Он говорил по-армянски, так ему было легче. Дяде Ваану было тринадцать, когда он приехал в Америку, а теперь ему исполнилось двадцать два. Он спросил Крикора, решил ли тот, кем хочет стать, а Крикор застеснялся, отчего стал поглощать арбуз еще быстрее.
– Надеюсь, – произнес дядя Ваан, – ты решишь изучать право.
– Конечно, – ответила мама.
А я-то думал, Крикор собирается стать музыкантом, ведь он сам мне это говорил, но сейчас он промолчал. Через день-два дядя Ваан укатил на своем красном «Апперсоне», и мы стали припоминать подробности его пребывания у нас в гостях, на которые поначалу не обратили внимания.
В нашем доме все было основательно и неизменно, и мы не замечали, как проходит время. Однажды Крикор пришел домой, в столовую, с небольшим черным ранцем. Положил его на стол, и мы все собрались вокруг посмотреть, что он принес. Мы никогда не знали, чего ожидать от Крикора, и всегда были начеку. Сам Крикор был взволнован и тих. Он вставил в замочек ранца ключ, повернул, и ранец открылся. Внутри мы увидели корнет.
– Что это, Крикор? – спросила мама по-армянски.
И Крикор ответил по-армянски же, что эта штуковина называется «корнет» – рожок.
Сколько себя помню, где б мы ни жили, у нас всегда было пианино. Бывало, никто к нему не подходил месяцами, а потом вдруг мы все принимались играть. Моя сестра Люси брала уроки игры на фортепиано и умела играть по нотам. Она исполняла серьезную музыку – Шопена, Листа, Моцарта. Наоми играла, подбирая на слух народные песни, которые, по-моему, не существовали в нотной записи: «Пусть не гаснет домашний очаг», «Я люблю тебя, Калифорния», «Долгий-долгий путь», «Улыбка», «Дарданелла», «Ах, какая была подружка Мэри» и тому подобное. Я не умел играть ни по нотам, ни на слух, зато умудрился сочинить несколько мелодий, от которых никак не мог отделаться и, кажется, все время к ним невольно возвращался. В отчаянии я колотил по клавишам, используя различные вариации темпа и громкости, какие только могли взбрести в голову, а сестры всегда отгоняли меня от инструмента. Они утверждали, что я играю, как полоумный. Я не знал, зачем мне нужно было пытаться играть на пианино, но чувствовал, что должен продолжать.
Так мы и жили, и мне казалось, что-то должно произойти. Я верил в это неистово, и каждый раз, когда я понимал, что все осталось, как было, и мы повторяем все снова и снова, я терял голову, не зная, куда деваться. А потом мы опять начинали смеяться.
Теперь же у нас в доме появился новый музыкальный инструмент. Корнет Крикора оказался штуковиной неказистой, но заковыристой, он был скорее из области водопровода и сантехники, чем музыки. Крикор принес домой пюпитр и самоучитель игры на корнете.
– К Рождеству, – сказал он, – я буду играть «Баркаролу».
Он дул в рожок так, что у него распухли и потрескались губы. Каким-то образом он выучился довольно посредственно играть «Америку» и еще хуже «Мой старый дом в Кентукки» и всегда требовал, чтобы я вставал, когда он исполняет «Америку».
Он упражнялся долго, и мы стали воспринимать звуки рожка, как нечто постоянно присутствующее в нашем доме, подобно коту и сверчкам, но «Баркаролу» играть он так и не научился. Крикору с ней не везло, его пыл постепенно охладился, и его стали одолевать сомнения. Обычно он начинал терзать мелодию, делая героические попытки играть строго по нотам, но потом вдруг отвлекался и принимался выдувать всякие разные звуки, и мы знали, что его слышно даже у пивоварни на юге и в парке при здании суда на севере; так нам рассказывали. Вскоре Крикор окончательно изнемогал, не в силах больше дудеть, и сидел глубоко удрученный. Он говорил:
– Не понимаю, в чем дело. Я играю по нотам и упражняюсь регулярно. – Он с горечью смотрел на рожок и вопрошал: – Может, все из-за того, что рожок слишком старый, или потому, что у меня нет таланта для игры на корнете?
Я не знал, что ответить, но понимал, что он испытывает, потому что чувствовал то же самое. Мы хотели бы совершить поступок, безупречный, совершенный, красивый, но не знали, какой именно.
Всей округе было известно, что у Крикора есть корнет, и когда он проходил мимо, люди на улице перешептывались:
– Вот он идет. Тот мальчик, что устраивает этот тарарам. У него есть корнет, и он пытается научиться на нем играть. Мы-то думали, это бездомные кошки, но они днем не орут.
Каждое лето возвращался трактор и заполнял воздух гнетущей тупой долбежкой, от которой с дерева опадали орехи, и мы собирали их в коробки. Перемены происходили незаметно, но каждую весну Наоми ставила в черную вазу ветки расцветшего персика.
Однажды Крикор сказал:
– Я решил покончить с корнетом. Я не могу на нем играть.
Он говорил мужественно, взвешивая каждое слово, хотя, мне показалось, несколько нарочито. Недели не прошло, как он прикатил домой на велосипеде, сидя под рамой, потому что ноги у него еще не доставали до педалей. Для своих двенадцати лет он был очень невелик ростом. Когда мама увидела, как он едет по улице, согнувшись в три погибели под перекладиной, она сбежала с крыльца на тротуар.
– Что это ты приволок? – спросила она. – Вылезай из этого драндулета. Ты что, искалечиться хочешь на всю жизнь?
Крикор откатил велосипед на задний двор и попытался опустить седло пониже. Он очень старался, и вскоре ему удалось максимально опустить седло, но и тогда велосипед был слишком велик для него, и ему приходилось крутить педали из-под рамы. Однажды мама занесла велосипед в дом и заперла в чулане.
– Твой отец, – сказала она Крикору, – ходил прямо, и твоя мать тоже ходит прямо, и я ни за что не позволю тебе делать из себя калеку. Если уж тебе приспичило кататься на велосипеде, лучше купи себе такой, на котором сможешь сидеть в седле.
Почти два года после школы Крикор продавал газету «Ивнинг Геральд» и копил деньги. Мама велела ему откладывать заработанное, но не возражала, чтобы он тратил столько, сколько считает нужным. На свой двенадцатый день рождения он явился домой с тортом, который обошелся ему в семь с половиной долларов. Когда мы поинтересовались, зачем ему понадобилось пускаться на столь неразумные расходы и зачем он приволок такой здоровенный торт, когда нас в доме всего пятеро, он объяснил:
– Это был первый торт, который мне показал кондитер, а я никогда раньше не покупал тортов на день рождения. Я подумал, что как раз такой нам и нужен. А что, очень большой?
– Нам и за месяц его не осилить, – сказала Люси.
Всю неделю – на завтрак, обед и ужин – у нас был торт, и мы не переставали острить по этому поводу.
И вот однажды Крикор прикатил велосипед в магазин и обменял его на другой, поменьше. Крикор был начисто лишен коммерческой жилки; единственной причиной, почему он купил большой велосипед, было то, что продавец велосипедов Кебо навязал ему именно этот. Крикор приехал домой на маленьком велосипеде, сидя в седле, как полагается, и мама сказала:
– Ну вот, другое дело. Теперь это на что-то похоже.
Вскоре я катался на велосипеде больше, чем Крикор, пока, наконец, дело не дошло до драки. У нас и раньше случались потасовки, но эта была самая грандиозная, ведь мы повзрослели. Крикор гонялся за мной вокруг дома, затем я внезапно обернулся и стал гонять вокруг дома его. Мы боролись по-настоящему и в то же время – понарошку, стараясь не причинить друг другу боль, а потом нас разняла мама и сказала, что не видать нам велосипеда, если мы будем из-за него драться. Я знал и, думаю, Крикор тоже знал, что велосипед тут ни при чем. Мы бы подрались из-за чего-нибудь другого. Просто велосипед подвернулся под руку. Мы тузили друг друга, потому что были братьями и любили друг друга и потому что вместе нам довелось много всего испытать. Как-то, когда мы втихаря колошматили друг друга на заднем дворе, старик Андреас, проходивший мимо по пустырю, побежал к дверям нашего дома и закричал по-армянски:
– Эстер, Эстер, твои сыновья убивают друг друга.
Кое-как мы научились пользоваться велосипедом вместе. Иногда я катал Крикора, но чаще – он меня. Многие братья в городе так поступали. Мы проторили тропинку по пустырю. На его краю был крутой склон в три – четыре фута. Мы разгонялись и, набрав скорость, летели с горки.
Однажды воскресным днем, в ноябре, мы решили прокатиться до ярмарочной площади. Ярмарки как таковой не было, и бейсбольного матча тоже, но нам хотелось проехаться на велосипеде по тем местам да еще и по грунтовой дороге. Мы часто сюда приезжали и раньше, нам нравилось, что мы одни на пустынной площади, в такие минуты возникало совсем другое ощущение, чем когда на ней толпился народ, – было приятнее, уютнее и гораздо веселее. Нам нравились огромная площадь, непривычно пустые прилавки и тишина. Мы крутили педали по очереди, каждый проезжал по миле. У Крикора были часы, и он засекал время, когда дистанцию проходил я, потом я засекал его время. У нас была книжечка, куда мы заносили свои результаты.
