– Что-то происходит? – спросила она с наивностью, способной сбить с толку любого. – Ой, расскажите же мне поскорее, я с удовольствием слушаю такие анекдоты...
– Вы ошибаетесь, это не анекдот, это... речь, короче, идет о заговоре, – вымолвила соправительница, пристально глядя прямо в глаза Елизавете.
– Ах, ну это меня совершенно не интересует, – ответила Елизавета самым безразличным тоном.
– А вот меня более чем, – возразила Анна Леопольдовна, – ибо говорят, что этот комплот направлен к тому, чтобы посадить на престол вас, царевна.
– Меня? – Елизавета громко расхохоталась. – Да я воистину просто не знала бы, что мне на этом престоле делать! И как это люди до сих пор не могут взять в толк, что для меня подобные вещи тягостны, что я не желаю никаких изменений, вообще ничего не желаю кроме того, чтобы меня оставили наконец в покое. Если так будет продолжаться и дальше, то меня, чего доброго, прогонят из Петербурга.
– Стало быть, вы отрицаете всякую свою причастность к этому плану? – продолжала допрос правительница.
– Да я впервые об этом слышу, – молвила Елизавета в ответ. – Однако ваш вопрос доказывает мне, что вы считаете меня способной принять участие в предприятии, ставящем себе целью вырвать из ваших рук бразды правления, которыми вы так энергично и мудро распоряжаетесь. Следовательно, вы сомневаетесь в моей верности вам и в моей правдивости. Я не могу найти слов, чтобы выразить боль, которая пронизывает меня от сознания того, что я как-то превратно понята, да к тому же особой, которой я в очень серьезный момент доказала уже свою преданность. Я знаю, что народ любит меня, что солдаты питают ко мне симпатию, что есть партия, которая хотела бы видеть на моей голове корону, но их желания не мои. Если бы у меня когда-нибудь было намерение воспользоваться своими правами, то для этого уже был подходящий момент, когда Бирон предложил мне царствование; никогда я не имела более серьезной перспективы на успех. Спрашивается, почему же я отклонила его посулы? Да потому, что ни власть, ни блеск не смогут заменить мне мой покой и мою беззаботность. Я ни за что на свете не хотела бы отказаться от той жизни, которую нынче веду. Но все эти воображаемые комплоты нарушают мой мир не меньше, чем ваш. Что же мне делать? Нужно ли мне оставить Петербург? Или, может быть, я должна сама себя прогнать из Петербурга? Уже тогда, когда моей руки добивался персидский шах, мне показалось, что вы желали моего удаления. Я хотела убраться с вашей дороги, почему вы не позволили мне уехать, герцогиня? О! Вы отплатили мне злом за мою откровенность. Вы не имели по отношению ко мне ни честных, ни добрых намерений!
Вместо того, чтобы обвинять, соправительница сама оказалась под градом обвинений.
– Царевна, успокойтесь, пожалуйста, – промолвила она, пытаясь смягчить ситуацию. – Я никогда в вас не сомневалась и мое доверие к вам и сегодня непоколебимо, однако мои министры, равно как и посланники Австрии и Англии, сообщили мне о существовании серьезного заговора, девизом которого является ваше имя, и потребовали от меня принятия энергичных мер.
– Ну, так арестуйте же этих людей, если они известны, – все более возбуждаясь, кричала великая княжна, – и устройте им очную ставку со мной, а тогда видно будет, подбивала я их на эти безумные шаги или нет. Но я вижу истинную причину происходящего: Миних и Остерман уже давно являются моими непримиримыми врагами, хотя я никогда их ничем не обидела, и они не угомонятся до тех пор, пока не упрячут меня в какой-нибудь монастырь. О, лучше умереть прямо сейчас!
Она начала рыдать.
– Но царевна, как вам такое могло прийти в голову, – воскликнула соправительница, беря обе ее ладони в свои.
– Если вы считаете меня изменницей, – продолжала Елизавета, – то лучше пошлите меня на плаху, только, ради Бога, не в монастырь.
Она бросилась перед Анной Леопольдовной на колени, плача и ломая в отчаянии руки.
Соправительница, как всякая слабая женщина, беззащитная перед силой слез, привлекла принцессу к груди и поцеловала.
– Ах, я так несчастна, – воскликнула Елизавета, – что же я всем этим людям сделала, что они так меня преследуют?!
– Ну, успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, – просила герцогиня, – я ведь говорю вам, что убеждена в вашей невиновности, что у меня и в мыслях не было отправлять вас в монастырь.
Ничего не помогало, Елизавета продолжала плакать.
