– Я хотел просить тебя обратить свой лик к небу,– заговорил вдруг шейх, – но ты, опередив меня, заявил, что обратишь его к стене!
– А ты забыл, что я сказал тебе про подлецов! – воск-ликнул Саид.
– «Если забыл, вспомни Господа своего!» – нараспев прогудел шейх.
Какая тоска. Он закрыл глаза и снова подумал: как я мог забыть там мундир?
Тревожное предчувствие не давало покоя.
– «И если спросят: «Знаешь ли ты средь заклинаний и снадобий такое, что способно отвратить волю Всевышнего!» —и ответствуй: «На все Его воля»,– пробубнил шейх.
– Что это значит? Шейх вздохнул.
– Твой отец понимал меня всегда… Саид не выдержал.
– Мне очень жаль, но ты не смог накормить меня досыта. Кроме того, я забыл свой мундир, и это тоже очень жаль. И вообще я, видно, не способен тебя понять. И я буду спать, отвернувшись лицом к стене. И все равно я уверен, что я прав…
Шейх с состраданием улыбнулся:
– «И сказал сейид[8]: «Я по нескольку раз в день смотрюсь в зеркало, боясь, что лицо мое почернело!».
– Ты?!
– Да не я, а сейид!
– В таком случае подлецам приходится глядеться в зеркало каждый час,– съехидничал Саид.
Шейх опустил голову и замурлыкал опять: «В ней твое искушение…» Саид закрыл глаза. «Устал я,– подумал он,– по-настоящему устал. И все равно не успокоюсь, пока не заберу оттуда свой мундир».
Усталость растопила волю, и он, несмотря на свое решение во что бы то ни стало забрать мундир, уснул и проспал до полудня. Ожидая наступления темноты, он обдумывал план бегства. Конечно, пока полиция торчит в квартале, где кофейня Тарзана, успех его затеи невозможен. Так что, выходит, какое– то еще время придется выжидать…
Когда совсем стемнело, он отправился на улицу Нагмуд-дин. В окне у Hyp горел свет. Он не поверил своим глазам. Гулко, до боли в ушах забилось сердце. Могучей волной нахлынула радость. Конец кошмара… Hyp вернулась, она дома. Но где же она пропадала? Неважно, он узнает об этом позже, самое главное – она вернулась. Наверно, волнуется, думает, где он, сходит с ума от тревоги, как и сам он недавно. Вернулась! Он знает это, чует сердцем, а сердце еще никогда его не обманывало. Прощайте, страхи бездомной жизни! Хотя бы на время, а там – кто знает? – может, и навсегда. Сейчас он сожмет ее в своих объятиях и скажет, как он по ней истосковался, как любит ее. Не помня себя от счастья, он мчался по лестнице, и каждая ступенька вела его навстречу Победе – огромной, такой, что никому и не снилось. Побег ему, конечно, удастся. Он исчезнет, исчезнет надолго, но однажды он вернется, и тогда несдобровать подлецам. Вот и дверь. Он с трудом перевел дыхание. Hyp, родная, люблю тебя, люблю… Обниму тебя, на твоей груди забуду и горечь всех утрат, и измену предателей, и испуганный крик Саны. Он постучал… Что это?! На пороге стоял мужчина. Низкорослый мужчина в исподнем. (Мгновение, одно только мгновение – и от счастья осталась кучка пепла!) Мужчина с недоумением взглянул на Саида.
– Вам кого?
И вот уже недоумение во взгляде сменяется подозрительностью. «Да он же сейчас тебя узнает!» – мелькнуло в голове. Зажал ему рот левой рукой, а правой нанес сильный удар повыше живота. Бережно поддержал падающее тело и осторожно положил на пороге. Вот так, не надо шума. Теперь бы влететь быстро в комнату, схватить мундир и бегом прочь – но что если там еще кто– нибудь? Так и есть. Какая-то женщина.
– Кто там пришел, папаша?
Досадно, но ничего не выйдет. Он сбежал по лестнице. Вышел на горную дорогу. Какие-то подозрительные силуэты. Он ничком бросился на землю у дома и отлеживался, пока дорога не опустела совершенно. Уже почти на рассвете, с опаской оглядевшись по сторонам, он снова юркнул в дом шейха. Сидя в своем углу, старец поджидал, когда муэдзин возвестит время молитвы. Саид сбросил пиджак, растянулся на циновке и, хоть уже не надеялся уснуть, на всякий случай отвернулся к стене.
– Спи! – сказал шейх.– Сон – божество для таких, как ты…
Он не ответил. «О Аллах!» – чуть слышно вздохнул шейх.
