плечами, — как же это так?
— А что ж такое! — отозвался Азазелло, как бы речь шла о каких-то пустяках, — почему бы ему и не гореть! Разве он несгораемый?
«Совершенно верно! — мысленно сказал поэт, — как это просто в сущности!» — и тут же решил расспросить Азазелло прямо о том, кто его принимал вчера и откуда взялся паспорт и вообще, что все это значит.
Но лишь только он открыл рот, как Азазелло, подмигнув таинственно сверкающим глазом, заговорил сам.
— Просят вас, — просипел он, косясь на окно, в которое уже вплывала волна весенних сумерек, — с нами. Короче говоря, едем.
Поэт заморгал глазами, а Маргарита пододвинулась к шепчущимся.
— Меня? — спросил шепотом поэт.
— Вас.
Маргарита Николаевна изменилась в лице и не сводила глаз с поэта. Губы ее дрогнули.
И тот этого не заметил. «Эге... предатель...» — мелькнуло у него в голове слово. Он уставился прямо в сверкающий глаз.
— Куда меня приглашают ехать? — сухо спросил поэт, видя, как отливает зеленым глаз загадочного гостя.
— Местечко найдем, — шипел тот соблазнительно и дыша водкой, — да и нечего, как ни верти, торчать тут в полуподвале. Чего тут высидишь?
«Предатель, предатель, предатель...» — окончательно удостоверился поэт и ответил:
— Нет, почему же... и в этом городе есть некоторая прелесть. Я не хочу искать новых мест, меня никуда не тянет.
Тут Азазелло всей своей рожей выразил, что не верит ни одному слову поэта.
И неожиданно вмешалась Маргарита.
— Поезжай, — сказала она, — а я... — она подумала и сказала твердо: — А я останусь караулить твой подвал, если он, конечно, не сгорит. Я, — голос ее дрогнул, — буду читать про то, как над Ершалаимом бушевала гроза и как лежал на балконе прокуратор Понтийский Пилат. Поезжай, поезжай! — твердила она грозно, но глаза ее выражали страдание.
Тут только поэт всмотрелся в ее лицо, и горькая нежность подступила к горлу, как ком, слезы выступили на глазах.
— С ней, — глухо сказал он, — с ней. А иначе не поеду.
Самоуверенный Азазелло смутился, отчего еще больше начал косить. Но внезапно изменился, поднял бровь и руки растопырил...
— В чем дело! — засипел он, — какой может быть вопрос? И чудесно. Именно с ней. Само собой.
Маргарита поднялась, села на колени к поэту и крепко обняла его за шею.
— Смотреть приятно, — сказал Азазелло и внезапно вынул из растопыренного кармана темную бутылку в зеленой плесени.
15/IX.34.
— Вот вино! — воскликнул он и, тут же вооружившись штопором, откупорил бутылку.
Странный запах, от которого, как показалось Маргарите, закружилась голова, распространился по комнате.
Азазелло наполнил три бокала вином, и потухающие угли в печке отбросили последний отблеск. Крайний бокал был наполнен как бы кровью, два других были черны.
— Без страха, за ваше здоровье! — провозгласил Азазелло, поднимая свой бокал, и окровавленные угли заиграли в нем.
— Пей, не бойся, летим, — зашептала Маргарита, прижимаясь к поэту.
Поэт, предчувствуя, что сейчас произойдет что-то очень важное и необыкновенное, глотнул вино и видел, что Маргарита сделала то же самое.
В то же мгновение радость прихлынула к сердцу поэта и предметы пошли кругом. Он глубоко вздохнул и видел, что Маргарита роняет бокал, бледнеет и падает... Жаркий отблеск прошел по ее голому животу. «А, отравил!» — успел подумать поэт. Он хотел крикнуть... «Отравитель!», но голосом овладеть не мог. Тут он увидел перед лицом своим пол. Потом все кончилось. Отравитель горящими глазами смотрел, как падали любовники. Когда они затихли у его ног на ковре, он оживился, подскочил к форточке и свистнул. Тотчас ему отозвался свист в садике. Азазелло наклонился к поэту, поднял его в кресло. Белый как бумага, поэт безжизненно свесил голову. Азазелло поднял и полуголую Маргариту в кресло, осколки бокалов отшвырнул носком сапога в угол. Из шкафчика вынул цельные бокалы, наполнил их вином, разжал челюсти поэта, влил глоток, так же поступил и с Маргаритой. Не прошло и несколько секунд, как поэт открыл веки, глянул.
— Отравитель... — слабо произнес он.
— Что вы! — вскричал гнусаво кривоглазый, — подобное лечится подобным. Встряхнитесь, нам пора. Вот оживает и ваша подруга.
Поэт увидел, что Маргарита вскочила, полная жизни. Изменилось лишь ее лицо в цвете и стало бледным.
— Пора! Пора! — произнес Азазелло.
— Пора! — повторила возбужденная Маргарита.
Она одним взмахом сорвала с себя халат и взвизгнула от восторга. Азазелло вынул из кармана баночку и подал. Тотчас под руками Маргариты ее тело блеснуло жиром.
— Скорее, — сказал Азазелло поэту.
Тот поднялся легко. Такая радость, как та, что наполняла его тело, еще им не была испытана никогда. Тело его не несло в себе никакой боли, и, кроме того, все показалось сладостным поэту. И жар углей, в старой печке, и красное старенькое бюро, и голая Маргарита, которая скалила зубы и натирала шею остатками мази.
Поэт хотел перед отъездом пересмотреть свои рукописи, но Азазелло сослался на то, что за рукописями можно будет заглянуть как-нибудь впоследствии...
— Вы правы! — вскричал поэт, чувствуя прилив бодрости и вдохновения.
В ту же минуту он выхватил из стола толстую пачку исписанных листов и швырнул ее в печь.
— Один листок не отдам! — закричала Маргарита и выхватила из пачки листок. Она скомкала его в кулаке.
Жаром пахнуло в лицо, и вся комната ожила. Коварный Азазелло кочергой выбросил пылающую бумагу прямо на скатерть, и дым повалил от нее.
Через несколько мгновений компания, хлопнув дверями, покинула полуподвал. Темнело во дворике.
Взвились со дворика. Первой взлетела на дворницкой метле Маргарита. За нею поднялся Азазелло. Он распахнул плащ, и на его поле, держась рукой за кованый пояс, поднялся поэт. Смертельно бледное лицо в начинающихся сумерках показалось картонным. Дымный ветерок ударил в лицо, волосы разметал.
Маргарита шла скачками чуть повыше старинных фонарей, а у поэта захватило дух от наслаждения при первом же движении в воздухе.
Азазелло, неся на плаще поэта, догнал Маргариту и властно указал на запад, но поэт в этот момент потянул его за пояс и тихо попросил:
— Я хочу попрощаться с городом.
Азазелло кивнул головой, и летящие повернули вдоль по Пречистенке к центру.
Лёт был так мягок, так нечувствителен, что временами казалось поэту, будто не он
