Едва Хенго переступил порог, как в горнице смолкли женские голоса, и только смех пролетел, как ветер по листьям; сразу стали слышны скрежет жерновов, потрескивание огня, бульканье кипящей воды и стук дождевых капель, стекавших с крыши на завалинку.
Гостя встретили радушно. Немец, мрачно насупясь, сел за стол, губы его не разжимались, а лоб, казалось, придавил камень, не давая открыть глаза и ясно взглянуть. Тщетно заговаривал с ним Виш, тщетно старая Яга, подавая кушанья, расспрашивала о Самборе — он ничего не знал. После бури небо прояснилось. Чёрная грозовая туча ещё стояла вдалеке над лесом и по тёмной её одежде змеями проносились молнии, а над избой уже сияло лазурное небо и светило солнце. Птицы отряхивали намокшие крылышки и, щебеча, летали вокруг дома. Ласточки уже носили комочки ила для гнёзд, а воробьи яростно ссорились из-за найденных зёрен. Аист собирался в путь и, стоя на длинных ногах в своём гнезде, хлопал крыльями и, задрав кверху клюв, курлыкал.
Почти не притронувшись к еде, немец поднялся и стал прощаться с хозяином, словно ему не терпелось ехать. Он забрал свои тюки, навьючил на лошадей, сел сам и вскоре вместе с сыном скрылся из виду, свернув в лес.
Виш, стоя у ворот, смотрел им вслед, когда подошла Дива. Старик обернулся к ней и ласково улыбнулся. Всякий раз, когда он смотрел на эту дочь, красу и радость дома, лицо его светлело. И всегда Дива отвечала ему улыбкой, теперь же она была задумчива и печальна. Молча приблизившись к отцу, она повела его к реке.
— Немец ничего не говорил? — спросила она.
— Молчал, как могила, — ответил старик.
— А мне счастливый жребий в немом отроке открыл дар речи, — сказала Дива. — Сын Хенго поведал мне страшные вести. Тебе надо знать о них, отец. Грозные ветры веют на нас из городища… Мальчик не лгал; рассказывая, он плакал и ещё весь дрожал от страха. Послушай!
Тихим голосом Дива начала свой рассказ. Опершись на посох, Виш слушал её, опустив голову. По лицу старика нельзя было понять, какие чувства волновали его, оно оставалось холодным, как камень; он не мешал дочери и не прерывал её ни одним словом. Но вот она умолкла, а отец, казалось, все ещё слушал её.
Наконец, он поднял голову, и из старческой груди его вырвался тяжёлый вздох.
— Пора, — сказал он, — будь что будет… Надо сзывать вече, давно его не было, и люди разошлись врозь, действуют всяк по своему разумению. Пора со своими совет держать, разослать вицы[28] созвать братьев… Будет на то их воля, пусть выбирают мою старую голову, и, что порешит наш сельский мир, то я и сделаю, а ты, Дива, молчи!
Дочь склонилась к нему и, взяв его руку, поцеловала.
— Коляда поможет! — шепнула она.
Не прошло и часу, как старый Виш снова показался на пороге своего дома, но он так изменился, что его трудно было узнать. Дома он ходил босой, в полотняной рубахе, а теперь оделся по-дорожному и совсем преобразился. На нем была новая коричневая сермяга с синей оторочкой, на ногах новые поршни, подвязанные красной тесьмой, а на голове меховая шапка с пером. На поясе висели блестящий меч и праща, а за плечами — лук и стрелы. Ходил он теперь прямо, высоко подняв голову, как и подобало старому воину, и, казалось, в этом уборе ему поубавилось лет.
У ворот уже ждали три лошади, покрытые сукном, их держали под уздцы двое чисто одетых, вооружённых слуг, которые должны были сопровождать своего господина. Все провожали главу дома и подходили к его руке. Провожала его и старая Яга, встревоженная, утирая фартуком слезы: почуяла она, что это не к добру, раз Виш, так давно не выходивший со двора, — разве что к бортям или в лес, — вдруг, никому не говоря, куда и зачем, собрался ехать.
Она и Дива подошли вместе с ним к серой лошади, которая рыла копытом землю, но, увидев хозяина, потянулась к нему мордой и заржала, ожидая, когда он сядет. Один из слуг хотел было помочь старику, но Виш, словно вдруг у него прибавилось сил, бодро вскочил на коня, кивнул головой на прощание, показал рукой на лес, — и все трое молча тронулись в путь. Долгое время они ехали вдоль реки. Но вот у самой воды показалось несколько ветхих хижин, за ними на кольях висели сети, а на песке стояли перевёрнутые челны. Наполовину зарытые в землю, похожие на жилища бобров, эти хижины имели крайне убогий вид, но ещё более жалкими казались полуголые люди, которые вышли на голос Виша. Это были пришлые люди, их посёлок, называвшийся Рыбаки, недавно вырос на земле Виша. Несколько голых детишек и сгорбленная, прокоптившаяся от дыма старуха испуганно шарахнулись при виде хозяина, и только двое рыбаков что-то пробормотали сквозь зубы на его вопрос. Отвечая, они искоса, недоверчиво и тревожно поглядывали на Виша.