– Я вижу, что меня хотят сделать монашенкой, – с тяжелым вздохом выдавила она из себя. – Ну хорошо, я не стану дожидаться, когда это произойдет, отныне я больше никогда не покажусь на людях, перестану посещать придворные балы, а катания на санях тоже могут вполне и без меня состояться.
Обливаясь слезами, она покинула Анну Леопольдовну, обливаясь слезами, Елизавета воротилась во дворец и бросилась на шею доверенной подруге.
– Мы пропали, Катенька, – воскликнула она, – герцогиня прознала про все, заговор раскрыт полностью, нас упекут в монастырь, о, я самая несчастная женщина на белом свете!
Когда пришел Шувалов, она протянула руки ему навстречу и, вздыхая, сказала:
– В скором времени нас разлучат, Ваня, мы преданы.
– Это еще как сказать, – беззаботно возразил граф, – правительство, как обычно, знает все и ничего.
– Но соправительница меня напрямик спрашивала, – заявила Елизавета.
– Неуклюжая ловушка, – улыбнулся Шувалов, – не более. И что же вы ответили?
– Совершенно ничего, я расплакалась.
– Расплакались? Тем лучше. Слезы для женщины аргумент более убедительный, чем сотни документов.
12
Монарший венец и монашеский покров
На следующее утро великая княжна уже позабыла и сцену с соправительницей, и слезы, которые сама проливала, она проснулась с улыбкой и, когда госпожа Курякова подошла к ее роскошному ложу, первым ее вопросом было:
– Мой утренний халат готов?
Выпив по обыкновению шоколаду, красавица поспешила подняться с постели и примерить это выдающееся достижение портновского искусства. Утренний халат этот был выполнен в том стиле, какой мы встречаем на грациозных полотнах Ватто, Миньяра и Ванлоо[46]: впереди он сходился в осиную талию и затем распадался по обе стороны бедер, так что взору открывалась украшенная богатой вышивкой нижняя юбка, сзади же он завершался большой сборкой и переходил в шлейф.
Материалом для него послужил желтый шелк, а оторочка была сделана из узких полос черного меха. Во всем туалете пышность гармонично сочеталась с оригинальностью, и когда Елизавета, заново напудрив роскошные волосы, встала в нем перед большим стенным зеркалом, она могла быть вполне довольна увиденным отражением, которому очаровательно кивнула в знак одобрения. В то время, когда она как раз возилась с укладкой сборок, в комнату вошел Лесток и, ни слова не говоря, остался стоять у дверей.
– Я вижу, мадам, что вы в прекрасном расположении духа, – наконец произнес он, – и меня радует, что вчерашний инцидент не смог испортить вам настроение, не нарушил ваши повседневные привычки и никак не повлиял на культ вашей красоты.
– О каком инциденте вы говорите? – рассеянно промолвила Елизавета, приглаживая на мягко вздымающейся груди тускло мерцающую пушнину. – Ты не находишь, Катенька, что этот темный мех чрезмерно оттеняет мою бледность?
– Своей белизной, коли на то пошло, – воскликнула госпожа Курякова, – вы посрамили бы даже каррарский мрамор.
– Я говорю о вчерашней неприятной сцене во дворце соправительницы, – продолжал Лесток.
– Об этом уже знают? – спросила Елизавета. – Но к этому неглиже, Катенька, подойдет только украшение из черного жемчуга; среди подарков несчастного влюбленного шаха есть одно такое, принеси-ка мне его.
– Я прошу вас, ваше высочество, все-таки меня выслушать, – раздраженно заметил Лесток, – ситуация сложилась совсем нешуточная, у нас у всех есть причины проявить сейчас осторожность и энергичность, решительными действиями мы должны отвести от себя угрожающую нам опасность, и притом без промедления.
– Вы намерены говорить о своем заговоре, Лесток, – возразила Елизавета, хмуря красивые брови, – а я намерена простить вас за то, что вы скомпрометировали меня и наполовину уже отдали на растерзание соправительнице и моим врагам, но с этого момента я больше ничего не желаю слышать об этом комплоте и о ваших сумасбродных прожектах...
– Напротив, – перебил ее Лесток, отбрасывая в сторону все правила этикета, – сегодня вы еще внимательнее, чем когда-либо, послушаете о нашем плане.
– Но если я вам запрещаю...
– Вы не можете этого сделать, – воскликнул Лесток, – мы зашли слишком далеко, и я, верно, очень ошибусь, если предположу, что вы сами считаете себя в безопасности на продолжительный срок.
– Мои слезы вчера обезоружили герцогиню...
– Я знаю, однако надолго ли? Вы не успеете оглянуться, как будете арестованы...
