Но его поезд был ближе к станции — куда же он девался? И Вилнит увидел, как за поворотом медленно скрылась длинная зеленая цепь вагонов. Мелькнул последний, похожий на дедушкин сундучок вагон, но вот и он исчез за поворотом.
Случилось что-то такое, что не могло, не должно было случиться. Вилнит тревожно огляделся: где же бабушка? Но не было ни бабушки, ни толпы, в которой мелькал ее клетчатый платочек. Позвякивая порожними бутылками, повернула к станции молочница. Мальчишка, торговавший земляникой, отошел в сторону, достал из кармана смятые бумажки и, разгладив их, стал складывать в пачку. На перроне появились новые пассажиры с узлами, мешками и сундуками. Вилнит понял, что дело плохо.
Бежать по полотну нельзя — это он еще дома знал. Но по краю выемки шла ровная пешеходная тропинка, и Вилнит бросился туда. Перед ним открылся широкий вид на окаймленные кустарником и большими деревьями луга, поля, на поросшие лесом холмы. Поезд — теперь он выглядел почти таким же маленьким, как игрушечный поезд Вилнита в Риге, — обогнул невысокий бугор и скрылся. Только на порозовевшем предзакатном небе осталась полоса белого дыма.
Бабушка уехала без него, и дед тоже!.. К горлу подступил тяжелый ком, а глаза наполнились чем-то горячим. Вилнит прижал к глазам ладони и стоял так долго-долго. Он понимал, что бежать за поездом нет смысла. Ничего, бабушка приедет и возьмет его с собой. «Она приедет, приедет!» — пытался он убедить себя, но чувствовал, что не очень этому верит. Вилнит совсем не знал, что ему теперь делать.
Неподалеку раздались голоса. Муж, жена и двое детей шли по тропинке к станции. Все они были тяжело нагружены вещами, но парнишка со смехом перекинул свой узел с одного плеча на другое и, весело размахивая свободной рукой, стал что-то рассказывать… Ему хорошо смеяться — у него и папа и мама… Вилнит изо всех сил прижал кулаки к глазам, чтобы унять слезы, и свернул с тропинки. Он никогда не боялся чужих, но ведь раньше всегда где-нибудь поблизости были бабушка и дед… Из только что вытертых досуха глаз снова полились слезы.
Вилнит вышел на широкую, в глубоких рытвинах дорогу. Извиваясь сквозь осиновую рощу, она шла прямо в гору, где тянулись в два ряда серые домики с тесовыми крышами. Это была деревня. Вилнит сразу понял это. Домики смотрели на дорогу, и в каждом домике было по два или по три украшенных разноцветными резными наличниками окна. Еще повыше стоял огромный скотный двор с широкой, похожей на распростертые крылья крышей. Ну точь-в-точь наседка над сотней сидящих в два ряда цыплят. Теперь Вилнит понял, откуда берутся на станции молоко и лукошки с яйцами.
В роще паслась небольшая серая козочка на короткой привязи. На кочках и вокруг пней краснели листья земляники, там могли быть и ягоды. Вилнит опустился на пень и стал перебирать листья. Попались две-три ягодки, но совсем еще зеленоватые. Вдруг кто-то взъерошил ему сзади волосы. Мальчик схватился за затылок и почувствовал что-то мягкое, влажное и теплое. За спиной стояла козочка, смотрела на него своими серо-желтыми глазами и спокойно жевала какой-то длинный стебель. Вилнит встал и попятился. До сих пор ему приходилось иметь дело с козами только на расстоянии. Может быть, она собирается его боднуть? Но козочка ни о чем таком не думала, облизнулась, тряхнула смешной бородкой и принялась спокойно щипать траву.
Лишь сейчас Вилнит заметил и пастуха. Он сидел спиной к нему на другом пеньке и, весь уйдя в работу, что-то мастерил. Вилнит подошел поближе. Парнишка, приблизительно одного с ним возраста, был занят тем, что перочинным ножиком со сломанной рукояткой вырезал на очищенной от коры ивовой палочке какие-то зубчики и крестики. Вилнит подошел еще ближе.
Работа была не из блестящих: крестики были то длиннее, то короче, а зубцы неровные.
— Берись за другой конец, — посоветовал Вилнит. — Этот очень короткий, вот у тебя все кресты и разъезжаются. Еще палец обрежешь.
Но парнишка даже не поднял головы и не посмотрел в его сторону. Может, он на него рассердился?.. Вилнит попятился от пастуха так же, как от его козочки. Как странно: в Риге он не боялся даже бородатых дядей, в вагоне, сидя рядом с дедом, не испугался даже такого опасного человека, как одноглазый старик. В голове мелькнула мысль, что без бабушки и деда весь мир вдруг стал слишком большим и невыносимо чужим… В Весеннем саду в Риге он непременно осведомился бы у такого недотроги, не забыл ли он дома язык. Теперь он поспешил удрать. Повернулся и быстро пошел по дороге.
