— Ну как, не промазал?
— Промазал — не промазал — все это пустяки. Главное — сэр Патрик. Кажется, дело пошло на лад.
— Что? Ты говорил с ним в присутствии гостей?
— Конечно нет. Мы договорились встретиться в беседке.
Весело смеясь, они сбежали по ступенькам, и Бланш взяла молоток.
Оставшись одна, Анна пошла в темный дальний угол беседки. На стене сбоку висело зеркало в богатой резной раме. Анна остановилась, взглянула в него и содрогнулась своему отражению.
— Неужели скоро придет день, когда даже Бланш по моему виду все поймет.
Анна отвернулась от зеркала. Возглас отчаяния помимо воли вырвался из ее груди; воздев сцепленные руки, она оперлась ими о стену и спрятала в них лицо. На ступенях появилась мужская фигура — темный силуэт в ярких лучах солнца — и на какой-то миг задержалась в дверном проеме.
Джеффри сделал несколько шагов. Анна ничего не слышала и не видела. Стояла неподвижно, точно окаменела.
— Я пришел, как вы мне сказали, — проговорил Джеффри глухо. — Но помните, это небезопасно.
При звуке его голоса Анна поворотилась. И медленно пошла ему навстречу. В лице ее произошла резкая перемена, она стала очень похожа на мать. Вот так же глядела ее мать в тот давний день на человека, который отверг и предал ее; теперь ее дочь глядела на Джеффри Деламейна — с тем же убийственным спокойствием и презрением.
— Ну? — прервал молчание Джеффри. — Что вы хотели мне сказать?
— Мистер Деламейн, вы один из самых удачливых на свете людей. Вы сын лорда. Вы хороши собой. Вы пользуетесь уважением в колледже. Вы вхожи в самые лучшие дома Лондона. Что еще можно к этому прибавить? То, что вы трус и подлец?
Джеффри открыл рот, чтобы ответить, но сдержал себя и сделал попытку свести разговор к шутке.
— Полно вам, — сказал он. — Чего сердиться-то!
— Чего сердиться? — повторила она, едва сдерживая клокотавшую в ней ярость. — И это говорите вы? Какая же у вас короткая память. Вы, как видно, забыли то время, когда я вверилась вашей любви. Поверила, что вы сдержите данное обещание. Боже правый! Какая глупость! Какое безумие!
Джеффри сделал еще попытку отшутиться.
— Безумие, пожалуй, слишком сильно сказано, мисс Сильвестр.
— Да, безумие! Ничем другим я не могу объяснить происшедшее. Просто не понимаю. Это как наваждение. Ну что могло привлечь в вас такую женщину, как я?
Даже это не поколебало безмятежности духа достопочтенного Джеффри.
— Право, не знаю, — ответил он, сунув руки в карманы.
Анна отвернулась. Откровенная грубость ответа не оскорбила ее; она еще раз напомнила ей, напомнила жестоко, что винить ей, в сущности, некого, кроме самой себя. Анна не хотела, чтобы он видел, как мучительны для нее воспоминания. Грустная, грустная история, но рассказать ее должно. Анни была прелестным ребенком, общей любимицей, когда жива была мать. Девичья пора текла мирно и счастливо под крылом добрейшей леди Ланди, матери Бланш. Казалось, дремавшие в душе страсти никогда не прорвутся наружу. Но вот жизнь ее достигла поры самого пышного цветения, и она доверила свою честь в роковой для себя миг стоявшему сейчас перед ней мужчине. Так что же, ей совсем уж нет оправдания? Конечно, есть.
Она видела его прежде в совсем ином свете, чем он виделся ей сейчас. Он был тогда герой регаты, первый из первых среди состязающихся в физической силе и ловкости. Вся Англия тогда восхищалась им. На нем сосредоточился интерес всей страны. Бицепсами его рук восторгались газеты. Идеал, которому поклонялась и рукоплескала публика. Победитель, которому тысячи глоток кричали «ура!», словом, цвет и гордость нации. В этой раскаленной докрасна атмосфере всеобщего энтузиазма Джеффри Деламейн явился ей великолепным образцом физической силы. И этот великолепный образец заметил ее, представился ей, выделил из всех, одарил своим вниманием. Возможно ли, да и разумно ли ожидать, что она разглядит среди всеобщего ослепления, какой ум, какое сердце скрываются под этой мощной мускулатурой. Разумеется, невозможно. Пока люди таковы, как есть, нельзя сказать, что этой женщине нет оправдания.
Удалось ли ей избежать страданий, как расплаты за слабость?
