— Мы здесь, точно в катакомбах — говорил Серейка. — Каждый поляк наш враг, а «паны» заодно с ними. Если бы они могли, то всех нас выслали бы в Польшу, а вместо нас насажали бы ксендзов-поляков. Ополячивание через костел в смешанных приходах продолжается, потому что наши не осмеливаются поднять голос и протестовать. Организационной работы среди прихожан предстоит очень много. Нужна печать, нужны сотрудники, нужны работники пера и слова. Перед нами трудные, ответственные задачи.
В приподнятом настроении Васарис покинул библиотеку. Пятрас Варненас догнал его на лестнице и предложил вместе пройтись по саду.
— Твое первое стихотворение лучше, — сказал он, когда они вышли за двери. — Оно искренней и глубже. Второе мне кажется более надуманным.
— Да, — согласился Васарис, — мне тоже так кажется, но разве можно семинаристу всегда писать искренне?
— Если нельзя, то лучше не пиши совсем, потому что по принуждению ничего хорошего не напишешь.
— Я вообще сомневаюсь, есть ли у меня способности?
Варненас, немного подумав, ответил:
— Способности у тебя есть, но важно, чтобы ты сумел развить их. Скажу тебе откровенно, что и в семинарии и в приходе это будет нелегко.
Позже, вспоминая этот разговор с Варненасом, Людас Васарис сожалел, что их пути так скоро разошлись.
XI
Декабрь принес Васарису много нового. Бывает пора, когда события следуют за событиями, и за одну неделю или месяц человек переживает больше, чем при других обстоятельствах за целый год. Не успел Людас очнуться от впечатлений этих двух недель, как в последний понедельник перед рождеством Петрила сообщил ему, что приехали настоятель Кимша с Люце. И на этот раз Петрила не упустил случая подразнить Васариса племянницей настоятеля.
— Смотри, Людас, — пошутил он, — не соблазни нашу Люце, а то Трикаускас надает тебе по шеям.
— А ну тебя с твоей Люце и Трикаускасом, — рассердился Васарис. — Если так, то я вообще не выйду в приемную. Разговаривай с ними один.
— Ну чего ты сердишься, я ведь шучу. Не будь дураком, — уговаривал его Петрила. — Пойдем, поболтаем, и мне веселей будет! О чем мне одному с бабой беседовать? Настоятеля я уже видел. Он пошел к ректору попросить разрешение на свидание для нас обоих. Придут тотчас после обеда.
Васарис уступил. На другой день занятий не было. Послезавтра сочельник, праздничное настроение уже чувствовалось в семинарии. В эти дни все ожидали гостей. Васарис, готовясь к свиданию с Люце, совершенно не волновался и не беспокоился о том, как будет с ней разговаривать. Ведь он знал, что встреча произойдет на людях. Кроме того, постоянные шутки Петрилы по поводу того, что он ей нравится, что она сведет его с пути истинного и что все время о нем расспрашивает, хотя как будто и сердили Васариса, но втайне немало льстили его юношескому самолюбию. От таких шуток и поддразниваний с течением времени даже у самого скромного юноши пробуждаются приятные сомнения и надежды: «А может, в этом есть доля правды? Может, я ей, действительно, нравлюсь, а ведь она недурна…»
Хотя семинарист второго курса уже познакомился с обязательствами, налагаемыми духовным саном, и семинарская рутина уже опутала его, все же бывали минуты, когда он чувствовал себя обыкновенным юношей, хотел любить и быть любимым. Это совершенно естественно. И кто бы мог винить его за эти мгновения или требовать, чтобы он отважился тогда же на труднейший подвиг своей жизни — уход из семинарии? Ведь если бы все поступали так, то кандидатов в ксендзы вообще бы не осталось, потому что в семинарии не нашлось бы и десяти юношей, никогда не мечтавших о женщине и о любви. Сам Васарис не раз слыхал такие разговоры среди семинаристов и среди молодых ксендзов:
— Не любить? Но разве это в нашей воле? Ведь сердце не слушает приказаний и запретов.
— Никто не запрещает любить, но любовь бывает разная, например идеальная любовь — чувство благородное, а плотской любви допускать не следует.
— Но это трудно. Начинается с идеальной любви, а кончается уж совсем не идеальной.
— Трудно, но возможно. Ведь человек не животное!
Или же:
— Разве любить грешно?
— Конечно, нет. Смотря, какая любовь.
— То есть как это, какая? Любовь существует одна — общение душ.
