Хорошо, что внимание его привлекло новое событие. Стадо коров на горе загнали на скотный двор. Оттуда спускался пастушок в лаптях, с котомкой через плечо. Он держал в руке предмет, сразу покоривший Вилнита. Это было нечто похожее на кнут: совсем коротенькая рукоятка и длинная-предлинная веревка. У кнутовища она была довольно толстая, а к концу тоненькая-тоненькая. Вот так кнут! Вилнит пошел посмотреть.
Ну и чудак этот пастух! Он нисколько не удивился, увидев чужого мальчика, и держал себя так, словно заранее знал, что встретит его. Совершенно естественным показался ему и интерес, с которым Вилнит протянул руку к его сокровищу. Он охотно вручил его Вилниту и, ткнув указательным пальцем себе в живот, гордо заявил:
— Сам сделал!
Вилнит сразу его понял. Да разве тут нужно было понимать слова? Самоуверенная рожица со вздернутым носом и плутовски прищуренными глазами говорила сама за себя. Что же, надо было испробовать: может быть, эта штука и в самом деле на что-нибудь годится!
Но ничего не вышло. Вилнит взмахнул над головой короткой рукояткой, и тяжелая мягкая веревка сделала петлю и стегнула его самого по щеке, так что он глаза зажмурил. Пастух презрительно выпятил нижнюю губу — много такой понимает, зелен еще.
— Дай-ка мне!
Да, у пастуха была совсем иная хватка! Вилниту пришлось волей-неволей признать его превосходство. Пастух медленно поднял руку на высоту плеча, неуловимо быстрым движением подался в сторону, описал кнутом над головой полукруг и с такой же быстротой сделал движение назад. С змеиным шипеньем кнут описал семь больших кругов и оглушительно хлопнул. Вилнит даже схватился обеими руками за голову. «Вот это да! А ну еще! Еще раз!» — хотел было крикнуть восхищенный Вилнит, но не успел. Найдя в лице чужого мальчика столь горячего поклонника своего искусства, пастух с восторгом хлопнул еще несколько раз. Присмотревшись внимательно, можно было заметить, что при каждом хлопке поднимался даже какой-то дымок. Совсем как при настоящем выстреле!
Впрочем, восторг Вилнита угас так же быстро, как и появился. Великое мастерство соперника совсем его пришибло. К чувству беспомощности примешалось еще и сознание полного своего ничтожества. Неужели он ничего не может противопоставить этому непревзойденному искусству хлопать кнутом? Как всегда в минуту серьезных раздумий, палец сам потянулся ко рту… Но тут его осенило. А не попытаться ли! И ему есть что показать.
Он отодвинул пастуха с ровного места на лужайке, широко расставил руки, нагнулся, потом уперся головой в зеленый ковер, напряг все мышцы, выбросил ноги вверх и замер в прямой, как свечка, стойке. Потом поболтал ногами, развел их в стороны и снова соединил. Он проделал это несколько раз подряд, перевернулся в воздухе и встал на ноги.
Толпа малолетних зрителей восторгалась от души. Пастух Миша со своим кнутом уже порядком всем надоел, а литовец показал нечто совсем невиданное и достойное подражания. Трое или четверо немедленно бросились испробовать свои силы, даже сам Миша не выдержал. Кнут валялся где-то в траве, но как Миша ни старался, стойки не получалось. Сколько раз поднимал ноги, столько раз и перекувыркивался. Упершись ладонями в колени, Вилнит покатывался со смеху. Сейчас он уже не чувствовал себя таким беспомощным и глупым — как-никак он тоже мог кое-что показать. Самодовольно оглядевшись — все ли видели, какой он молодец? — Вилнит заметил лысого человека с тронутой сединой бородкой, который внимательно смотрел на него. Это был только что вернувшийся с сенокоса председатель сельсовета. Анна Петровна подтолкнула его.
— Смотри, Василий Иванович! Похоже, будто пришел с соседнего двора навестить приятелей.
— Счастливое детство! — философским тоном ответил Василий Иванович. — И языки разные, а им это ничуть не мешает.
Он вполголоса добавил еще что-то. Анна Петровна взяла Вилнита за руки и повела в дом. Пройдя пустые просторные сени, куда проникал сквозь щели отблеск заката, они попали в небольшую комнату, добрую треть которой занимала низкая кирпичная печь. Вдоль стен были лавки, а наверху, почти у потолка, — полати. Попасть туда можно было по красивой белой лесенке. Вилнита усадили на лавку поближе к столу. Вместе с ним вошла полная, белотелая женщина и теперь топталась у порога.
— Ты бы, Людмила Андреевна, осталась на дворе, — заметил Василий Иванович. — А то ведь не успеешь слова сказать, как вся деревня уж знает.
— Пусть вся деревня и знает! — отрезала Людмила Андреевна. — Не ты один будешь заботиться о маленьком литовце, а вся деревня.