Посмотрите — вот она стоит здесь, терзаемая страхом, вдруг ее тайна станет известна юной девушке, названой ее сестре; раздавленная унижением, которому не найти слов. Она разглядела, что прячется под его внешностью, но разглядела чересчур поздно. Она знает ему настоящую цену теперь, когда в его руках ее честь. Спросите ее, что можно любить в мужчине, который так говорит с тобой, так тебя унижает. Спросите, во имя неба, что она в нем нашла, она — умная, тонкая, прекрасно воспитанная. И она не найдется, что вам ответить. И не напомнит, что и для вас он был образцом всех мужских доблестей, что и вы махали платком до изнеможения, когда он садился в лодку, Что и ваше сердце готово было выпорхнуть из груди, когда он, взяв последний барьер, выигрывал бег, оставив противника далеко позади. Терзаемая раскаянием, она не станет прибегать к подобной самозащите. Так разве эти страдания не искупают ее вину? Что? Подобные особы не имеют права на ваше сочувствие? И все-таки, прошу вас, поборники добродетели, дайте руку и пойдем вслед за ней, ее тернистым путем, он приведет нас в обитель чистой и обновленной жизни. Ваша сестра согрешила и раскаялась, а значит очистилась и возвысилась душой, порукой этому наш Небесный учитель. Она — утешение ангелов, лучшего попутчика, право, не сыщешь.
В беседке какой-то миг было очень тихо. С крокетной площадки доносился сюда шумный гомон игры. Снаружи — общее веселье, громкие голоса, девичий смех, удары молотка по шарам. Внутри — женщина, едва сдерживающая слезы стыда и отчаяния, и мужчина, которому все это весьма наскучило. Анна призвала на помощь все силы своей души. Она была дочерью своей матери, в ней горела искра ее огня. От исхода их встречи зависела ее жизнь. У нее не было ни отца, ни брата, которые вступились бы за ее честь. Значит, ей самой надо говорить с ним, глупо упускать такую возможность. Анна смахнула слезы: еще успеет поплакать, в жизни женщины времени для слез — не занимать. Смахнула слезы и заговорила, гораздо мягче на этот раз.
— Вы, Джеффри, уже три недели гостите у брата. Имение Джулиуса всего в десяти милях отсюда. А вы так и не удосужились приехать к нам. Вы бы и сегодня не приехали, если бы не моя записка. Чем я заслужила такое со мной обращение?
Анна замолчала. Джеффри в ответ не обронил ни слова.
— Да вы слышите ли меня? — спросила она громче, подходя к Джеффри.
Джеффри как воды в рот набрал. Сносить подобное унижение было невыносимо. Лицо ее потемнело, предвещая новую бурю. Он заметил перемену в ее лице, но оставался невозмутим. Ожидая этой встречи в розовом садике, он испытывал нервное волнение, теперь же, в минуту объяснения, он пребывал в олимпийском спокойствии. До такой степени, что помнил — трубка-то у него не положена в футляр. И он решил уладить этот мелкий непорядок, а потом уже перейти к делам. Он вынул из одного кармана футляр, из другого трубку и при этом невозмутимо заметил:
— Продолжайте. Я весь внимание.
Анна размахнулась и вышибла из его руки трубку. Если бы у нее хватило сил, она бы и его вместе с трубкой швырнула на пол.
— Как вы смеете обращаться со мной таким образом? — воскликнула она гневно. — Ваше поведение низко. Скажите что-нибудь в свое оправдание!
Он и не подумал оправдываться. Он смотрел с откровенной тревогой на валявшуюся трубку. Она была такая красивая, стоила десять шиллингов.
— Сначала подниму свою трубку, — сказал он.
Лицо его расплылось приятной улыбкой — как он был хорош в эту минуту! — его бесценная трубка ни капли не пострадала, и он аккуратно убрал ее в футляр. «Слава богу, — подумал он. — Не разбилась». Он снова перевел взгляд на молодую женщину — весь его облик, движения являли собой верх непринужденного изящества, так выглядит сильный, хорошо тренированный человек в минуту покоя.
— Я взываю к вашему благоразумию, — попытался урезонить он Анну. — Какой смысл так обрушиваться на меня? Вы ведь не хотите, чтобы там, на площадке, нас услышали. Все вы женщины на один лад. Хоть кол на голове теши — никакой осторожности.
Тут он в ожидании ответа замолчал. Анна и не подумала отвечать, пусть говорит дальше.
— Послушайте, — продолжал Джеффри, — для ссоры ведь нет причин, и вы это знаете. Я не собираюсь нарушить данное обещание. Но что я могу поделать? Я ведь не старший сын. Я во всем завишу от отца, у меня нет ни единого фартинга. А я уже и так испортил с ним отношения. Как вы этого не понимаете? Вы леди и все прочее, я знаю. Но вы ведь только гувернантка. В ваших интересах, не менее, чем в моих, подождать, пока отец обеспечит мое будущее. В двух словах, положение таково: если я сейчас женюсь на вас, я человек конченый.