Когда тропинка круто повернула в гору, Вилнит остановился и оглянулся. Пастух вывел козочку из рощи и потащил в противоположную сторону. Мальчик жил, наверно, где-то около станции.
С горы спускалась какая-то женщина. Она остановилась и с удивлением посмотрела на незнакомого мальчугана.
— Откуда ты тут взялся? — спросила она. — И куда ты идешь, мальчик?
Вилнит не понял слов, но смысл их был ему ясен. Что мог он ответить? Он и сам не знал, куда идет.
Женщина была еще довольно молодая — во всяком случае, гораздо моложе бабушки, — только очень худая, может, даже больная, с глубоко запавшими печальными глазами. Она бросила взгляд на узелок, висевший у нее на руке, потом на видневшуюся вдали станцию и кивнула ему.
— Идем со мной, не могу же я бросить ребенка посреди дороги!
И они пошли: она впереди, а Вилнит бодрым шагом за ней. На сердце стало как будто немного легче. Конечно, это не бабушка, но все же у нее было что-то общее с бабушкой. Во время недолгого пути до первого домика деревни жизненный опыт его обогатился новой истиной. В вагоне, да и дома ему часто казалось, что бабушка и дед — только помеха в его жизни и что без них было бы куда лучше и веселее. Теперь же он знал, что они имеют значение, и притом немалое.
По дороге его покровительница встретила еще двух женщин и обеим рассказала одно и то же — во всяком случае, Вилнит слышал одни и те же слова. Когда они остановились у первого домика, вокруг них сразу же собралась порядочная толпа народа, в том числе несколько ребят и седой, по-видимому слепой, дед. Окружив Вилнита, они о чем-то горячо заговорили, все время глядя на него. Вилнит застеснялся и прижался к своей покровительнице, которая казалась ему роднее, чем все остальные.
— Ребенок боится, — сказала она, взяла его за руку и подвела к теплой еще от солнца лавочке у стены. — Присядь, бедняжка, все равно тебе идти некуда.
Теперь собравшиеся только изредка поглядывали на мальчика, но зато заговорили еще горячее: кто вполголоса, покачивая головой, кто громко и размахивая руками, как бы давая понять, что все это для него так ясно и понятно, что не стоит даже об этом говорить.
Кое-что действительно было всем ясно. Мальчик отстал от поезда с эвакуированными. День и ночь шли составы на восток: два по расписанию — один утром, другой вечером — и бесчисленные эшелоны в неопределенное время. Неоспоримо было также и то, что до сих пор он ехал с родными: ребенок был чистенький и не казался голодным.
Но больше ничего не было известно. Откуда он и на каком языке говорит? Первые эшелоны везли украинцев и молдаван, а теперь шли вперемежку — из Белоруссии, Латвии и Литвы. Вернее всего — литовец. Волосы у него светлые, да и язык… хотя, впрочем, никто из присутствующих литовской речи никогда не слыхал. По одежде тоже судить было трудно: синяя рубашка, черные шерстяные штанишки, носочки и желтые туфли — так одевали городских детей во всех советских республиках.
Но больше всего споров возникло по вопросу о том, что же с ним делать. Какой-то угрюмый хромой мужик начал ворчать, что нечего, мол, подбирать всяких бродяг, сами живем не бог весть как, хватает забот и о детях мобилизованных, а тут еще чужие… Мало в Советском Союзе детских домов?.. Но женщины живо осадили ворчуна. Особенно рьяно набросилась на него Анна Петровна — та самая тетя, что привела Вилнита в деревню. Что это за разговоры о детдомах и бедности, когда надо позаботиться о потерявшем родных ребенке? Оставить его на дороге — так, что ли? Ночью, под открытым небом?.. Так могут рассуждать только те, у кого своих детей никогда не было… У таких вообще сердца нет… Вслед за Анной Петровной на мужичонку набросились и другие матери, и он потихоньку отошел в сторону, а затем и вовсе исчез.
Вилнит отлично понимал, что спор идет о нем, но сам ничего не мог им сказать. Мальчик впервые почувствовал, как он мал и беспомощен среди множества людей в этом безгранично большом мире. А еще час назад, в вагоне, он чувствовал себя в свои семь лет таким взрослым, дулся, что остался без молока, и бабушке пришлось выйти из вагона… В груди зашевелился клубок горьких воспоминаний, сожалений, стыда, подступил к горлу, и слезы так и брызнули из глаз. Но Вилнит стиснул зубы и взял себя в руки. Слезами горю не поможешь.
Хорошо, что внимание его привлекло новое событие. Стадо коров на горе загнали на скотный двор. Оттуда спускался пастушок в лаптях, с котомкой через плечо. Он держал в руке предмет, сразу покоривший Вилнита. Это было нечто похожее на кнут: совсем коротенькая рукоятка и длинная-предлинная веревка. У кнутовища она была довольно толстая, а к концу тоненькая-тоненькая. Вот так кнут! Вилнит пошел посмотреть.
