Во-вторых, нужно обойти всех крановщиков — как мы это сделали с безработными. Их всего-то человек двенадцать, но от них многое зависит. Если на разгрузке будут работать не профессиональные докеры, то вообще все будет держаться на крановщиках. Без них ни солдаты, ни американцы ничего не смогут сделать. А крановщика не заменишь кем попало — каким-нибудь безработным или штрейкбрехером…
Анри прячет записку в карман… На платке для верности узелок. Теперь он наверняка не забудет…
Анри ни на минуту не перестает думать о руководителях партии. Они стоят перед ним, как живые, он видит их лица, выражение глаз, их манеры. Они всегда будут с ним, до конца. Он это знает и знает, что они ему помогут.
* * *
На верфи и в самом деле работа прекращена.
Первым об этом им сообщил Брасар.
— Всё! Забастовали! — крикнул он, появляясь в дверях пивной. — Я не сомневался, что застану вас здесь, — добавил он, пожимая руки. — Докеры, известно, любят пропустить стаканчик.
— Что уж тут зря говорить… Мы вон с самого утра все за первой рюмкой сидим, ведь верно?
Этот вопрос относится к хозяйке пивной.
— Да, к сожалению. Когда-то совсем иначе бывало, а теперь… — вздохнула хозяйка. Она словно хотела сказать: «Все пошло прахом» или «В 1900 году — вот были времена!..»
Брасар, предварительно сосчитав, сколько тут народу, — пятеро, не так уж много, — попросил:
— Быстренько налейте всем по полной. Мой новогодний подарок.
Он очень торопился, и ему не терпелось скорее начать рассказывать.
— Так вот. Слушайте. Времени у нас было в обрез — с утра до полудня. Движение могло получиться слабым. Ведь в этом вопросе нет того единства, как в вопросе о повышении зарплаты. Если бы не суббота, мы добились бы забастовки на всю вторую половину дня — и даже на завтрашний день, если бы не воскресенье. До обеденного перерыва мы бы все успели растолковать, и дело бы пошло. Но сегодня работа кончается в час — вот это нас связывало. Тогда мы приняли решение прекратить работу на час раньше — в двенадцать… Но когда появились эти американские эсминцы, тут все забурлило — и доки, и верфи. Нам оставалось только прощупать, правильно ли настроены ребята… — Брасар шевелит пальцами, словно перебирает зерна. — И все было решено в одну минуту. Да чего там решено! Все были взбудоражены и готовы бросить работу без всякого решения. Нужно было только назначить точное время, чтобы всем вместе уйти с верфи, а не вразброд, как попало… Было около одиннадцати, и вот условились на одиннадцать. Прибыли бы эсминцы на час раньше, все и произошло бы на час раньше.
— Вот видите, — сказал Анри товарищам, — как получилось с эсминцами.
— Нарыв назрел быстрее, чем мы думали, — продолжал Брасар. — Мы построились колонной и пошли. У ворот мы ожидали встретить охранников. Ничего подобного. Наверно, все так быстро произошло, что им даже не успели сообщить. Они, видно, собирались явиться к двенадцати. Так как все было спокойно, мы развернули профсоюзное знамя. Кто-то предложил: «Давайте еще трехцветное!» Некоторые, правда, стали возражать: во время демонстрации Четырнадцатого июля или даже Первого мая, говорят они, — это совсем другое дело. Это принято. И там мы проходим по городу, а сейчас мы идем по территории своего предприятия, да еще во время забастовки. Нет, только красное! И ни в какую не хотели трехцветное. Но переубедить их оказалось легко. Они поняли, что государственный флаг на фоне американских эсминцев выглядит тоже неплохо. Да и одно знамя другому не мешает… Словом… были бы у нас барабаны и трубы, мы бы и их, наверное, пустили впереди… Рабочие, которые живут в деревне, боялись прозевать автобусы: «А вдруг они уедут без нас?» — «Не волнуйтесь, мы будем вас сопровождать!» — успокоили их шоферы. Да, тот шофер — помнишь, я о нем рассказывал, мы проводим в его автобусе собрания ячейки — так вот, он подал в партию… Это уж совсем здорово, и это даже ставит вопрос о руководстве. Понимаешь, вопрос о руководстве беспартийными… Спасибо ему за хороший урок! Так вот, этот шофер попросил, чтобы ему уступили почетное место — ехать первым вслед за нашей колонной. Сейчас увидишь его, они уже близко…
— Надо пойти им навстречу. Товарищ, ты с нами? — позвал Анри Поля.
— Ну, знаешь, — горячо говорил Брасар, шагая рядом с Анри, велосипед он оставил, как и все, в пивной, — этот Рубо — мировой парень! Хоть он и поп, но зол на них…
«Поп» в устах Брасара значит всего-навсего верующий, ничего страшного, как видите.
— Он мне нравится, клянусь тебе. А то, что он не коммунист, это нас даже как-то больше связывает, ты никогда этого не замечал?
— Чепуха! Вот так и обкручивают за милую душу! — вмешался Папильон.
— Нет, Рубо не такой, — поддержал Анри Брасара. — Вообще-то ты прав, Папильон, но с порядочными людьми нечего этого опасаться… Вы куда вышли? В сторону порта?
— Нет, на бульвар.
— Ты погляди, — кругом охранники!.. — сказал Анри.
На бульваре Себастьен-Морнэ охранники заняли позиции у ворот порта. Они решили преградить демонстрации доступ хотя бы в порт. Вдоль решетки по-прежнему толпился народ, но теперь все смотрели вверх по бульвару, откуда, как им уже было известно, должны появиться демонстранты. Толпа помешала охранникам встать вдоль тротуаров, как они это делают, когда хотят вызвать беспорядки, поэтому они выстроились по ту сторону ограды, ружье к ноге, на случай, если демонстранты попытаются перелезть через решетку на территорию порта. Грузовики, набитые охранниками, дежурили на двух уличках, выходящих на бульвар, прямо напротив порта. (На одной из этих уличек живет Клебер, как раз по ней они и бежали в ту ночь, когда делали надпись в порту.) Было известно, что на каждой уличке расположилось по пяти грузовиков…
— Они хотят поймать нас в ловушку, — заметил Брасар.
— Да, надо действовать осмотрительно, — сказал Анри. — Продумать все хорошенько, организовать, прежде чем мы двинемся сюда. Одни рабочие верфи еще ничего не смогут сделать. Сил у нас еще недостаточно.
— Ты не знаешь наших ребят, — возразил Брасар, — это львы! Мы уже себя показали.
— Мы тоже львы, — ответил немного задетый Папильон. — Но Анри, пожалуй, прав, — нас маловато.
Там, где кончается решетка, окаймляющая порт с этой стороны, бульвар поворачивает, несколько удаляется от порта и спускается к морю вдоль верфи, неподалеку от базы подводных лодок.
— Вон они идут, видишь?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
До самых ворот
Вдали показалась колонна. Ветер доносил пение демонстрантов. Временами хор голосов звучал особенно мощно. Зрелище внушительное. Триста металлистов в старых потертых куртках, кожанках, плащах, надетых поверх спецовок, идут сплошной массой, сомкнутым строем.
— Ты обрати внимание, некоторые ребята страшно возбуждены, — говорит Брасар. — Это неплохие парни. Их можно понять. Они хотели сегодня ринуться в бой одни, не дожидаясь остальных, тех, кому надо было еще все растолковывать. Пришлось им доказывать, что лучше выступить на час позже, но всем вместе. Ну и досталось же Рубо, когда он им это сказал! Коммунисты не хотели его слушать и посылали к чорту, пока я не пришел ему на помощь. Кошмар какой-то!
— Понятно, но это вовсе не значит, что они действовали из плохих побуждений, — объясняет Анри.
Чудно́ все-таки, — шевелишь губами, говоришь какие-то слова, а сам думаешь совсем о другом. Особенно Анри, он все время настороже. Голова усиленно работает: что-то сейчас произойдет, что надо будет предпринять? И все же они продолжают разговаривать и не могут остановиться. Они сейчас должны говорить, все равно о чем, хотя бы даже о пустяках. Наверное, разговаривают не они, а нервы — так курица продолжает хлопать крыльями после того, как ей отрубили голову…
— Такие ребята мне напоминают некоторых супругов, — вставляет Робер, не проронивший ни слова с тех пор, как они вышли из «Глотки». — Сначала дерутся, не помня себя, а потом подсчитывают убытки.
— А все-таки горячие люди нужны, и хорошо, что они у нас есть! — возражает Папильон.
Поль и Анри — они идут между Папильоном и Робером, Брасар впереди — обмениваются многозначительным взглядом. Поль все время молчит. Он попал в непривычную для него обстановку, как он сам это сказал, и сейчас ко всему приглядывается и прислушивается…
— Впереди, кажется, Рубо, — узнает Анри. — За ним несут профсоюзное знамя.
— Он самый, — подтверждает Брасар.
Расстояние между группой Анри и демонстрантами все уменьшается — и те и другие прибавили шагу.
До колонны осталось метров двадцать. В рядах демонстрантов воцаряется какое-то странное молчание: так бывает, когда кончат петь одну песню и еще не запоют следующую или после того как выкрикнут очередной лозунг. Слышен только ритмичный шум шагов по мерзлому асфальту. Еще издали демонстранты узнали Анри и показывают на него друг другу.
