрешение от высокого начальства из самого высочайшего магистрата…
— Разрешение показывать медведя, а не понуждать танцевать, — строго сказал фискал.
— Вы кто такой? Откуда будете? Как ваше имя?
Матти правдиво отвечал. Он все-таки не мог не заметить мимоходом, что отнюдь не заставлял медведя плясать, потому что плясал тот, как высокоуважаемое начальство видит, совершенно самостоятельно.
Впрочем, Мишутка больше и не нуждался ни в какой музыке. Крепкое питье ударило ему в голову, и он скакал в глубине избы по собственному почину, не обращая ни малейшего внимания на высокое начальство.
Но никакие возражения Матти не помогли.
— Завтра вы предстанете перед магистратом, — сказал фискал, — и ответите за принуждение к танцам медведя и…
«…и нарушение общественного порядка», — намеревался он добавить. Но тут-то оно, нарушение, и случилось!
Мишутка, который больше не видел Матти и которому длинная веревка начала мешать в его танцевальном вдохновении, вмиг порвал свои оковы и закружился по направлению к дверям. Толпа распалась, как снежная целина перед снегочисткой. В избе поднялась несказанная паника. Но больше всех заторопился сам господин фискал: забыв свое высокое положение, он уронил свою новую форменную фуражку под ноги толпе и первым кинулся из дверей на улицу.
— Констебль! Очистите избу! — только и успел он выкрикнуть в сенях.
Приказ был почти напрасным — люди и так валом валили из избы. Да и констебли не остались исполнять приказ, а помчались галопом за своим начальником — только сабли замелькали.
Изба вмиг опустела.
— Эх, Мишутка, горемыка, что ты натворил! — вздыхал Матти, провожая своего закадычного друга обратно в угол. — Помешал служителю закона в исполнении его служебных обязанностей!
Мишутка присвистнул. Похоже, у него не было никакого представления о содеянном им преступлении.
На следующий день перед высоким советом магистрата Матти присудили к уплате штрафа в пятьдесят марок или при отсутствии средств…[16]
Что ж, как раз такая сумма и накопилась у Матти в кошельке. Но настроение у него все-таки было очень грустное, когда он по дороге из магистрата зашел к ратману в сарай проведать своего любимого Мишутку.
— Видать, не понимают в этом городе искусства, — пожаловался он. — Сидели бы мы лучше дома, в своем углу!
Мишутка смотрел на него с удивлением — что за чудеса! Ведь широкая публика была ими как довольна! Но он не осознавал еще всей ужасающей серьезности дела.
— А тебя они осудили, даже не выслушав, — продолжал Матти, вытирая какую-то влагу в углах глаз. — Приговорили к лишению жизни.
Мишутка лизал его руку и совсем не понимал, на каком волоске теперь висела его душа.
Но тут зашел в сарай цыган с кнутом в руке — потолковать с Матти. Он был вчера на Мишутки-ном представлении, а сегодня и в магистрате тоже: держал там ответ за свои провинности, от которых более или менее отбоярился. Ему велели только в сей же миг уносить из города свои кости.
— Ну, что получил, ась? — фамильярно спросил он у Матти.
Он видел Матти во дворе ратуши, но еще ничего не знал о приговоре.
Матти не хотелось рассказывать ему о своей беде. Сказал только, что его дело отложено на завтра. Посмотрели они вместе на медведя, и цыган сразу же начал приторговываться.
— Продай мне зверушку! — сказал цыган, как бы невзначай позвякивая монетами в кошельке. — Получишь полтинник, забирай пятьдесят финских марок!
— Не болтай! — рявкнул Матти. — Одна его шкура и то больше стоит!
Но душа его странно дрогнула. Цена, предложенная цыганом, на удивление совпадает с только что заплаченным штрафом. Как знать, может, из этого еще выйдет выгодная сделка, подумал он. И опять же была бы потеха — хоть раз обмануть цыгана.
Тому очень хочется медведя. Он и сам понимает, что предложил смехотворную цену. Он прибавляет и прибавляет. А Матти хоть бы что.
— Я цыгану не продам! — кричит он наконец.
— Глянь, деньги, они и у цыгана деньги. Даю сто пятьдесят!
— Постыдился бы хоть! Вот заплатишь пятьсот — тогда забирай! Ишь ты!
Цыган, подвижный носатый мужчина с серьгой в ухе, притворно ужасается, хотя прекрасно знает, что на просторе заработает на этом медведе тысячи. Торгуются еще некоторое время.
Но Матти непоколебим. Он уже заметил, как тот жаждет покупки, и не думает уступать ни пенни.
Цыгану приходится со вздохами достать свой потрепанный кошелек, спрятанный глубоко под рубахой, и отсчитать Матти в ладонь чистоганом пять сторублевых купюр.
— Ушлый мужик, хитрый мужик! — хвалит цыган противника. — Взял цену доброго жеребца!
— Да они хоть настоящие-то? — спрашивает Матти с поддевкой.
Цыган клянется и божится. Да и Матти понимает толк в купюрах, — он просто так, без причины тянет, подшучивает. Наконец он сует деньги в карман и говорит, еще раз погладив Мишутку по голове:
— Ну, прощай, Мишутка, бедолага1 Уж как буду скучать по тебе. Да что поделаешь! Да и матушка состарилась уж, надо ей подмогнуть.
Мишутка грустно мычит в ответ, точно теленок сквозь щель в заборе.
И цыган тоже собирается погладить его. Но Мишутка так злобно мотает головой, что тот сразу отдергивает руку.
— Да навряд ли он к чужим привыкнет — ухмыляется Матти.
Цыган щелкает кнутом в воздухе и показывает белые зубы.
— Привыкнет, еще как привыкнет — уж будь уверен, братец! — бросает он весело.
— Запомни, обращайся с ним по-хорошему, еще раз предостерегает Матти.
— Как золото на ладони буду держать! — заверяет цыган. — Хороший медведь, умный медведь, только пьющий. Трезвым не будет артачиться.
Так и закончилась сделка, и Мишуткину судьбу решили опять, ничуть не поинтересовавшись его желанием.
