Мне выпало счастье, что самое торжественное событие и честь, какой из всех отелей и ресторанов может удостоиться только один и однажды, достались отелю «Париж». Выяснилось, что делегация, которая приехала в Прагу с так называемым официальным визитом, имела слабость к золоту, а в Граде у президента золотых приборов не было. Главный камердинер президента и сам пан канцлер узнавали, не удастся ли у кого из частных лиц взять напрокат золотые приборы, не дал бы их на время князь Шварценберк или Лобкович. Но оказалось, что у этих аристократов приборы есть, но не столько, и потом, на них монограммы и на ручках вырезаны гербы эрцгерцогских ветвей, к которым принадлежали их семьи. Единственный, кто мог бы одолжить пану президенту золотые приборы, был князь Турн-Таксис, но ему пришлось бы посылать за ними в Регенсбург, куда их отвезли в прошлом году на свадьбу одного из членов этого богатого рода, которому в Регенсбурге принадлежали не только отели, не только улицы, но и целые кварталы, и даже банки. И вот, когда все варианты отпали, сам пан канцлер приехал к нам, он уходил от шефа ужас какой злой, и это было хорошим признаком, потому что все не то что бы знал, но наперед рассчитал пан Скршиванек, тот, который обслуживал английского короля, по лицу пана канцлера, потом и по лицу пана Брандейса, которому принадлежал отель «Париж», он прочитал, что шеф отказывается дать напрокат свои золотые приборы, разве что прием будет устроен тут, у нас, только тогда он вынет из сейфа золотые ножи и вилки, ложки и ложечки. Так я проведал и чуть не упал, что в нашем отеле есть золотые приборы на триста двадцать пять человек… да, так оно и вышло, в Граде решили, что для редкого гостя из Африки и его свиты будет дан торжественный обед тут, у нас. И во всем отеле началась уборка, появились женщины с ведрами и тряпками и мыли не только полы, но и стены, и потолки, и все люстры, и отель искрился и светился, и наконец наступил тот день, когда эфиопский император со свитой должен был приехать и поселиться у нас, целый день на грузовой машине скупали в пражских садоводствах розы и орхидеи, но в последнюю минуту приехал пан канцлер Града и сказал, что император у нас жить не будет, но пан канцлер подтвердил намеченный торжественный обед, а шефу было все одно, потому что расходы, которые он сделал на пребывание императора и уборку тоже, он включил в счет, и вот теперь мы готовились к торжественному обеду на триста человек, пришлось одолжить метрдотелей и официантов из отеля «Штайнер», закрыл на этот день свой отель пан Шроубек и тоже прислал к нам своих официантов, а из Града пришли детективы, те, которые везли со мной «Бамбино ди Прага», и принесли с собой три поварские формы и два фрака, как у официантов, и сразу же переоделись, чтоб потренироваться и принюхаться к кухне, чтобы вдруг кто не отравил императора, детективы-официанты облазили все ресторанные залы и закоулки, искали, откуда легче охранять императора, а когда шеф-повар с канцлером и паном Брандейсом составляли меню на триста гостей, они работали целых шесть часов, придумывая блюда, и пан Брандейс велел привезти и загрузить в холодильники пятьдесят телячьих окороков, шесть говяжьих туш, трех жеребят на бифштексы и одного мерина для соусов, шестьдесят поросят не более шестидесяти килограммов весом, десять молочных поросят, триста цыплят, не считая серны и двух оленей, впервые я спустился с паном Скршиванеком в наши погреба, и кладовщик под контролем метрдотеля пересчитал запасы вин и коньяков и другого алкоголя… я так и ахнул, как заставлен погреб, будто здесь какая-то фирма оптовой торговли вином и водками, впервые я увидел целую стену с торчавшими бутылками «Хайнкель троккен» и шипучих шампанских «Вдова Клико» и «Вайнгард» из Кобленца, целые стены коньяков «Мартель» и «Хенесси», сотни бутылок всевозможных сортов