Она потрогала рубашку Вилнита, погладила его по голове и вздохнула. Этот вздох говорил о том, как близка ее сердцу судьба несчастного ребенка. Вилниту понравилась эта уютная, ласковая женщина.
С другого края стола сидела маленькая девочка и что-то пила из кружки. Мальчик сразу почувствовал, что ему ужасно хочется пить. Когда девочка отодвинула кружку, Вилнит протянул руку и допил все, что осталось. Кисло-сладкий напиток ему очень поправился. Анна Петровна вышла и принесла ему полную кружку кваса. Председатель за это время, видимо, что-то надумал.
— Надо, по крайней мере, узнать, как его зовут, — сказал он.
— А как узнаешь? — заметила Анна Петровна. — Мал еще и по-русски совсем не понимает.
— Попытаемся… — И Василий Иванович, показав пальцем на пастуха, снимавшего у печки лапти, громко произнес: — Миша! — А указав на девочку: — Таня! — Потом, выгнув руку дугой и ткнув пальцем себя в грудь, дважды повторил: — Василий, Василий!
Вилнит так же выгнул руку, так же поднес палец к своей груди и энергично откликнулся:
— Вилнит!
— Ага! — Василий Иванович бросил торжествующий взгляд на женщину и продолжал дознание. — Василий Зубков, — сказал он, опять пустив в ход палец.
Ну, это было уже совсем просто. Вилнит еще более приосанился и ткнул себя пальцем в грудь:
— Вилнит Лиекнис!
Председатель несколько раз повторил имя и фамилию, выговаривая мягче, чем следовало, но в конце концов отлично усвоил, достал блокнот и записал. Обе женщины со смехом повторяли непривычное имя и были так рады, словно решили какую-то крайне сложную проблему.
— Теперь остается выяснить, откуда прибыл гражданин Вилнит Лиекнис. — Василий Иванович погладил бороду и назвал несколько городов и республик.
Вдруг Вилнит услышал произнесенное на чистейшем латышском языке слово «Латвия» и в знак подтверждения повторил его. Так же и со словом «Рига». При этом он старался подражать произношению Василия Ивановича.
Тот записал. Сравнительно легко удалось также установить, что Вилнит Лиекнис ехал с бабушкой и дедушкой, и только вопрос о братьях и сестрах так и остался невыясненным.
— Да это и не важно, — решил председатель. — Гораздо важнее узнать, куда он едет.
Но тут Вилнит ничем не мог ему помочь. Он и сам ничего не знал и только показал рукой на восток. Председатель кивнул головой.
— Правильно, их всех везут в том направлении. В Саратов, Куйбышев, Казань, Киров и дальше — в Уфу, Свердловск, Челябинск и сибирские города. Но как тут узнать, куда именно? Этот Вилнит, видно, не больно-то силен в географии.
Все трое сошлись на одном: паренек отстал от вечернего владивостокского поезда. Василий Иванович решил пойти на станцию: может быть, там удастся что-нибудь разузнать.
Анна Петровна принесла три ломтя хлеба с маслом и три кружки молока, причем самый большой ломоть достался гостю. Вскоре она ушла, и дети остались одни. Девочка ела, не обращая на Вилнита никакого внимания, а потом улеглась в углу на лавке. Зато Миша был необычайно общителен. Совершенно не считаясь с тем, понимают его или нет, он трещал без умолку, сам себя слушал и то и дело заливался веселым смехом. Поев, он потянулся, зевнул и полез на полати.
— Полезай ко мне! — сказал он, указывая на место рядом с собой. — Все равно сегодня никуда не уедешь.
Вилнит принял приглашение. Прилечь не мешало, прошлую ночь он порядком намучился. Взобравшись по лесенке к Мише, он с наслаждением растянулся рядом. Но стоило закрыть глаза, как волной нахлынули воспоминания. По вечерам бабушка помогала ему раздеться и укрыться, а иногда читала книгу «Пареньки села Замшелое». После ее ухода в комнату заглядывал дедушка и щупал лоб мальчика — не вспотел ли. Проворчав: «Спит, как медвежонок», — дедушка уходил. А Вилнит вовсе не спал, он только притворялся, что спит, и еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Ему еще долго не хотелось спать, да он и не засыпал, вот только утром ничего не мог припомнить.
Сквозь плотно сжатые губы вырвался какой-то звук. Но Вилнит вовсе не собирался плакать. Нет, он не плакал, пусть Миша прислушается как следует — это только кашель. На всякий случай он еще раз кашлянул. Но Миша вообще не слушал, а говорил о своем: вероятно, продолжал все тот же рассказ. Скорее всего это была очень увлекательная история; жаль только, что Вилнит ничего не понял. Он зевнул. И скоро к голосу Миши стали примешиваться еще и другие звуки — стук колес, пение красноармейцев. Потом он увидел Весенний сад в Риге, пареньков села Замшелое… Но тут зажужжала большая муха, и все стало исчезать.
