Бетка побежала тотчас за братом и за сестрой, за зятем и невесткой. Через минуту вся семья собралась, и не только родные и сверстницы, но каждый здоровался со мной как с родною сестрой. «Хорошо сделала, что пришла домой со своими детьми, — говорил отец; — вот уже истинная правда, что везде земля Божья, но каждому милее все-таки родина, да так и должно быть. Пока дает нам Господь хлеба, не будете ни ты, ни твои дети, ни в чем нуждаться, хотя бы ты и не могла работать. Несчастие, постигшее тебя, тяжело, но положись и тут на Бога. Помни: кого Бог милует, на того и крест возлагает». Итак я опять очутилась в своей семье. Брат уступал мне комнатку в доме, но я охотнее осталась с родителями в хижинке, где некогда жил мои Иржик. Дети скоро привыкли и доставляли большое утешение моим родителям. Я прилежно посылала детей в школу. В мое время девушки не умели писать, достаточно было того, что они немножко читали, и то только городские девушки. Но грешно человеку зарывать таланты в землю, не пользоваться ими. Другое дело, если нет случая воспользоваться своим талантом. Мой покойник был человек знающий, умел и писать: словом, годился и в телегу и в карету. А это хорошо, дай Бог всякому быть таким! Я ткала одеяла, как и прежде, и зарабатывала этим деньгу. В ту пору было тяжелое время: войны, болезни, голод. Корец[69] ржи стоил сто гульденов на банковые билеты. Ведь это не шутка! Но нас Господь миловал, мы еще кое-как перебивались. Так была худо тогда, что люди ходили с деньгами в руках, да купить-то было нечего. Наш отец вот был человек, какого поискать — помогал каждому, где и как мог; к нему и шел всякий, когда уже не знал, как быть. Если же приходили просить беднейшие соседи: «Одолжите нам корец ржи, у нас хлеба нет ни зерна»; он всегда отвечал: «Пока есть, охотно дам, а у меня не будет, так другие дадут». И матушка должна была тотчас наполнить мешок рожью. Денег он никогда не брал, вот как! «Ведь мы соседи, — говорил он, — если мы не станем помогать друг другу, так кто же нам поможет? Когда Господь вам уродит, тогда заплатите мне зерном и будем квиты». Так-то было! За это слышал отец тысячи раз: «Да наградит тебя Господь!» Если б один день только не побывал нищий, то мать пошла бы сторожить его на перекрестке: подаяние сделалось ее потребностью. Почему же нам было и не помогать людям? Были мы всегда сыты и одеты, почему же не уделить от избытка? Это еще не великая заслуга, а только долг христианский; но вот если от своего рта отнимают и отдают, то это уже истинно доброе дело. Однако же и мы дошли до того, что ели только один раз в день, чтобы было и другим людям что поесть. Но мы и эту невзгоду пережили, и опять взошло солнышко: все успокоилось и обстоятельства становились лучше и лучше. Когда Кашпар кончил школьное ученье, ему захотелось учиться ткацкому ремеслу, и я ему не препятствовала. Ремесло — великое дело. Выучившись, он должен был взглянуть на свет. Иржик всегда говорил, что ремесленник вечно сидящий за печкой, не стоит и гроша. Через несколько лет сын мой воротился, поселился в Добрушке, и дела его идут отлично. Девочек я приучала ко всем домашним работам, чтоб они могли потом занять порядочные места. В это время приехала из Вены к нам в деревню моя племянница. Терезка полюбилась ей, и она пожелала взять ее на свое попечение. Это мне было довольно тяжело, но мне казалось, что я нехорошо бы сделала, если бы воспрепятствовала счастию дочери: ей очень хотелось посмотреть на свет. Доротка хорошая женщина, имеет порядочное состояние в Вене, а детей у нее нет. Она заботилась о Терезке как родная мать и дала ей хорошее приданое, когда та выходила замуж. Мне немножко не нравилось то, что дочка выбрала немца; но теперь я уже помирилась с этим, потому что Ян действительно хороший и честный человек; уж мы нынче хорошо понимаем друг друга. Ну, а внучатки у меня вполне мои! — На место Терезки, в Вену отправилась Иоганка. Нравится ей там, и пока еще все идет хорошо. Молодые люди иного мнения, а мне так отродясь не хотелось никуда из дому, в особенности к совершенно чужим людям. Через несколько лет умерли мои родители, через шесть недель один после другого. Тихо отходили они от мира сего, гасли как свечки. Господь не хотел их мучить и не допустил тосковать одного по другому. Они прожили вместе шестьдесят лет. Мягко себе постлали, мягко будет спать. Дай Бог им царство небесное!
— И тебе не было скучно без детей, когда они все трое уехали? — спросила княгиня.
— О нет, сударыня, ведь кровь не вода! Много я тогда плакала, но не давала этого заметить детям, чтобы не омрачить их счастия. Одинока я никогда не была: ведь дети всегда родятся, и таким образом человеку всегда есть чем заняться. Я видела, как соседские дети росли от колыбели, и мне казалось, что они мои родные. Если человек сам к людям расположен, так и люди его любят. Меня много просили приехать в Вену, и я уверена, что нашла бы там таких же добрых людей, как и в других местах; знаю, что обо мне бы там позаботились. Но ведь до Вены довольно далеко, а старому человеку уж не до путешествий: ведь он как пар над горшком. Господь, может быть, вспомнил бы обо мне, а мне хотелось бы схоронить свои кости в родной земле. — Однако я пустилась в россказни, как будто на посиделках; уж простите, сударыня, за откровенность, — добавила бабушка, окончив свой рассказ и вставая со стула.
— Твой рассказ, старушка, мне очень понравился; ты не знаешь, как я тебе за него благодарна, —отвечала княгиня, кладя руку на плечо бабушки. — Ну, теперь пойдем со мной завтракать; думаю, что и дети порядком проголодались.
С этими словами она вывела бабушку из кабинета в зал, где были приготовлены кофе, шоколад и различные лакомства. Камердинер ожидал приказаний, и по приказу княгини бросился тотчас за Гортензией и детьми. Через минуту дети явились с Гортензией, которая шалила с ними как маленькая.
— Посмотрите-ка, бабушка, что нам дала барышня — кричали все вдруг, показывая различные дорогие подарки.
— Смотрите-ка! Я отродясь не видывала таких вещей. Да вы поблагодарили ли за это хорошенько?
Дети подтвердили.
— Что скажет Манчинка, когда увидит? А Цилка? А Вацлав?
— Кто это Манчинка, Цилка, а Вацлав? — спросила княгиня, желая узнать о всех.
— Это я тебе расскажу, милая княгиня, а узнала я от детей, — торопливо проговорила Гортензия. — Манчинка дочь мельника; а Цилка и Вацлав — дети какого-то шарманщика, у которого, кроме этих, еще четверо детей. Барунка мне рассказывала, что они едят кошек, белок и ворон, что у них нечего ни есть, ни надеть, и что люди гнушаются ими.
— Потому что они очень бедны, — спросила княгиня, — или потому что едят кошек и белок?
— Да, поэтому, — подтвердила бабушка.
— Ну, белка недурное кушанье, я сама ее пробовала, — заметила княгиня.
— Ведь это не одно и то же, сударыня, есть по желанию и есть от голода. Шарманщика Бог наделил здоровым желудком, дети, конечно, тоже требуют много пищи, и все это он должен заработать своею музыкой. Как же прикажете делать, когда ни для себя, ни на себе нет ничего, а в доме чисто, как на ладони.
Между тем княгиня села к столу, Гортензия разместила детей около себя, и бабушка должна была тоже сесть. Гортензия хотела налить ей кофе или шоколаду, но бабушка поблагодарила, уверяя, что не пьет ни кофе, ни того другого.
— А что же ты кушаешь за завтраком? — спросила княгиня.
— Я сызмала приучена есть суп, большею частью овсянку; мы в горах уже так привыкли. Овсянка и картофель к завтраку, к обеду картофель и овсянка, а вечером бывало все чисто тоже; в воскресенье кусок овсяного хлеба. Вот постоянная пища бедных жителей в Крконошских горах, и они еще благодарят Бога, когда и в этом не терпят нужды; но часто бывает и так, что им не достает даже отрубей для утоления голода. Те, которые поближе к долинам, имеют немножко гороху, белой муки, капусты и еще чего-нибудь, да кусок мяса раз в год; тем уже хорошо. Но к барским кушаньям простой человек не должен привыкать, ему пришлось бы плохо, потому что эти лакомства давали бы ему мало силы.
— Ты ошибаешься, старушка. Такая пища очень подкрепительна, и если б эти люди могли иметь каждый день кусок мяса и хорошее питье, то это, я думаю, укрепило бы их гораздо больше, нежели вся та пища, которую они съедят в продолжение дня — возразила княгиня.
— Недаром говорят: век живи, век учись; а ведь я всегда думала, что большинство господ так бледны, а иногда и худы, потому что едят лакомые кушанья, нисколько не укрепляющие.
Княгиня усмехнулась, ничего не сказала на это, а подала бабушке рюмку со сладким вином, говоря: «Пей, старушка, это полезно для твоего желудка». Бабушка взяла рюмку и сказав: «за ваше здоровье, сударыня!», немножко выпила; потом взяла также кусок печенья, чтобы не обидеть гостеприимной хозяйки.
— Что в тех скорлупах, из которых кушает княгиня? — шепнул Ян Гортензии.
— Это морские зверки и называются устрицами, — отвечала Гортензия вслух.