шотландского виски, еще я увидел дорогие вина мозельские и рейнские, и наши, и бженецкие из Моравии, и чешские из Мельника и Жерношки, и пан Скршиванек, когда переходил из подвала в подвал, всегда гладил горлышки бутылок, так нежно их гладил, будто какой алкоголик, хотя сам, в сущности, спиртного в рот не брал, я ни разу не видел, чтобы пан Скршиванек пил, и только здесь, в погребах, до меня дошло, что я не видел, чтобы метрдотель Скршиванек присел, он всегда стоял, стоял и покуривал, и в этом подвале он глянул на меня и прочел по моему лицу, о чем я думаю, потому что ни с того ни с сего сказал: «Помни, если хочешь быть хорошим метрдотелем, ты не имеешь права присесть, потому что потом ноги так разболятся, что смена станет адом». И вот заведующий погребами погасил за нами свет, мы вышли из подвала, но в тот же день пришло известие, что эфиопский император привез с собой собственных поваров, именно потому, что у нас есть золотые приборы, которые в Эфиопии есть у него, именно у нас его повара будут готовить специальные эфиопские блюда… И за день до торжественного обеда приехали эти повара с переводчиком, у них была черная сияющая кожа, и они все время мерзли, а нашим поварам пришлось им помогать, но шеф-повар развязал фартук и ушел на весь день, он заупрямился и обиделся, тем временем повара из Эфиопии принялись варить вкрутую яйца сотнями, без конца смеялись и скалили зубы, потом привезли двадцать индюшек и начали запекать их в наших духовках, а в больших блюдах готовили какие-то фарши, для которых потребовали тридцать корзин булок, и бросали полные горсти кореньев и петрушки, которую привезли на повозке, наши повара ее нарезали, и всем было интересно, что будут делать эти черные парни, и так вышло, что им захотелось пить, и мы им носили пльзеньское пиво, они наслаждались и давали нам за это попробовать их ликер, настоянный на каких-то травах и ужас какой пьяный, он пах горьким и душистым перцем, но потом мы испугались, потому что они велели привезти двух антилоп, которые у нас уже истреблены, но их тут же принесли, купили в зоологическом саду, и в самой большой сковороде, какая у нас нашлась, этих антилоп жарили, эфиопские повара бросали в них целые кубы масла и сыпали из мешочка свои коренья, нам пришлось открыть все окна, такой стоял дух, потом они впихивали в этих антилоп полузажаренных индюков и фарш, а свободное место заполняли сотнями крутых яиц, и все это одновременно жарили, но потом отель чуть не рухнул, сам шеф перепугался, потому что такого даже он не ожидал, эфиопские повара привезли и поставили перед отелем живого верблюда, они хотели его забить, а мы все перепугались, и переводчик упросил пана Брандейса, и вот появились журналисты, и наш отель стал центром внимания печати, потом верблюда связали, он так ясно, отчетливо мычал не-е, не-е, будто просил, чтоб его не резали, но один повар зарезал его мясницким ножом, и весь двор утонул в крови, но верблюда уже подняли подъемником за ноги и ножом продирались к его потрохам, вынули из него кости, и у антилоп тоже, потом привезли целых три воза дров, и шефу пришлось пригласить пожарников, те с насосами наготове смотрели, как быстро эти повара развели огонь, огромный костер, будто для выжигания угля, на этом костре, когда огонь спал и остались угли, они крутили на треноге вертел и запекали верблюда целиком, а когда он был почти готов, вложили в него двух антилоп, начиненных индейками, в которых был фарш и еще рыба, а свободное место заполняли вареными яйцами, эти повара все время сыпали свои коренья и пили пиво, как возчики на пивоварне, которые зимой, чтоб согреться, пьют холодное пиво, потому что эфиопские повара и у этого костра все время зябли. И когда уже были сервированы столы на триста гостей, и машины начали их привозить, и швейцар открывал дверцы лимузинов, так эти черные повара, эти