Муэдзин прокричал свой призыв к молитве, а он все не спал. Потом до слуха долетел голос уличного торговца молоком, а сон упорно не шел. Потом начались кошмары, и тут он понял, что все-таки спал. Он открыл глаза. Тусклый свет лампы расползался по комнате туманом. Значит, он спал час, не больше. Он оглядел комнату. Подстилка, служившая шейху ложем, была пуста. Возле стопки книг стоял поднос с жареным мясом, инжиром и кувшин с водой. Спасибо, владыка, но когда же ты успел? Во дворе какие-то голоса… Странно. Он подполз к двери и осторожно выглянул в щелку. Мюриды чистили циновки. Он удивился еще больше. А вот и сторож, зажигает лампу над входной дверью. Так, значит, уже вечер. А он-то думал: сейчас раннее утро. Выходит, незаметно для себя он проспал целый день. Крепко же я спал. Не надо ни о чем думать. Сначала поедим. Покончив с едой, он надел пиджак и сел, привалившись спиной к книгам. Вытянул ноги. И сразу беспорядочно забегали, заметались мысли – забытый мундир… человек, открывший ему дверь… Сана… Hyp… Рауф – Набавия – Илеш… легавые, Тарзан, машина, чтобы вырваться из осады… Нет, я во что бы то ни стало должен связаться с Тарзаном. И я проберусь к нему, хотя бы ползком, через пустыню. Ох, как будет завтра полиция кусать локти и какой страх охватит подлецов!.. Во дворе раздался призывный хлопок в ладоши, голоса стихли, и воцарилась торжественная тишина. Шейх Али Гунеди трижды провозгласил: «Аллах», остальные нараспев повторили. Он представил себе, как они ритмично раскачиваются в такт… «Аллах… Аллах… Аллах…» Ритм ускоряется, и громче звучат голоса и сливаются в единый монотонный гул, напоминающий стук колес проходящего поезда. Колеса стучали долго, потом понемногу стали затихать, четкий ритм нарушился, все медленнее, все медленнее, медленнее… Качнулись в последний раз и встали. Тишина. И вдруг взвился чей-то звонкий голос:
Увы, промелькнуло летучее время, Но вас, о любезные сердцу, не встретил!
Напрасно покоя тот ищет на снеге.
Чей жребий печальный – вражда и разлука…
Стон прокатился по двору. И новый голос:
О любовь, ты рассудка меня лишила, Страсть маячит вдали, за собой увлекает, зовет…
Рок неотступный бредет по пятам за спиною…
И снова стон. И снова пение, и снова хлопок в ладоши, и снова бесконечное гудение: «Аллах… Аллах… Аллах…»
Он слушал, отдавшись своим мыслям. Медленно ползла ночь, и облаками проплывали воспоминания… Отец, раскачивающийся в кружке молящихся: «Аллах.
–.. Аллах… Аллах…» Мальчик, сидя под пальмой, изумленно наблюдает необычное зрелище… Причудливые тени вечности, осененные именем милосердного… Яркая вспышка былых надежд, воскресших из пелены забвения… Одинокая пальма на краю поля и шепот, упоительный и свежий, как утренняя роса… Сана… Он держит ее на руках… Ее первый. волшебный лепет… А потом полыхнуло жарким огнем, как из ада, и посыпались удары, удары… Протяжное пение и стоны молящихся… Напрасно покоя тот ищет… Промелькнуло летучее время… Но вас я не встретил… Неотступная Смерть за спиною… А револьвер твой, дрожащий от нетерпения в кармане, еще скажет свое слово. И в схватке с Вероломством и Пороком ты все-таки выйдешь победителем. И впервые вор будет преследовать собак… Неожиданный крик под окном, резкий, как удар плетью… И гул голосов, все громче, громче: «Оцепили весь квартал! Облава… Совсем как во время войны… Саид Махран…»
Он сжался, как пружина. Судорожно напряглись мускулы, рука впилась в револьвер. Дико оглянулся вокруг. Толпа народу, а где народ, там и легавые. Медлить некогда. Сейчас они, наверное, разглядывают мой мундир. И у них собаки. А я сижу здесь, у всех на виду. И если дорога через пустыню на каждом шагу чревата опасностями, то здесь мне до смерти рукой подать. Я буду драться до последнего вздоха. Он незаметно выскользнул на улицу и пошел налево, вниз, в сторону кладбища. Ночь уже вступила в свои права, луны еще не было, и мрак черной стеной преграждал дорогу. Он нырнул в черноту могил и побрел наугад, плутая в лабиринте Небытия. Забирался вглубь и снова возвращался. И хотя у него не осталось теперь ни единой искорки надежды, он почему-то чувствовал небывалый прилив сил. Теплый ветер донес до слуха отдаленный неясный шум. Хорошо бы спрятаться в какой-нибудь могиле, подумал он, но не остановился. Он чувствовал, что просто не в силах остановиться. Все равно не поможет, хотя собаки – это очень страшно. Потом он обнаружил, что дошел до края кладбища. Что-то знакомое было в этих очертаниях. Да это же северный вход, а вон улица Нагмуддин! Да-да, она самая. А вот и единственный дом, и в нем квартира Hyp, и ее окно. Свет горит. Он пристально вгляделся, и ему показалось, что он видит в окне неясный женский силуэт. Hyp? Встрепенувшись, взволнованно забилось сердце. Неужели все-таки вернулась? Или глаза обманывают его, как вчера обмануло сердце? Что-то часто ты стал обманываться, видно, близок твой конец. Но если это и правда Hyp, ему ничего от нее не надо, пусть только позаботится о Сане, когда свершится неизбежное. Сейчас он ее окликнет. Это рискованно, но ему нечего терять. И тут он услышал собачий лай. Отрывистый и гулкий, как выстрелы в тишине. Ему стало страшно, и он побежал. Дальше, дальше, туда, за могилы. Лай приближался. Он прижался спиной к надгробию, выхватил револьвер и напряженно уставился в темноту. Вот он, конец. Если в ход пущены собаки, надеяться больше не на что. На этот раз подлецы уцелели. И в последний раз он сказал себе, что жизнь прожита напрасно… С какой стороны они идут? Не поймешь – кажется, будто со всех сторон. И со всех сторон тебя окружает мрак, и, беги не беги, от него никуда не укрыться. Подлецы уцелели, а твоя жизнь прожита напрасно. Все ближе шум и ближе лай, и скоро ты услышишь на своем лице собачье дыхание, полное ненависти и злорадства. Он яростно стиснул револьвер. А лай все ближе, все громче. И вдруг яркий, ослепительный яркий свет огненным кольцом опоясал все кладбище. Он зажмурился и бросился на землю. Торжествующий голос:
