Она наотрез отказалась. Самонадеяная, настырная фея, невесть что о себе возомнившая. К тому же, был здесь и личный мотив. Это ему-то жениться на принцессе Берхте! Да видала она короля Херемона с Анниамусом в его дурацких платьях старого колдуна, да с Феями Бретани, и со всеми остальными…! По-настоящему благовоспитанная Белая Дама могла и не пожелать завершить это предложение — даже про себя. Можно представить сверкание феиного глаза, топанье феиной ноги. Что они могут ей сделать любой из них — трещаньем языков да покачиваньем голов? Ей — бессмертной фее! Она расколдует принца Гербота тогда, когда сочтёт нужным. Пусть займутся своими фокусами, а ей предоставят её. Можно вообразить себе продолжительные прогулки и беседы расстроенной Гарбундии со своей своенравной фавориткой — взывание к разуму, к чувствам: «Ради меня», «Разве ты не понимаешь?», «В конце концов, милая, пусть он и поступил так».
Кончилось, видимо, тем, что у Гарбундии иссякло терпение. Она могла сделать то, о чём Мальвина, по-видимому, либо не знала, либо чего просто не ожидала. На ночь солнцестояния было созвано торжественное собрание Белых Дам. Место собрания древние летописцы описали с более чем обычной скрупулёзностью. Оно состоялось на земле, которую много веков назад приподнял надо всею Бретанью волшебник Калиб, дабы образовать могилу королю Тарамису. На севере лежало «Море Семи Островов». Можно догадаться, что это — хребет, образуемый горами Арре. Присутствовала «Дама Источника», что наводит на мысль о глубоком зелёном пруду, из которого берёт начало река Д'Аржан. Его можно поместить примерно на полпути между современными городами Морле и Кальяк. Прохожие даже в наши дни говорят о тиши и безлюдности этого высокого плато — без деревьев, без домов, без следов человеческих рук, кроме вздымающегося башней монолита, вокруг которого беспрестанно воют пронзительные ветры. Там, — возможно, на одном из обломков этих огромных серых камней, — восседала судьёй королева Гарбундия. И приговор её был (аппеляции на него не предусматривалось): изгнать фею Мальвину из круга Белых Дам Бретани. Одной и без прощения суждено ей отныне бродить по лику земли. Имя Мальвины было торжественно вычеркнуто навсегда из книги имён Белых Дам.
Удар этот, должно быть, поразил Мальвину столь же сильно, сколь он был для неё неожиданн. Не произнеся ни слова, ни разу не оглянувшись, она ушла прочь. Можно представить себе белое, застывшее лицо, широко раскрытые невидящие глаза, дрожащие неуверенные шаги, цепляющиеся за воздух руки, мёртвую тишину, точно саван, окутывающую её со всех сторон.
С той ночи фея Мальвина исчезает из хроник летописцев Белых Дам Бретани, из легенд и какого бы то ни было фольклора. Она не появляется в истории вплоть до 1914 года н. э.
Как-то вечером к концу июня 1914 года командир авиазвена Раффлтон, временно прикомандированный к французскому эскадрону, расквартированному в ту пору в Бресте, получил по беспроволочному телеграфу указания немедленно возвратиться в штаб Британской Воздушной Службы в Фарнборо (графство Гемпшир). Ночь, по милости роскошной полной луны, обеспечила бы всё необходимое освещение, и молодой Раффлтон принял решение отправиться незамедлительно. Судя по всему, он покинул лётное поле за арсеналом в Бресте часов в девять. За Юльгоа у него начались неполадки с карбюратором. Сперва он хотел дотянуть до Ланьона, где ему была бы обеспечена квалифицированная помощь; но дела пошли всё хуже и хуже, и, приметив подходящий участок ровной земли, он решил сесть и разобраться во всём самому. Приземлился он без труда и взялся за расследование. Без подмоги работа отняла у него больше времени, чем он расчитывал поначалу. Ночь стояла тёплая и душная, с едва ли дуновением ветерка, и, закончив работу, он ощутил жару и усталость. Натянув шлем, он уже собрался было шагнуть в сиденье, но красота ночи навела его на мысль, что перед стартом приятно бы, пожалуй, было слегка поразмять ноги да проветриться. Он зажёг сигару и осмотрелся.