эфиопы, успели не только зажарить во дворе поросят и баранов, но еще и сварить в котлах суп из такого количества мяса, что шеф не пожалел, что купил столько припасов… и вот приехал сам Хайле Селассие в сопровождении председателя совета министров, и все наши генералы, и все шишки эфиопских войск, и все увешанные орденами, но нас всех покорил император, он приехал без орденов, просто в белой униформе, налегке, а члены его правительства или какие-то вожди его племен, те были в пестрых накидках, некоторые с огромными мечами, но когда они расселись, сразу стало видно, что вести себя они умеют, так они естественно держались, во всех залах отеля «Париж» стояли накрытые столы, и у каждой тарелки искрились золотые приборы, наборы вилок, и ножей, и ложек, потом председатель совета министров сердечно приветствовал императора. Хайле ответил, точно пролаял, и переводчик сказал, что эфиопский император приглашает гостей откушать эфиопский обед, и один гость, будто вставленный в картон, толстая фигура, обернутая десятью метрами сукна, зааплодировал, и мы разносили закуски, которые эфиопские повара приготовили в нашей кухне, холодную телятину с черным соусом, я лишь облизал палец с каплей этой патоки и сразу начал чихать, такой был сильный экстракт, и впервые я увидел, как гости, когда им подали элегантные тарелки, как они подняли наши золотые вилки, триста золотых вилок и ножей засверкали в залах ресторана… и метрдотель дал знак наливать в рюмки белое мозельское вино, и тут настала моя минута, потому что, как я заметил, забыли налить вина самому императору, взял я бутылку в салфетку и, не знаю, что на меня напало, когда я подошел к императору, опустился на одно колено, как служка в церкви, и поклонился, а когда встал, все на меня глядели, император мне на лоб, вернее в лоб, втиснул крест, так он меня благословил, и я налил ему вина… а за мной стоял метрдотель из ресторана Шроубека, который забыл налить императору вина, и я помертвел, что я натворил, стал искать глазами пана Скршиванека и увидел, что он кивнул, что он доволен, что я такой внимательный… я отставил бутылку и смотрел, как император ест, лишь так, немножко, чуть помочит в соусе кусочек холодного мяса и будто только пробует, кивнет и медленно жует, делает вилкой знак, мол, хватит… он отпил глоток вина и долго вытирал усы салфеткой… и потом разносили тот суп, что варили во дворе, и опять эти эфиопские повара были так проворны, наверно потому, что все время мерзли и пили пиво, мы едва поспевали подставлять чашки для супа, так быстро они наливали, один половник за другим, даже детективы, переодетые в поваров, удивлялись, и еще, а то мог бы забыть, эти тайные агенты дали себя сфотографировать на память с эфиопскими поварами, а в это время во дворе наши повара поворачивали над рыжими углями фаршированного верблюда, смазывали его помазком, сделанным из пучка мяты, который макали в пиво, так придумали эфиопские повара, наш шеф-повар, когда пришел и увидел этот помазок, обрадовался и сказал, мол, эфиопским поварам за это надо дать орден Марии Терезии, и после этого блюда спало с души у всех поваров, и подсобниц, и метрдотелей, и младших официантов, и официантов, потому что эфиопы со всем справились, хотя все время и вливали в себя пиво… а я был отмечен самим императором, как сказал переводчик, меня выбрали, чтоб и дальше подавать блюда и напитки императору, и я всякий раз во фраке опускался на одно колено и потом подавал, опять отходил в сторону и внимательно смотрел, чтобы вовремя по знаку подлить вина или забрать тарелку, но император ел так мало, главный дегустатор понюхает блюдо и кивнет, и только тогда император чуть помажет губы, капельку съест, пригубит вино и продолжает разговаривать с председателем совета министров, а гости, чем дальше они сидели от императора, тем больше отличались по поведению и