— Господи Иисусе Христе, чтоб ты подох вместе со своим племенем, — разгневалась Катра, позабыв при этом личном оскорблении и о викарии, и обо всех прочих церковных делах. — Тебе да на меня кидаться? Тебе да меня с терновником сравнивать? Да будь я даже такой, тебе что за дело? И на носу себе заруби, что у терновника тоже плоды бывают!
— Но не для меня! — отбивался кузнец. — Я такую кислицу в рот не возьму.
— Как же, поверю! — сердилась Катра. — Сам хорошо знаешь, что исцарапаешься!
— Вот и ладно, пускай тебя новый жупник царапает! — расхохотался кузнец.
— Жупник? — Катра задохнулась. — Ты что хочешь сказать?
— Хочу сказать, пускай сам жупник с тебя плоды обирает! — добавил довольный кузнец.
— С меня? — подскочила Катра. — Не бывать тому! Пусть лучше к твоей Юлке пристынет! Да, к Юлке! То-то по селу толкуют, будто она толстых любит!
— Что? — Теперь от ярости задыхался кузнец. — Я его как дьявола изничтожу!
— Как же ты его изничтожишь, — ядовито смеялась Катра, радуясь, что смогла поддеть кузнеца, — если дьявола вовсе и не существует, а? Жупник знаешь какой сильный! Сам увидишь, когда он приедет!
Новый священник появился внезапно, и пришел пешком. В один прекрасный день он притопал по долине, неся на себе все видимые символы наказания, которыми оделил его епископ. Под широкополой шляпой, в наброшенной на плечи большой шали, с двухметровым посохом в руках, он вышагивал гордо и ровно, точно хозяин, идущий к себе домой. Не было и признаков того, чтоб он хоть капельку стыдился содеянного, напротив — выступал он с достоинством и даже с каким-то особенным, плохо скрытым торжеством. И Катра оказалась права, человек этот в самом деле был мужик что надо: лет ему было под сорок, роста почти двухметрового, прямой, как корабельная сосна. Подбородок его рассекала на две части глубокая ямка, что у нас считалось признаком особенной красоты, нос он имел орлиный, глаза — серые и горячие, лоб — высокий, а густая черная шевелюра ровно настолько, насколько нужно, была украшена сединой.
«Чего ж тут удивляться!» — думали про себя женщины, выглядывая в окна, и долго смотрели ему вслед.
— Чего ж тут удивляться! — ворчали мужики, которым работа согнула спины и оттянула руки почти до самых колен.
Кузнец, дом которого находился рядом с церковным подворьем, увидел священника последним. В кузницу с криком ворвались запыхавшиеся ребята.
— Жупник идет!
— К чертовой матери! Вон! — загремел кузнец, как раз выхвативший из огня кусок раскаленного железа и шлепнувший его на наковальню.
Ребятишки разлетелись стайкой воробьев, но замерли на пороге, осторожно повернулись и дружно пропели:
— О-о-о-чеень ба-а-альшо-ой!
Это вывело кузнеца из себя. Он отбросил железо и с молотом в руках вышел на порог. Священник шагал к церкви, словно победоносно возвращался с поля битвы. Кузнец инстинктивно почувствовал, что в нем таится истинно мужская сила, и вспыхнул, как, бывало, вспыхивал, увидев соперника, который мог оказаться достойным его.
Дети позвали мать, и она, встав на пороге рядом с мужем, сложила руки на пышной груди и наклонила в сторону голову, как поступают женщины, когда хотят что-либо хорошенько рассмотреть.
— Здоровый мужик, ничего не скажешь! — произнесла она, когда священник прошел.
А кузнец, пробурчав что-то невнятное, смерил жену взглядом с ног до головы, словно желая определить ей цену, пожал плечами и молча вернулся к своей работе.
Священник не мешкая принялся за дело, и как принялся! Уже на другой день он разметал хлипкую ограду, догнивавшую на церковном подворье. Кузнец протер единственное оконце в кузнице, чтобы без помех видеть происходящее. Он беспокойно покусывал ус, глядя, как расшвыривает священник доски — так что все ходуном ходит, — выдергивает из земли столбы и анисами собою вылетают у него из рук. Развалив ограду, священник отправился на лесопилку и принес оттуда такую длинную и толстую дубовую лесину, что у кузнеца от волнения свело челюсти. А когда он приволок и другую такую же, кузнец просто не мог больше совладать с собой. Он подошел к священнику, просто и коротко поздоровался с ним, а потом вдруг поднял лесину высоко над головой, отбросил на несколько шагов в сторону и сказал:
— Отличная лесина! Крепкое дерево!
— Крепкое! — кивнул священник и с чуть заметной усмешкой искоса поглядел на него. Потом нагнулся, не спеша поднял лесину и швырнул ее чуть ли не в противоположный конец сада.
Кузнец удивленно и восхищенно посмотрел на него.
— Я ее там распилю, — спокойно объяснил тот.
— А, там! — обрадованно воскликнул кузнец, проворно нагибаясь к другой лесине и приподымая ее.
— Нет, а эту здесь! — засмеялся священник.
— А, эту здесь! — разочарованно и даже почти сердито произнес кузнец, опуская ствол на землю. Он смущенно вытирал руки о штаны, облизывал губы и растерянно озирался, нет ли чего-нибудь под рукой, чтобы показать свою силу. И, не найдя ничего, спросил:
— А пила — пила у вас есть?
— И пила найдется! — улыбнулся священник.
— Ясное дело, найдется! — отвечал кузнец. — Я ее мигом принесу.
— И топор! — кричал ему вслед священник. — И заступ! И молоток!
Кузнец захватил пилу, топор, заступ и молоток. И они рубили и пилили, копали и долбили точно наперегонки. Выхватывали друг у друга из рук инструмент, показывая, как именно нужно рубить и как очищать, как вонзать заступ и как вгонять кол, чтоб с каждым ударом он на аршин уходил в землю. Священник был в прекрасном настроении, смеялся, а кузнец исподволь оценивал его мощь и думал:
«Силен, дьявол проклятый!.. Силен!.. Силен!..»
Они работали дотемна, потом уселись на пороге. А так как труд более всего сближает людей и делает их братьями, кузнец почувствовал себя настолько непринужденно, что счел возможным задать священнику вопрос:
— Значит, вы совсем один?
— Один, — коротко подтвердил тот. — Мне ведь некого бояться!
Кузнец ухмыльнулся и весело добавил:
— Ну чего там, бабу мужик всюду найдет!
— Всюду! — улыбнулся священник и поднялся. — А пока я ее не нашел, надо самому ужин готовить. Доброй ночи!
Кузнец вернулся домой, и долго было слышно, как он гремел у себя в мастерской.
В воскресенье церковь была полна, чего давненько не случалось. Люди собрались со всего прихода. Даже кузнец Фома почти целиком отстоял службу под своей липой, разговаривая с «лабиралами», которые церковь не посещали. Да и в самой церкви мало кто заглядывал в молитвенник: все не сводили глаз со здоровенного священника, который легко двигался вокруг алтаря. Женщины были серьезны, и эта серьезность лишний раз подтверждала: «Чего ж удивляться!.. Чего ж удивляться!»
— Чего ж удивляться! — только и слышно было в тот день от мужиков в трактире.
— Куда ему такое здоровье?
— И такая силища?
— Могуч, что твой бугай!
— Такому впору камни в горах таскать, когда его дьявол оседлает!
Хохот сотрясал стены. А когда смех утих, из угла прозвучал гнусавый голосишко Арнаца:
— А пусть он тогда идет с кузнецом биться! И пусть его отделает!
— Что-о-о? — с угрозой протянул кузнец, до сих пор не проронивший ни слова.
— Ну-ка скажи, ты бы с ним схватился? — стоял на своем Арнац.
— С жупником? — изумился кузнец. — Кто же с жупником бьется?
— Да ведь ты лабирал! — злобно верещал Арнац.
— Лабирал не лабирал, — вознегодовал кузнец, — но я пока не такая скотина, чтоб со священниками биться.
— Отговорка хорошая, лучше не придумаешь! — гнусавил Арнац. — Ты его просто боишься!
— Боюсь? — Кузнец опустил кулаки на стол. — Чтоб я кого-нибудь да боялся? И жупника не боюсь! Пусть в кого угодно превращается, хоть в самого дьявола, я его хорошо отделаю — ни одной шерстинки целой не останется!
— Хе-хе-хе, в дьявола? — злобно щерился Арнац. — Как же он превратится в дьявола, если ты говоришь, будто дьявола не существует?
Кузнец попал впросак. Облизав губы, он развел руками и гневно крикнул:
— Разве я виноват, что его нет?
— Есть дьявол! — гнусил упрямый мужичонка.
— Опять начинаешь? — с угрозой спросил кузнец, оттолкнул стол и встал.
— Apage, satanas! — завопил Арнац, выскакивая наружу.
Вскоре и кузнец отправился восвояси. Он был зол и охотно бы отвесил самому себе несколько хороших оплеух за то, что позволил Арнацу посмеяться над собой.
«Что скажет жупник, если это дойдет до его ушей? — подумал он. Но потом махнул рукой. — К черту! Чему быть, того не миновать!»
Но чего именно не миновать, он не знал и на всякий случай в последующие дни избегал священника. А тот в конце концов сам зашел к нему за инструментом, и только.
Жизнь вновь потекла по старому руслу. Священника полюбили. Он быстро «отбарабанивал», как у нас говорят, мессы, а проповеди его были краткие и ядреные; бога он касался ровно столько, сколько требовалось, главное же место у него занимали дельные советы по земледелию и скотоводству. Мужики гордились тем, что у них живет такой сила-человек. Втайне они гордились и его грехом и поэтому с некоторым опасливым нетерпением ждали, когда же дьявол скажет свое слово. Но ничего пока не случалось. Священник жил разумно. Кухарки он, правда, не завел, но зато каждый месяц исчезал на два-три дня; иногда же его посещала какая-нибудь сестричка или кузина; тетки и прочие пожилые родственницы к нему никогда не приезжали. Должно быть, у него их не водилось. Пока у него в доме жила женщина, жупник был хмурым, неприступным и почти нигде не появлялся. Но, оставшись в одиночестве, он вновь обретал хорошее настроение и приходил в кузницу, где трудился, как говорится, в поте лица. Он смотрел, как кузнец снует за работой, потом ему становилось невтерпеж, и он сам хватал молот, чтоб показать свою удаль и силу. Они стали друзьями, хотя в отношениях между ними и оставалась какая-то напряженность. Священник то и дело посмеивался, а кузнец перестал чувствовать себя так свободно и самоуверенно, как раньше. Он по-прежнему неугомонно работал и столь же неугомонно проводил воскресные и праздничные дни, но теперь нужно было больше стаканов, чтоб увидеть его веселым и готовым встретиться с дьяволом.