Плато, на которое он приземлился, было подобно столу, высоко стоящему над окружающей местностью. Оно расстилалось вокруг него — без деревьев, без домов. Нечему было нарушить линию горизонта, кроме скопления продолговатых серых камней — остатков, как он сказал себе, какого-то древнего менгира — довольно обыкновенного явления в одиноких заброшенных землях Бретани. Обычно камни валяются опрокинутые и разбросанные, но этот отдельный экземпляр волею случая остался в течение всех минувших столетий нетронутым. Слегка заинтересовавшись, командир авиазвена Раффлтон не спеша зашагал к нему. Луна стояла в зените. Насколько тихой была ночь, отложилось у него в голове по тому, как он явственно услышал и сосчитал удары церковных часов, бывших милях в шести от него. Он помнит, как посмотрел на свои часы и отметил небольшую разницу между ними и церковными. У него было 8 минут после полуночи. С замиранием последних отзвуков далёкого колокола тишина и одиночество места словно вернулись и навалились на него с ещё большей настойчивостью. Пока он работал, это его не тревожило, но рядом с чёрными тенями, отбрасываемыми этими седыми камнями, они словно намекали о чьём-то присутствии. С чувством облегчения встретил он мысль о возвращении к своей машине и запуске двигателя. Тот загудит, зажужжит и вернёт ему уютное чувство жизни и безопасности. Он только разок обойдёт вокруг этих камней и улетит. Поразительно, как они бросают вызов старику Времени. Как поставили их здесь, по всей вероятности, десять тысяч лет тому назад, так и стоят они тут до сих пор алтарём обширного храма с зияющим небосводом вместо крыши. И вот, глазея на них с сигарой в губах и борясь со странным забытым импульсом, тянущим за колени, он услышал доносящийся из самого сердца великих серых камней мерный вдох и выдох тихого ровного дыхания.
Юный Раффлтон честно сознаётся, что первым порывом его было броситься наутёк. И лишь солдатская выучка удержала ноги на вереске. Объяснение, конечно, было простое. Какой-то зверь устроил себе в этом месте логово. Но когда было известно животное, спящее столь крепко, чтобы его не потревожили шаги человека? Если бы оно было ранено и не могло убежать, то не стало бы дышать с такой спокойной, тихой правильностью, столь странно выделяющейся на фоне спокойствия и тишины вокруг. Может, гнездо совы? Такой звук издают молодые совята — сельские жители зовут их «храпунами». Юный Раффлтон отбросил сигару и опустился на колени, с целью пошарить в тенях, и, делая это, дотронулся до чего-то тёплого, и мягкого, и податливого.
Но это была не сова. Наверно, он прикоснулся очень легко, потому что она и тогда не проснулась. Она лежала, подложив себе под голову руку. И теперь, вблизи, когда глаза его стали привыкать к теням, он увидел её совершенно ясно: и волшебство приоткрытых губ, и отблеск белых рук и ног под лёгкими покровами.
Что' он должен был сделать — это тихонько подняться и удалиться. Затем можно было кашлянуть. Если бы она и тогда не пробудилась, то можно было легонько дотронуться, скажем, ей до плеча и позвать сначала тихо, затем погромче: «Mademoiselle» или «Mon enfant». А ещё лучше было потихонечку удалиться на цыпочках и оставить её спать.
Ему эта мысль, похоже, в голову не пришла. В оправдание здесь можно сказать то, что ему было всего двадцать три года, что, обрамлённая лиловым светом луны, она показалась ему самым прекрасным созданием, какое только когда-либо видели его глаза. К тому же надо всем этим тяготела какая-то тайна — та атмосфера далёких первобытных времён, из которых корни жизни до сих пор ещё продолжают тянуть свои соки. Можно предположить, что он позабыл о том, что он — командир авиазвена Раффлтон, офицер и джентльмен; забыл о надлежащем этикете применительно к обнаружению дам, спящих без присмотра на уединённых вересковых лугах. А ещё вероятнее, он вообще ни о чём не думал, а под влиянием силы вне его власти склонился и поцеловал её.
И не платоническим поцелуем в лоб или братским поцелуем в щёку, а поцелуем прямо в приоткрытые губы — поцелуем обожания и изумления, каким Адам, по всей вероятности, будил Еву.
Глаза у неё раскрылись, и она полусонно посмотрела на него. В голове у ней не могло быть никаких сомнений относительно того, что произошло. Губы его всё ещё были прижаты к её. Но она нисколько не удивилась и уж, во всяком случае, не рассердилась. Присев, она улыбнулась и протянула ему руку, чтобы он смог помочь ей подняться. И, одни в этом освещённом луной обширном храме с усыпанной звёздами крышей, подле мрачного серого алтаря позабытых обрядов, стояли они рука об руку и смотрели друг на друга.
— Простите, — сказал командир Раффлтон. — Боюсь, я потревожил вас.
Впоследствии он вспоминал, что в смущении заговорил с нею по-английски. Но она отвечала ему на французском — на причудливом, старомодном французском, какой ещё изредка можно повстречать на страницах старинных католических требников. У него были трудности с дословным переводом сказанного, но смысл, используя наши современные обороты, был таков:
