Я шагнул в тень, открыл чемодан, положил пистолет в правый карман пальто, закрыл чемодан и спрятал его в кустах, откуда потом возьму его, спущусь в лощину и пойду через город к поезду.
Перейдя улицу, я остановился перед его домом: это был тот самый дом, перед которым я стоял тридцать шесть лет назад. Вот окна, в которые я с любовью и самоотречением швырял весенние букеты камешков. Вот дорожки со следами сгоревших фейерверков, оставшимися от тех далеких праздников Четвертого июля, когда мы с Ральфом взрывали к чертям все подряд, выкрикивая поздравления.
Я поднялся на крыльцо и увидел на почтовом ящике мелкими буквами: АНДЕРХИЛЛ.
А что, если откроет жена?
Нет, подумал я, он сам, неумолимо, как в греческой трагедии, собственноручно откроет дверь, получит пулю и почти с радостью примет смерть за свои старые преступления и грешки поменьше, которые как-то сами собой переросли в преступления.
Я позвонил.
Интересно, узнает ли он меня через столько лет? За мгновение перед тем, как сделаешь первый выстрел, назови ему свое имя. Пусть он знает, кто это.
Тишина.
Я снова позвонил.
Скрипнула дверная ручка.
Слыша, как колотится мое сердце, я потрогал в кармане пистолет, но не вынул его.
Дверь открылась.
На пороге стоял Ральф Андерхилл.
Он заморгал, уставившись на меня.
— Ральф? — произнес я.
— Да-а-а? — вопросительно протянул он.
Не более пяти секунд простояли мы так, лицом к лицу. Но, боже мой, как много всего произошло за эти краткие пять секунд.
Я увидел Ральфа Андерхилла.
Увидел его ясно.
А ведь я не видал его с тех пор, как мне исполнилось двенадцать.
В те времена он, как гора, возвышался надо мной, что давало ему возможность колотить меня, бить и измываться.
Теперь это был маленький старичок.
Во мне пять футов одиннадцать дюймов росту.
Но Ральф Андерхилл остался почти таким же, каким был в свои двенадцать лет.
Человек, стоявший передо мной, был не выше пяти футов двух дюймов.
Теперь я возвышался над ним, как гора.
Я ахнул. Вгляделся. И увидел еще кое-что.
Мне было сорок восемь.
Но в свои сорок восемь Ральф Андерхилл растерял половину волос, а те, что остались, были седые и совсем редкие. Он выглядел на шестьдесят, а то и на шестьдесят пять.
У меня прекрасное здоровье.
А Ральф Андерхилл был бледен как воск.
На его лице читалось: уж он-то хорошо знает, что такое болезнь. Словно он вернулся из какой-то страны, где никогда не светит солнце. Вид у него был опущенный и изможденный. От его дыхания веяло запахом могильных цветов.
И тут, когда я все это увидел, буря прошедшей ночи, словно собрав воедино все свои громы и молнии, обрушилась на меня одним слепящим ударом. Мы словно стояли в эпицентре взрыва.
«Так вот ради чего я пришел сюда? — подумал я. — Значит, вот она, истина. Ради этого страшного мгновения. Не для того, чтобы вытащить пистолет. Не для того, чтобы убить. Нет. А чтобы просто…
Увидеть Ральфа Андерхилла таким, каков он теперь.
Вот и все.
Чтобы просто побыть здесь, постоять и посмотреть, каким он стал.»
Ральф Андерхилл в каком-то немом удивлении поднял руку. Губы его задрожали. Он непрестанно окидывал меня взглядом с ног до головы, разумом пытаясь осознать, что за великан стоит в проеме двери. Наконец послышался его голос — такой тихий и слабый:
— Дуг?..
Я отступил на шаг.
— Дуг? — выдохнул он, — это ты?
Этого я не ожидал. Люди не должны помнить! Не могут! Через столько лет? Зачем ему ломать себе голову, припоминать, узнавать, называть по имени?
И тут мне пришла в голову безумная мысль, что после того, как я покинул город, вся жизнь Ральфа Андерхилла пошла кувырком. Я был ядром его мироздания, тем, кого можно было пинать, бить, колошматить, награждать синяками. Вся его жизнь сломалась лишь из-за того, что в один прекрасный день тридцать шесть лет назад я просто взял и ушел.
Бред! И все же в моем мозгу бешено, словно крохотная мышка, вертелась мысль, кричавшая мне — Ральф был нужен тебе, но еще больше ты был нужен ему! И ты совершил единственный непростительный, жестокий поступок! Ты исчез.
— Дуг? — снова произнес он, поскольку я все еще молча стоял на крыльце, опустив руки. — Это ты?
Вот он, миг, ради которого я сюда приехал.
Где-то глубоко внутри я всегда знал, что не воспользуюсь своим оружием. Да, я принес его с собой, но меня уже опередили Время, возраст и череда маленьких и оттого более страшных смертей…
Бах.
Шесть выстрелов в сердце.
Но не из пистолета. Лишь мои губы прошептали звуки пистолетных выстрелов. И с каждым выстрелом лицо Ральфа Андерхилла старилось на десять лет. Когда я произнес свой последний выстрел, ему было уже сто десять.
— Бах, — шептал я. — Бах. Бах. Бах. Бах. Бах.
Его тело вздрагивало от каждого выстрела.
— Ты убит. Господи, Ральф, ты убит.
Я повернулся, спустился с крыльца и уже вышел на улицу, когда он окликнул меня:
— Дуг, это ты?
Я не ответил и зашагал прочь.
— Ответь мне! — слабым голосом кричал он. — Дуг! Дуг Сполдинг, это ты? Кто это? Кто вы?
Я подхватил чемодан и скрылся в ночи, наполненной песнями сверчков, и в темноте лощины, перешел через мост, поднялся по лестнице и зашагал дальше.
— Кто это? — в последний раз донесся до меня его рыдающий голос.
Отойдя уже далеко, я оглянулся.
Во всем доме Ральфа Андерхилла горел свет. Как будто после моего ухода он обошел все комнаты и зажег все лампы.
По другую сторону лощины я остановился на лужайке перед домом, в котором когда-то родился.
Затем поднял несколько камешков и сделал то, чего не делал никто за всю мою жизнь.
Я швырнул эти камешки в окно, за которым я просыпался каждое утро в течение первых моих двенадцати лет. Я выкрикнул свое имя. Я позвал самого себя, как друга, выйти играть среди бесконечного лета, которого уже нет.
Я стоял и ждал ровно столько, чтобы тот другой, юный я спустился вниз и присоединился ко мне.
А потом быстро, опережая рассвет, мы выбежали из Гринтауна и, благодарение Богу, понеслись обратно, назад в Настоящее, чтобы не расставаться с ним до конца моих дней.
