всякую иную беседу.
Вставали они лагерем средь кипучих ярмарок, где Патси с дочкой встречали приветственными воплями всевозможные неукротимые мужчины и женщины, и выкрикивали они воспоминания о проказах десяти- и двадцатилетней давности, и погружались в питие с лютым рвением тех, для кого отчаяние — брат подостойней надежды, а кое с кем из тех людей делили они путь назавтра, буяня и галдя на одиноких дорогах, ангелы же взирали и на этих людей — и были к ним дружественны.
Однажды утром двигались они своим путем. Взгляды маленького отряда их оживленно обшаривали поля по обе стороны от дороги. Все они были голодны, ибо со вчерашнего полудня не ели ничего. Но бесплодны были те поля. Великие просторы травы тянулись др обоих горизонтов, и еды не было ни для кого, кроме осла.
Увидели они на пути человека, сидевшего на пригорке. Руки сложены, во рту соломинка, на красном лице широкая улыбка, потрепанная шапка сдвинута на затылок, а из-под нее во все стороны торчат жесткие космы, словно свернутая как попало черная проволока.
Мак Канн уставился на эту красную радость.
— Вот человек, — молвил он Келтии, — у кого никаких забот на всем белом свете.
— Ему от этого наверняка великий вред, — заметил Келтия.
— Холлоа, мистер, — приветливо крикнул Патси, — как оно всё?
— Всё хорошо, — ответил, сияя, человек, — сами-то как?
— Держимся, слава Богу!
— То что надо!
Он махнул рукой на горизонт.
— Вот это погодка, — произнес он с гордым смирением того, кто сотворил такую погоду, но хвастаться не склонен. Взгляда с Мак Канна он не сводил. — Голодуха у меня, какую накормить стоит, мистер.
— У нас у всех она, — отозвался Патси, — а в повозке, за вычетом деревях, ничего. Я все ж таки присматриваюсь, и, может, наткнемся мы на кусок грудинки посреди дороги или на славную картофельную делянку на ближайшем поле, где толпятся кудреватые ребятки.
— В миле дальше по дороге есть поле, — сказал человек, — ив том поле найдется все, о чем ни скажи.
— Да что ты говоришь! — тут же выпалил Патси.
— Говорю-говорю: найдется на том поле что угодно, а у подножия холма за тем полем водятся кролики.
— Я, бывало, метко швырялся камнями, — произнес Патси. — Мэри, — продолжил он, — когда придем к тому полю, сама ты и Арт наберите картошки, а сам я да Келтия возьмем полные руки камней, кроликов бить.
— Я пойду с вами, — сказал человек, — и возьму свою долю.
— Так и сделай, — согласился Патси.
Человек слез с пригорка. Было у него что-то промеж колен, и обращался он с этим очень бережно.
— Это что за штука такая? — спросила Мэри.
— Концертина это, и играю я на ней музыку у домов и так вот зарабатываю денег.
— Как добудем мы прокорм, подарит нам музыкантий песенку, — сказал Патси.
— Ясное дело, — молвил человек.
Арт протянул руку.
— Дай взглянуть на музыкальный инструмент, — сказал он.
Человек вручил концертину Арту и двинулся рядом с Патси и Келтией. Мэри и Финан, как обычно, шли по бокам от осла, и все трое возобновили свою постоянную беседу. Каждую дюжину шагов Финан склонялся к обочине дороги и срывал пригоршню свежей травы, или чертополох, или звездчатку и совал добычу ослу в рот.
Патси глазел на нового знакомца.
— Как тебя звать, мистер? — спросил он.
— Я был известен как Старый Каролан [20], но теперь прозывают меня люди Билли Музыкой.
— Как так вышло, что мы с тобой не сталкивались прежде?
— Я из Коннемары.
— В Коннемаре я знаю каждую коровью тропу и борин, и в Донеголе знаю каждую дорогу, и в Керри, и знаю каждого, кто по тем дорогам ходит, а тебя, мистер, не знаю.
Новый знакомец рассмеялся.
— Недавно я на этих дорогах, а потому как же тебе меня знать? Сам-то как зовешься?
— Зовусь я Падрагь Мак Канн.
— Знаю тебя хорошо, бо стибрил ты курицу и пару сапог у меня десять месяцев назад, когда я жил в доме.
— Да что ты говоришь! — вымолвил Мак Канн.
— Говорю; да только не держал обиды на тебя нисколько, бо в тот день со мною случилось всё.
Мак Канн копался у себя в голове, ища, у кого же стибрил он разом и курицу, и пару сапог.
— Ну, слава богу! — вскричал он. — Не чудной ли это мир! Не тот ли Старый Каролан ты, скареда из Темпл-Кахиля?
Знакомец хохотнул и кивнул.
— Был им когда-то, а теперь я Билли Музыка, и вот мой инструмент у парнишки под мышкой.
Патси уставился на него.
— А где же дом, и скот, и сотня акров лугов и возделанных земель, и жена, какую, болтают, ты морил голодом?
— Вот как есть не ведаю, где они, да и дела нету мне. — И с этими словами затрясся он от смеха.
— А сестра твоя, что убилась, выбираясь из окна на верхотуре в ветреную ночь, чтоб добыть себе еды по соседям?
— По-прежнему мертва, — ответил знакомец и от веселья сложился пополам.
— Заявляю, — произнес Патси, — что это есть конец света.
Знакомец прервал красноречие Патси, вскинув указующий палец.
— Вон то поле, о каком я тебе говорил, и битком оно набито картошкой да репой.
Патси обратился к дочери.
— Собирай картошку, но из одного места все не бери, а бери там и сям, чтоб не заметили пропажи, следом же пройди по дороге с повозкой минут двадцать и приготовь картошку. Сам я да Келтия догоним тебя вскоре и принесем с собой славного мяса.
Келтия и Патси подались вправо, где, оттененный небесами, возносился пологий холм. Густо рос на нем лес, мощные купы деревьев укрывали всё плотно, и сквозь них виднелись тихие зеленые прогалины, сонные под солнцем.
Подошли к кромке леса, и Патси направил своего напарника пройти вглубь недалеко, а затем чтоб скакал и лупил палкой по деревьям и по земле.
Келтия сделал как велено, и через четверть часа у Патси в руках уже висели три кролика.
— Этого хватит, выкрикнул он, — пойдем теперь к нашим.
Запрятали они кроликов под куртки и двинулись в путь.
Вскоре догнали спутников. Повозка стояла у дороги, рядом пасся осел, а Мэри развела огонь в жаровне и приготовила картошку для рагу.
Патси бросил ей кроликов.
— Вот, девочка моя, — сказал он, вместе с Келтией осел на травянистую обочину и вытащил свою трубку.
Новый знакомец сидел с Артом и объяснял ему устройство концертины.
— Пока мы ждем, — сказал ему Патси, — расскажи-ка нам все новости, расскажи, что случилось с землей и что ты делаешь на дороге; и есть тут