Семинаристы более опытные в эти споры не вмешивались и втайне таких спорщиков называли дурачками. Но Васарис был еще слишком молод и не мог понять всей наивности подобных излияний. Он мечтал о любви и считал ее ангельским, небесным чувством. Вообще же мысли о любви и о женщине у семинаристов появлялись не часто, они вытеснялись более насущными мыслями и делами. Случалось, в однообразии будней нахлынут и пронесутся, как проносится волна ветра по ржаному полю: на мгновение пригнет к земле колосья, прошуршит, прошепчет, и снова все успокоится, затихнет…
После обеда сторож позвал Петрилу и Васариса в приемную.
— Ну, «левиты», как поживаете? — спрашивал настоятель, пока они целовали ему руку. — Хорошо? Вот и отлично. За это я вам гостинцев привез. Пусть их Люце разделит между вами.
Люце состроила за дядиной спиной насмешливую гримаску и сделала какой-то непонятный жест рукой, но тотчас стала серьезной и поздоровалась с семинаристами, видимо, не собираясь ни доставать гостинцы, ни вмешиваться в их разговор с настоятелем. Однако настоятель забеспокоился. Ему еще надо было повидаться с епископом и закончить кое-какие дела. Поэтому до своего возвращения он оставил Люце на попечение семинаристов.
— Загорелась женским любопытством! Уж если тебе приспичило посмотреть семинарию — смотри! Только не знаю, увидишь ли что-нибудь, кроме этих двух попиков, а их ты и дома видела! — сказал он и пошел по своим делам.
Люце тотчас оживилась.
— Дядя думает, что меня ваша семинария интересует, а я просто хотела вас обоих навестить, — воскликнула она, глядя на Васариса.
— Хорошо, что вы не только своих прихожан, но и соседей не забываете, — сказал Васарис.
— Близкие соседи порой надоедают, — вставил семинарист Петрила. Люция и не подумала отрицать это.
— Вот это правда. Что видишь часто, скоро приедается. Не так ли, Павасарелис[36]? Браво! Как удачно вышло! Ведь нечаянно вырвалось. Я так и буду называть вас теперь — не Васарисом, а Павасарелисом. Вы не сердитесь?
— Что вы! — запротестовал Васарис. — Ведь это почти моя фамилия, разница только в одном месяце.[37]
— Вот и отлично! Приедут домой Петрила с Павасарелисом! В престольный праздник будет Павасарелис! Ха-ха-ха! — смеялась она, как ребенок радуясь своей выдумке.
— Я уже давно подозреваю, — насмешливо отозвался Петрила, — что вы, Люце, заставите февраль обернуться весной.
Каламбур вышел удачным, и все трое засмеялись, но Петрила уже начинал хмуриться, видя столь явное предпочтение, оказываемое красивой девушкой Васарису. Запертые в семинарских стенах, юноши невольно тоскуют по женскому взгляду, улыбке и ревнуют, когда эти дары, минуя одного, достаются другому. Васарису и во сне не снилось, что Петрила, поддразнивая его симпатией Люции или шутя на эту тему, поступал так из мелкой, еще неосознанной зависти. Теперь же, когда племянница настоятеля так откровенно выражала свою симпатию Людасу, эта зависть грозила омрачить не только всю прелесть необычайного визита, но и посеять между ними троими семена раздора. Однако Васарис понял мучения товарища и постарался предупредить новые проявления симпатии Люце, а заодно и сгладить ее грубоватую откровенность. Он еще не принимал всерьез ее благосклонности, но она ему очень льстила.
Продолжая беседу, Людас украдкой дивился и восхищался грацией и бойкостью молодой девушки. Зимний костюм сидел на ней отлично. Черная шапочка с блестящей пряжкой сбоку шла к ее задорному лицу с черными бровями, горячими глазами и вздернутым носиком. Черное, узкое в талии, пальто с большим меховым воротником подчеркивало ее женскую грацию и мальчишескую ловкость. Люце много говорила, была возбуждена и разгорячилась. Смеясь, она широким жестом распахнула пальто и расстегнула воротник. На ней было красное с черными узорами платье, напоминающее цветущие полевые маки. От нее так и веяло живительным воздухом полей.
— Знаете, Люце, теперь зима, но вы явились, и пахнуло летними каникулами, — дерзнул сделать ей комплимент Васарис.
— Ого! — воскликнул Петрила. — Для одной февраль обернулся весною, а для другого и декабрь повеял летом! Видно, календарь придется совсем отменить.
— Боже сохрани! — отмахнулась Люце, не обращая внимания на горький тон Петрилы. — От летних каникул у меня сохранилось только одно воспоминание. — Тут она закрыла себе рукою глаза и, имитируя сцену в саду, передразнила Васариса:
— Пустите, пожалуйста…
Оба рассмеялись, а Петрила ничего не понимал и не знал, что сказать.