Немного дальше, в лесу, они снова наткнулись на несколько избушек; то был другой посёлок, Бочары, но казалось, что в нём никто не жил. Только кучи щепок и стружек да наваленные бочки у дверей свидетельствовали о занятии обитателей. Теперь тут, и правда, не было ни живой души: женщины с детьми ушли в лес за грибами, а мужчины — за деревом для своих поделок. Однако двери везде оставались незапертыми — такой уж обычай был на всей их земле, и ни один путник никогда не злоупотреблял этим благородным гостеприимством. В каждой избе лежал хлеб, нож, стояла вода. Погреб, кладовка — все было открыто.
Один из слуг Виша зашёл в избу напиться и тотчас вернулся к своей лошади. Отсюда они повернули налево, в лес, и поехали прямиком чащей, но двигались с такой беззаботной уверенностью, как будто перед ними лежала широкая дорога. Охотникам было знакомо каждое урочище, каждая ложбинка в лесу, сваленное дерево и ручей.
Так, не обмолвясь ни словом, они ехали до поздней ночи; уже звезды зажглись на небе, опережая месяц, когда они остановились на ночлег. Слуги в одно мгновение соорудили шалаш для старика, — один остался при нем, а другой пустил пастись лошадей и их караулил.
Ночь прошла спокойно, чуть свет слуги уже готовы были ехать, старик встал ещё раньше, и все трое сели на коней. Виш сам теперь показывал дорогу; нигде во всей округе он не нашёл бы клочка земли, который не был бы ему знаком. Задумываться, размышлять ему не приходилось, инстинкт охотничьих племён ещё звучал в нём со всей силой, он ощущал лес и не заблудился бы даже в незнакомом.
Время от времени он глубже вдыхал воздух и по запаху узнавал, была ли вблизи роща, или лужайка, топи или поля. Он слышал, что говорил лес: трава, зеленевшая под ногами, наклон ветвей, мох, окутывавший деревья, кусты, разросшиеся понизу. Его учил полет птиц, даже вспугнутый зверь и то, в какую сторону он бежал.
В полдень они выехали к ручью, протекавшему посреди широкого луга. Вдали на отлого поднимавшемся берегу стоял большой двор с ухожами, над которым вился дым.
Увидев его, старик достал рог и трижды протрубил. Между тем они все приближались ко двору, возле которого уже собралась толпа.
Кто-то из челяди поймал на лугу невзнузданного коня, вскочил на него, ухватился за гриву и, погоняя кулаками по шее, поскакал навстречу старику — взглянул на него и вихрем умчался назад.
Видно, и тут мало кто бывал в гостях, оттого с таким любопытством толпились работники у ворот, а за тыном белели женские повойники. Они ещё не подъехали к усадьбе, когда в воротах показался статный мужчина, одетый по-домашнему, — в рубахе навыпуск и короткой поддёвке внакидку. Густые светлые волосы падали ему на плечи, недавно пробившаяся русая бородка вилась пушком вокруг румяного лица, на котором сияли большие синие глаза. Уже издали он приветствовал гостя, радуясь его приезду. Старик тоже замахал ему в ответ и, не доезжая до ворот, остановил лошадь и спешился.
— Добро пожаловать, любезный мой господин! — воскликнул молодой хозяин. — Такого гостя, как старый Виш, никогда и не надеялась видеть моя изба.
С этими словами он почтительно, словно к отцу, подошёл к старику и хотел поцеловать ему руку.
— Рад я вам, как солнцу ясному, — продолжал он весело, — но вместе с тем и печалюсь, что вы, отец мой, трясли свои старые кости, а не велели молодому Доману явиться к вашим дверям.
— Захотелось и мне, старику, повидать свет да поглядеть, нет ли каких перемен, — отвечал Виш.
Они расцеловались, и Доман, взяв старика под руку, повёл его в светлицу. И тут двор был построен прямоугольником, в одну связь с амбарами и хлевами. Но во всем чувствовался молодой хозяин, которому хотелось, чтобы дом радовал глаз: стены были выбелены, а столбики крыльца искусно расписаны. Кое-где на них висели пучки благовонных трав — тимьяна, девесила и чебреца. Женщины не показывались: все попрятались от чужих… Горница, куда они вошли, была чиста и опрятна, но, должно быть, и здесь не хозяйничали женщины, оттого в очаге, сложенном из камня, не было огня. В углу было ложе, покрытое волчьей шкурой, по стенам развешены луки, мечи и пращи, рога зверей и недавно снятые шкуры. Хозяин усадил гостя, взял со стола белый хлеб и, стоя, переломил с ним. Старик едва уговорил Домана сесть подле него. В глазах весёлого хозяина изображалось живейшее любопытство, но он не спешил с расспросами. Виш тоже сначала повёл разговор о хозяйстве и о лесе. Но вот мальчик подал мёд, и хозяин, чокнувшись, выпил за гостя.
