— Минни! Что с тобой? Проснись!
Гансон тряс жену за плечо, встревоженный ее криками.
— Что случилось? — спросонья отозвалась Минни.
— Проснись, — повторил он, — и повернись на другой бок, а то ты разговариваешь во сне!
Неделю спустя Друэ, сияющий, одетый с иголочки, вошел в бар «Фицджеральд и Мой».
— А, Чарли! — приветствовал его Герствуд, показываясь в дверях своего кабинета.
Друэ пересек зал и заглянул к управляющему баром, который снова сел за письменный стол.
— Когда опять в дорогу? — спросил Герствуд.
— В самом скором времени, — ответил Друэ.
— Я почти не видел вас в этот ваш приезд, — заметил Герствуд.
— Да, я был очень занят, — пояснил Друэ.
Приятели несколько минут поговорили на общие темы.
— Послушайте, — сказал Друэ, точно его вдруг осенила гениальная мысль, — я хотел бы как-нибудь вечерком вытащить вас отсюда.
— Куда же это? — удивился Герствуд.
— Ну, разумеется, ко мне домой, — улыбаясь, ответил Друэ.
Глаза Герствуда лукаво блеснули, по губам скользнула легкая усмешка. Он со свойственной ему проницательностью поглядел на Друэ, потом сказал тоном, подобающим джентльмену:
— Благодарю! Охотно приду.
— Мы чудесно сыграем в картишки.
— Можно мне принести с собой бутылочку шампанского? — спросил Герствуд.
— Сделайте одолжение! — сказал Друэ. — Я вас кое с кем познакомлю.
9. В мире условностей. Зеленые глаза зависти
Дом, где жил Герствуд, на Северной стороне, близ Линкольн-парка, был обычным по тем временам, трехэтажным кирпичным особняком. Первый этаж был расположен чуть ниже уровня улицы. На фасаде второго этажа было большое окно-фонарь, выходившее на зеленую лужайку футов двадцать пять в ширину и десять в длину. За домом находился дворик с конюшней, где Герствуд держал свою лошадь и рессорную двуколку.
В доме было десять комнат, их занимали сам Герствуд, его жена Джулия, сын Джордж, дочь Джессика и служанка — то одна, то другая, так как на миссис Герствуд нелегко было угодить.
— Джордж, я вчера отпустила Мери.
Этими словами нередко начинался разговор за обеденным столом.
— Ладно! — отвечал в таких случаях Герствуд, которому давно уже надоело обсуждать эту острую тему.
Домашний уют — одно из сокровищ мира; нет на свете ничего столь ласкового, тонкого и столь благоприятствующего воспитанию нравственной силы и справедливости в людях, привыкших к нему с колыбели. Тем, кто не испытывал на себе его благотворного влияния, не понять, почему у иных людей навертываются на глаза слезы от какого-то странного ощущения при звуках прекрасной музыки. Им неведомы таинственные созвучия, которые заставляют трепетать и биться в унисон сердца других.
В доме Герствуда едва ли ощущалась приятная атмосфера домашнего очага. Здесь недоставало той терпимости и взаимного уважения, без которых дом — ничто. Квартира была превосходно обставлена в соответствии со вкусами обитателей дома. Тут были мягкие ковры, роскошные кресла и диваны, большой рояль, мраморное изваяние какой-то неизвестной Венеры — творение неизвестного скульптора — и множество бронзовых статуэток, собранных бог весть откуда, — крупные мебельные фирмы продают их вместе с обстановкой, уверяя покупателей, что их необходимо иметь в каждом «хорошем» доме.
В столовой буфет сверкал графинами и прочей хрустальной посудой. Все здесь было расставлено в строжайшем порядке, не допускавшем никаких отступлений, — в этом Герствуд знал толк. Он изучал это годами в своем деле. Ему доставляло немалое удовольствие объяснять каждой новой «Мери», вскоре после ее водворения в доме, назначение всех вещей на буфете. Герствуда ни в коем случае нельзя было назвать болтливым. Напротив, в его отношении ко всем домашним чувствовалась сдержанность, подобающая, как принято считать, джентльмену. Он никогда не вступал в пререкания, никогда не говорил лишнего; в нем было что-то педантичное. То, чего он не мог изменить или исправить, он оставлял без внимания, предпочитая держаться в стороне.
Было время, когда Герствуд нежно любил свою дочь Джессику, особенно когда был помоложе и еще не достиг успеха в делах. Однако теперь, на семнадцатом году жизни, в характере Джессики появились некоторая замкнутость и независимость. Ни то, ни другое не способствовало излияниям родительской нежности. Она посещала среднюю школу, и ее взгляды на жизнь были бы под стать истинной патрицианке. Джессика любила красивые наряды и не переставала требовать все новых и новых. Она мечтала о любви и собственном роскошном доме. В школе она познакомилась с дочерьми очень богатых людей, владельцев или совладельцев крупных предприятий, а эти девушки держали себя так, как того требовала их среда. Джессика интересовалась только такими подругами.
Джордж, которому шел двадцатый год, уже занимал хорошее место в крупном агентстве по продаже недвижимости. Он ничего не платил за свое содержание, так как считалось, что он копит деньги, чтобы со временем приобрести землю. Это был способный и тщеславный молодой человек, которому любовь к наслаждениям пока еще не очень мешала выполнять свои служебные обязанности. Джордж приходил и уходил когда и куда ему было угодно и лишь изредка перекидывался несколькими словами с матерью или рассказывал какой-нибудь забавный случай отцу, но большею частью ограничивался общими фразами. Молодой человек никому не открывал своих желаний. Тем более что в доме никто особенно и не интересовался ими.
Миссис Герствуд принадлежала к тем женщинам, которые всю жизнь стремятся блистать в обществе, и искренне огорчалась, если видела, что кто-то преуспевает в этом больше, чем она.
Она смотрела на жизнь глазами того косного круга «избранных», куда она не была допущена, но мечтала когда-нибудь попасть. Впрочем, она уже начинала понимать, что для нее это недостижимо, но надеялась на лучшую долю для дочери. Возможно, что благодаря Джессике ей и самой удастся занять более видное положение в обществе, размышляла она. Успех ее сына, пожалуй, когда-нибудь даст ей право гордо называть себя примерной матерью. Ее муж тоже более или менее преуспевал в делах, и она рассчитывала, что мелкие аферы Герствуда с недвижимостью принесут хорошие плоды. Пока его доход был недурен, хотя и скромен, а место управляющего баром «Фицджеральд и Мой» было надежное. Оба владельца бара находились с ним в хороших и совсем неофициальных отношениях.
Легко себе представить, что за атмосферу могли создать в доме члены подобной семьи. Она складывалась из тысячи мелких разговоров одного и того же уровня.
— Я еду завтра в Фокс-Лейк, — сообщил Джордж-младший за обедом в пятницу вечером.
— А что там такое? — спросила миссис Герствуд.
— Эдди Фаруэй купил новую паровую яхту и приглашает посмотреть, какова она на ходу.
— Много она ему стоила?
— О, свыше двух тысяч долларов. Говорят, яхта — первый сорт.
— Видно, старик Фаруэй изрядно зарабатывает, — вставил Герствуд.
— Ну еще бы! Джек говорит, они стали экспортировать сигары в Австралию. А на прошлой неделе отправили большую партию в Капштадт.
— Подумать только! — изумилась миссис Герствуд. — Всего каких-нибудь четыре года назад они арендовали подвал на Медисон-стрит.
— Джек говорил мне, что весною они будут строить шестиэтажный дом на Роби-стрит.
— Подумать только! — воскликнула Джессика.
В тот вечер, когда происходил этот разговор, Герствуд намеревался рано уйти из дому.
— Мне нужно сегодня в город, — сказал он, отодвигая стул.
— А мы пойдем в понедельник в театр Мак-Викера? — спросила миссис Герствуд, не вставая с места.
— Да, — безразличным голосом ответил муж.
Семья продолжала обедать, а Герствуд поднялся наверх за пальто и шляпой.
Вскоре внизу хлопнула дверь.
— Папа ушел, — заметила Джессика.
Школьные новости Джессики носили особый характер.
— Наши устраивают спектакль в лицее, — однажды сказала она, — и я буду в нем участвовать.
— Вот как! — отозвалась мать.
— Да, и мне нужно будет новое платье. В спектакле участвуют самые красивые девушки школы. Мисс Пальмер играет Порцию.
— Вот как! — повторила миссис Герствуд.
— Они опять пригласили эту Марту Гризволд. Она воображает, будто умеет играть.
— Ее семья, кажется, ничего собой не представляет? — с интересом осведомилась миссис Герствуд. — У них, я слыхала, ничего за душой нет?
— Конечно, нет. Эти люди бедны, как церковные крысы!
Джессика весьма тщательно выбирала знакомства среди учившихся в школе юношей, многие из которых пленялись ее красотой.
— Как тебе нравится? — возмущенно заявила она однажды вечером матери. — Этот Герберт Крейн пытается подружиться со мной!
— А кто он такой, дорогая? — спросила миссис Герствуд.
— О, ровным счетом никто! — ответила Джессика и надула прелестные губки. — Просто студент. А денег ни цента!