чинам от того, кто давал этот обед, они ели и пили, и чем дальше от императора, тем обжористее и жаднее, и уж там, за столами в самом конце, в нишах или в соседних залах, там ели так, будто их все время мучил голод, там ели даже булки, и один гость пожевал и съел цветы цикламена из трех горшков, посыпав их солью и перцем… детективы стояли по сторонам и в углах помещений, во фраках, будто официанты, и смотрели, чтоб никто не украл золотой прибор… и вот наступил он, этот момент, эфиопские повара точили длинные сабли, такие длинные ножи, как у мясников, потом два эфиопа подняли вертел на плечи, третий протер пучком мяты наперченный живот верблюда, и они вошли в ресторан, прошли через зал к служебному столу, император поднялся и рукой показал на жареного верблюда, а переводчик переводил, что это специальное африканское и арабское блюдо… небольшой знак внимания со стороны эфиопского императора… подсобники принесли в центр зала два стола, две доски, на которых разделывают поросят во время праздников свежей свинины, сдвинули их и двумя плотничьими скобами сбили… и на этот огромный стол положили верблюда, принесли ножи и длинными лезвиями разрезали его пополам, а две половины еще пополам, и острый запах разлился по залу, и обязательно в каждом отрезанном куске верблюда была антилопа, а в ней индюшка, а в индюшке рыба, и фарш, и запекшиеся венки вареных яиц… официанты подставляли тарелки и потом подавали, начиная с императора, поочередно всем гостям этого жареного верблюда, я опустился на колено, император дал глазами знак, и я подал ему их национальное кушанье… должно быть, замечательное, потому что все гости затихли, слышалось только звяканье наших золотых вилок и ножей, таких красивых на вид… и потом случилось такое, чего еще ни при мне, наверно, и при пане Скршиванеке не случалось прежде, какой-то государственный советник, известный гурман, так был восхищен эфиопским блюдом, что встал и начал кричать, так уж кричать, и лицо его светилось будто неземным восторгом, но эфиопское блюдо так ему понравилось, что и этого показалось мало, он начал делать словно бы упражнения, будто на спортивном слете, и потом бил себя в грудь и опять взял кусочек, смоченный в соусе, и теперь это блюдо подействовало на него так, что эфиопские повара стояли с длинными ножами и глядели на императора, но император, наверно, к такому был привычный, он только улыбался, улыбались теперь и эфиопские повара, улыбались и кивали начальники, завернутые в дорогие ткани с рисунком, какой бывал у бабушки на фартуках или на пестрых платьях из тафты, и этот государственный советник не выдержал, выбежал и кричал на лестнице и опять прибежал, взял себе еще один кусочек на вилку, но это было уже лишнее, потому что он носился по залу и вопил, выскочил на улицу перед отелем и там орал, и танцевал, и ликовал, и бил себя в грудь, и опять прибежал назад, и в голосе его была песня, и в ногах танец благодарения за так хорошо приготовленного фаршированного верблюда, и ни с того ни с сего он поклонился этим трем поварам низким поклоном, как раньше кланялись по-русски, поклонился в пояс и потом до самой земли. Другой едок, какой-то генерал на пенсии, тот только смотрел в потолок и испускал длинный томительный звук, такое сладостное длинное верещание, которое руладами поднималось вверх, потом он взял ложку соуса, жевал, и верещал, и скулил, и откусывал кусочки мяса, и когда сделал глоток жерношского рислинга, то тут поднялся и захныкал так, что и эфиопские повара поняли и радостно закричали: «Йез, йез, самба, йез!» И наверно, это стало причиной, почему так сильно поднялось настроение, председатель совета министров пожимал руку императору, вбежали фотографы и все засняли на пленку, непрестанно вспыхивал резкий свет, и в сиянии его бенгальского огня наши и эфиопские представители пожимали друг другу руки…
