рюмки глоток и пристально посмотрел в глаза Деаку. — И как же ваша невеста очутилась в контакте с этими евреями?
— Этого мне еще не удалось установить. — Он небрежно сунул руку в карман и достал конверт. — Разумеется, я все подробно описал. Вот, пожалуйста, господин капитан. — Деак протянул конверт капитану Шимонфи, и тот с радостным волнением распечатал его. Значит, Габор никакой не изменник! Вот вам и доказательство. Мольке потерпел поражение. И Шимонфи погрузился в чтение письма. А Мольке в эти минуты думал о том, что в руках одним козырем больше. В том, что Деак и Ландыш — одно и то же лицо, у него уже не оставалось никаких сомнений. Как видно, догадался, что Анита завербована, думал Мольке, и теперь пытается опрокинуть все дело, изображая откровенность. Но что он, интересно, ответит, если я спрошу его, когда Анита впервые упомянула о своем намерении спасти скрывающихся евреев? Готов побиться об заклад, что он тотчас же скажет: Анита сказала мне об этом только сегодня, и потому я не доложил вам раньше. По-другому он сказать не может. Иначе ему не объяснить, почему он так долго умалчивал об этом. И тогда я его сразу же и арестую.
Он испытующе посмотрел на прапорщика.
— Когда ваша невеста попросила вас достать документы для этих жидов?
Деак задумался.
— А в самом деле, когда? — Он сразу разглядел ловушку, скрывавшуюся за этим вопросом. Он закурил сигарету и выпустил колечками дым. — Если не ошибаюсь, впервые она сказала мне об этом несколько дней назад. Я, конечно, не поверил, решил: дурачится. Все же я потребовал от нее адрес, где они скрываются. Но все это она мне сказала только сегодня. Я хотел арестовать их…
— Извините, — вдруг вмешался Шимонфи, — вот тут ты, Габор, пишешь, что у тебя есть важное устное сообщение…
— Да, — быстро подхватил Деак. — С этого мне, собственно, нужно было бы начать. — Он повернулся к Мольке. — Господин майор, я знаю правила: кто слишком любопытствует, становится подозрительным. Но в интересах дела я должен взять на себя даже этот риск… Господин майор, изучая материал на Ференца Дербиро, я пришел к выводу, что о прибытии в Будапешт моего брата вам стало известно от вашего агента в Москве… Не так ли?
Мольке как-то странно посмотрел на Деака. Его поразила такая откровенность этого юнца прапорщика.
— А в каком плане это вас интересует? — спросил он. — Вы проделали великолепную работу, господин прапорщик, раскололи Дербиро…
— Господин майор, очень прошу, ответьте мне, если, конечно, можете…
— Но почему? Зачем вам знать то, что…
— Потому что у меня есть подозрение, что русские ввели в заблуждение вашего московского агента, а тот, в свою очередь, невольно господина майора.
Мольке вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Этот мальчишка напирает все отчаяннее.
— А разрешите узнать, на чем основываются ваши подозрения? — спросил он.
— Человек, которого я сегодня утром допрашивал, не Ференц Дербиро.
Наступила внезапная тишина. Мягкая, зыбкая, как студень.
— А кто же? — переспросил Мольке.
Деак развел руками.
— Этого я не знаю. Только не Дербиро — это точно. А если не он, тогда что-то здесь не так.
Шимонфи посмотрел на Мольке, затем перевел взгляд на Деака и осторожно спросил:
— Разве ты знаешь Дербиро в лицо?
— Нет, я его никогда не видел.
— Тогда чем же вы обосновываете свои подозрения? — ястребом кинулся на него Мольке.
Деак достал из кармана фотографию и протянул ее майору.
— А вот чем, господин майор. Всмотритесь получше: вот это мой брат. Рядом с ним Дербиро.
Мольке долго разглядывал фотографию. На ней были изображены два крепких молодых парня, довольных, улыбающихся. За их спинами — лодки на Дунае, какие-то баркасы.
— Если вы лично не знали Дербиро, откуда же вам известно, что именно этот, — он ткнул пальцем на фотографию, — должен быть им?
— А вы прочитайте текст на обороте! «С Ференцем Дербиро в Геде. Июнь 1938 года».
Мольке вынужден был смириться со своим поражением. Не скрывая удивления, он согласился:
— Это, господин прапорщик, неожиданное открытие. Поздравляю.
Деак поблагодарил за поздравление, затем рассказал, что ему еще утром этот тип показался подозрительным. Очень уж быстро он выдал своего товарища. А это непохоже на коммунистов…
Но Мольке все еще продолжал сопротивление.
— А скажите-ка, господин прапорщик, где вы нашли эту фотографию?
— Дома, на чердаке, — сказал Деак и, поняв, что ему удалось сбить с толку и даже повергнуть в замешательство своего противника, небрежно продолжал: — Когда мой брат опозорил всю нашу семью, мама сказала: «Ласло для меня умер». И все, что напоминало о брате, выбросила из квартиры. Отец же собрал эти вещи и отнес на чердак… А тут я вспомнил, что мой брат был недурным фотолюбителем и сам любил фотографироваться со своими друзьями. Некоторые из его фото я принес сюда и передал в лабораторию. Не помешает, если у нас в руках будет несколько увеличенных репродукций.
Мольке покачал головой, взял у Шимонфи фотокарточку и долго ее рассматривал.
— Все же у меня эта фотография не вызывает большого доверия.
— А вот эта? — скромно полюбопытствовал Деак и положил на стол новый снимок. — Это ведь, так сказать, официальная фотография, сделана в полиции, когда брата объявили в розыск.
Шимонфи, явно наслаждаясь, посмотрел с издевкой на майора. Как же он был рад, что не обманулся в друге!
— А это ты откуда раздобыл? — спросил он весело Деака.
Деак снова едва заметно улыбнулся.
— У военного коменданта типографии «Атенеум», — пояснил он. — У него фотографии всех, кто объявлен в государственный розыск, хранятся. В алфавитном порядке.
Шимонфи жаждал расплаты с майором и потому с кривой усмешкой на тонких губах заметил:
— А что, Деак прав! Тот прощелыга, которого он сегодня допрашивал, в самом деле не Дербиро.
Если бы это было возможно, он облобызал бы Деака: ведь тот действительно никакой не изменник. Ну, если и после всего этого Мольке попытается арестовать Деака, тогда майора срочно следует упрятать в сумасшедший дом.
Но Мольке не был сумасшедшим. Инстинкт подсказывал ему: будь осторожен, не верь им покамест, все равно не верь, несмотря ни на что!
— Вы всегда проявляете такую самостоятельность, господин прапорщик?
— Как правило, — был ответ. — Но когда меня считают дураком — в особенности. Господин майор, десять лет назад я поставил свою жизнь на карту ради чего-то. И хотел бы честно работать. Будет обидно, если люди, основываясь на каком-то глупом подозрении, станут мешать мне спокойно трудиться. Вот и сейчас мне стало известно, что брат мой жив. Если это правда, я
