— Вот так, — сказал он, отступив немного назад. Достал из внутреннего кармана голубую расческу, прошелся по парику и удовлетворенно взглянул на то, что получилось. — Чудесный парик.
— Голову давит, — сказала Ида.
— Он вам не тесен, — ответил Норман. — Хотите, примерьте этот.
Он протянул ей другой, каштановый, по форме напоминавший ту стрижку, которую Эми носила до того, как в колледже сделала себе прическу в стиле «афро».
Норман поправил парик и снова отступил в сторону. Он тоже дышал тяжело и не сводил с нее глаз, но Ида избегала его взгляда в зеркале, а смотрела только на парик.
— Из чего он сделан? — спросила Ида. — На человеческие волосы не похоже.
— Этот, действительно, из искусственного волокна, но он не курчавится от жары и влажности.
— А как за ним ухаживать?
— Его можно мыть в теплой воде с туалетным мылом, а потом либо так сушить, либо феном. Если дама пожелает, может отдавать его парикмахеру, он сам будет его мыть, сушить и укладывать.
— А голова от него не потеет?
— От этого — нет.
Ида сняла парик.
— А вот этот, черный? — спросила она нерешительно. — Мне нравится эта прическа.
— Он сделан из корейских волос.
— Натуральных?
— Да.
— Нет, — сказала Ида, — восточные волосы мне, пожалуй, не подойдут.
— Почему, позвольте спросить?
— Даже не знаю, как объяснить, но мне кажется, я от этого буду казаться чужой сама себе.
— Мне кажется, вы и без того чужая сама себе, — сказал хозяин магазина с таким видом, будто давно собирался об этом заявить. — И еще мне кажется, что парики вас совсем не интересуют. Вы приходите сюда в третий раз, и каждое ваше посещение оборачивается для всех пыткой. Вы же парик пришли покупать, а не гроб.
Некоторые люди выбирают парик с удовольствием — как красивое платье или украшение.
— Я вовсе сама себе не чужая, — ответила Ида раздраженно. — И вообще, речь идет только о париках. Я сюда пришла не на сеанс доморощенного психоанализа. — Щеки у нее горели.
— Честно говоря, я бы предпочел с вами дела не иметь, — сказал хозяин магазина. — И вовсе не жажду заполучить вас в клиенты.
— Tant pis pour vous,[1] — сказала Ида, покидая магазин Нормана.
На улице она почувствовала, что разозлилась не на шутку. Минут пять она стояла не в силах сдвинуться с места. День был очень теплый, но она все равно повязала голову платком. А потом зашла в шляпный магазин поблизости и купила себе фиолетовую шляпку с ворсом.
В тот вечер они с Эми поругались. За ужином они ели рыбу, и Эми сказала, что познакомилась с одним мужчиной и через пару недель, когда он вернется из Калифорнии, она к нему переедет.
— Что за мужчина? — взвилась Ида. — Ты его в баре подцепила?
— Если тебе так уж надо знать, пожалуйста. Я с ним познакомилась в нашей фирме.
— А разве мне не надо знать? — сбавила тон Ида.
Эми смотрела поверх головы матери, куда-то на стену, и белки ее глаз так и сверкали. Ида знала, что это верный признак того, что Эми крайне недовольна, но продолжала:
— Почему ты не снимешь отдельную квартиру? Ты хорошо зарабатываешь, да и от отца тебе осталось пять тысяч долларов.
— Их я хочу оставить на случай крайней необходимости.
— Эми, скажи, каким ты видишь свое будущее?
— Обычным. Не радужным, но и не мрачным.
— Как ты будешь заботиться о себе в одиночку?
— Для этого не обязательно выходить замуж. О себе я позабочусь сама.
— Ты вообще когда-нибудь замуж собираешься?
— Если это будет жизненно необходимо.
— Что значит необходимо? Ты что, не хочешь иметь детей?
— Может, когда-нибудь и захочу.
— Тебе уже двадцать восемь. Сколько еще в запасе?
— Мне двадцать восемь, и лет десять у меня еще есть. Некоторые рожают в сорок.
— Очень надеюсь, — сказала Ида, — что эти десять лет у тебя будут. Я за тебя боюсь, Эми. У меня сердце кровью обливается.
— И само обливается, и меня в своей крови хочет утопить.
Ида назвала дочь дрянью, Эми встала и с мрачным видом удалилась в свою комнату. Иде казалось, что она либо бросится на Эми с кулаками, либо упадет в обморок. У нее раскалывалась голова, она ушла к себе и легла на кровать. Некоторое время она рыдала. Потом долго лежала и пыталась забыть про ссору. Чтобы не думать о том, как ей плохо, Ида встала и взяла альбом со старыми фотографиями. Вот Мартин, молодой, черноусый, подбрасывает малютку Эми в воздух. Вот она двенадцатилетняя пухлая девочка, она тогда не вылезала из джинсов. Но длинные волосы она решила обрезать только в восемнадцать.
Среди фотографий Ида нашла снимок своей матери, миссис Фейтельсон, которой тогда было не больше сорока, в шейтле[2] из конского волоса. Парик был похож на водруженную на голову буханку хлеба. Как-то раз на улице ее пытался ограбить какой-то мужчина. Она сопротивлялась, и он сбил у нее с головы парик, но, увидев ее поросший пушком череп, сбежал, так и не забрав сумочку. Ортодоксальные еврейские женщины надевали парики как только выходили замуж — для того, чтобы не привлекать (или не отвлекать) никаких мужчин, кроме своего супруга. Порой не удавалось привлечь даже мужа.
Ой, мама, подумала Ида, разве я тебя понимала? А понимала ли ты меня?
Чего я боюсь, спросила она себя и подумала: я вдова, я старею и дурнею. Я боюсь будущего.
Чуть погодя она подошла босиком к комнате Эми и постучала в дверь. «Я ей скажу, что так нервничаю из-за своих волос». Ответа не последовало, она приотворила дверь и сказала, что хочет извиниться. Эми молчала, но свет горел, и Ида зашла в комнату.
Ее дочь, стройная молодая женщина, лежала в зеленой пижаме на кровати и читала при свете бра. Ида хотела присесть с ней рядом, но понимала, что не имеет на это права.
— Эми, дорогая, спокойной ночи!
Эми не отводила взгляда от книги. Ида, стоя у изголовья кровати, вдруг увидела то, о чем давно старалась не думать: волосы на макушке у дочери поредели, и под ними уже просвечивал череп.
Эми, перевернув страницу, продолжала читать.
Для Иды было мукой смотреть на редеющие волосы дочери, но говорить об этом она не стала. Утром она вышла из дома пораньше и купила себе очень симпатичный парик.
Тем хуже для тебя (фр.)
Парик (идиш).
